- Эй, алё!
- У нас… телефон не работал…
- Оно и видно. Я не про то – у те есть салфеточка в сумке?
- А что?
- Просто, не подумай плохого!
«А что если б ее сейчас взять и треснуть об стенку, а потом головой в унитаз…».
- Ты не будешь? А? А «цикл»? Ну «феню» хотя бы?
- Да нет… Слышь, Светк, можно я тебя поцелую?
- Вот ещё! Ты совсем сбрендила что ли! Чем ты там занималась, говорю?
- Да реферат писала по психологии, телефон отключили… Ну чуть-чуть, Свет…
- Начинается! - я вижу, что-то ты как-то не так на меня смотришь…Что с тобой? Где ты всё время пропадаешь – у тебя что есть любовница, девушка?!
- Сама ты любовница!
- Она тебя бросила? изнасиловала?!
- Да ничё я не брила!
- Бросила, говорю, тетеря глухая, изнасиловала!..
Ксю звонко рассмеялась.
- Сама ты глупая, и никогого я, дура, не насиловала! сама ты любовница!
- Я подруга… в смысле друг… дружба… Мир, Дружба, Жвачка!
- Чай, кофе, потанцуем?!
Девушки рассмеялись, шутливо приобнялись, кокетливо поцеловались и пошли навыход.
- Выпить хочу не могу, - нападала Ксюха.
- Опять что ль? Мало тебе позавчерашнего?!
- Есть у тебя деньги, так и скажи!
- Есть, сейчас всё будет, детка. Чтой-то у тебя странные наклонности появились… с тех, наверно, пор… извини…
- Нет уж ты извини – с каких это таких пор?! (опять кричали из-за музыки).
- …Ну когда тебя в сортире на Кольце удушить хотели…
- А! это ты уже загинаешь!
- Обратись, бля, к психологу, крези-крези!..
- Сама обратись! По-твоему, целоваться и надираться джин-тоником это ненормально?!
- Вон Лёха Болт тусуется, подойдём что ли?
- Да пошёл он! только нажраться горазд, и бабосов никогда нет.
- Поэтому и Болт! – в один голос.
- К Тончику может?
- Говно чувак.
- А кто ж, по-твоему, крут - Кауфман что ли?!
- «Танкер», конечно, отстой, но бабки наши идут к нему. А сколько нас таких, грешных!..
- Может Ленку с собой возьмём – Караулову?
- Да ну её, сами справимся. А вон та что за деваха?
- Малолетка какая-то, лет тринадцать наверное, за ней Коля увивается, а тебе-то что?
- Ну… я просто слышала про Колю – думаю, слишком уж для него она шикарна, глянь – сама б ей впёрла!..
- Чего?!
- Да по самое не хочу!..
- О-о! да ты совсем крезанулась – тот раз кого-то хватала за жопку (ну это хоть по пьянке) – ехай на остров Лесбос отсюда!
Они взяли (для начала) по джин-тонику, сигарет и «Stimorol».
Мы вылезли около завода «Полимермаш» (или, скорее, «НИИРТМАШ») и пошли вдоль него за цепочками молодёжи, что твои муравь иль клопы, в так называемую промышленную зону, где Билли Кауфман и Ко и додумались устроить найт-клоб. Вся прогулка из дома, включая вандализм, заняла отсилы минут сорок пять, но было уж поздно и темно, и мы удивлялись, что народ всё ещё идёт – ведь обычно концерты начинаются в десять. Ходы и повороты, целые лабиринты всяческих заводских строений, проходы и арки с надписями «Metal Tank» и стрелками, ближе – уже синие лампочки, неоновые буквы, граффити с танками и писиющие мальчики (девочки, к сожалению, не попались) по углам. Вообще «МТ» – это бункер, какое-то бомбоубежище, бетонный подвал. Основная его площадка, танцпол, квадратная, комната для ди-джеев и музыкантов и – «башня» или «каморка» - чуть на возвышении, круглая и тесная, из неё идёт бетонная труба диаметром в полтора метра – «пушка» или «труба», есть ещё «бак» - бар. Короче, образно говоря.
На входе фраера собирали флаера и деньги. Саничу это не понравилось, он стал курить, О’Фролов примостился прямо к входу мочеиспускать, а я было полез.
- Ку-уда?!! Не видишь: вход сорокет стоит!
- Барщина, оброк, церковная десятина! – я было опять полез, рассудив, что сие сойдёт с рук – О. Фролов, видите ли, может безнаказанно уринировать у всех на виду, не хватает только глобальной и величественной ундинистки Русалки Снич с её в двенадцать спичечных коробков ман… Был я невежливо, по-плебейски схвачен за химки – признаю.
- Мы музыканты, ебать!
- Какие ещё музыканты?!
- «О.З.».
- Что-то не знаю таких.
Ах вот вы как повернули, господин Кауфман-Ауфман! «ОЗ» даже не знают теперь, не хотят знать! Но Саша и Саша даже смеялись. В двух шагах, на улице, в темноте и тени, так что и не сразу увидишь, сидел наш гитарист Вася МС – сидел за пластиковым столиком и пил пиво с герлами и «загружал» про то, как мы, «ОЗ», «уезжаем в Германию». Увидев нас, он нехотя нас признал (он заправляет звуком на всех концертах), «подчалил» и «начал базарить» с охранниками. (Мы тем временем взяли его пиво и выпили, причём Саща Большой выхватил бутылку у «бабищи»).
Вниз, вниз по узкой лестнице, направо, ещё вниз, железные двери как люки в банках или танках. «…как басы кочегарят…» - говорит Вася, говорит, говорит, но мы слышим только как они кочегарят.
Мы сели на бордюр-лавку возле стеночки (своего рода плебейский чил-аут), оползли, О’Фролов даже лёг с ногами, вытесняя других посетителей. Красная мигалка своими кровавыми молниями кидалась прямо в глаза, прямо в уши с двух сторон нависали немаленькие колонки, которые чуть слегка кочегарили… Саша сказал (проорал мне непосредственно в череп через ушную раковину), что сейчас облюётся или всё это расшибёт. Вдруг всё смолкло. «Выпить», - пропищал О. Фролов, как в пустыне утопающий. «О. Шепелёв, пойдём в бар, пока не поздно», - официально пригласил Санич. «Причём подчёркиваю: за твой, за твой, подчёркиваю (то есть мой. – Авт.), счёт!» – пояснил О.Ф. Уж было началась обычая перепалка:
- А когда за твой?
- Вчера за чей пили?
- За мой!
- Во-от, за твой. А сегодня – за твой!
- За мой!!
- Сегодня за твой, а завтра будем – за твой!
Но уже начинался «Химикал», мягко раскачиваясь, выдвигался кислотный пипол (я, помнится, перепел О.Ф. под руку с самогоном депешовское «People are people» как «Пипа, о, пипа!», и он чуть не облевался, а альбомчик ChimBros’а “Dig Your Own Hole” перевёл - тут же, за их (да и своим, признаться, немного тож) разжиранием, - свершая за руболь двадцать рецензию, как «Самотык», но знатокам русского языка в тамбовской газетке, лексикон которых не превышает 1.100 единиц (причем в основном из похабных неологизмов типа «озвучить»), это слово почему-то оказалось знакомым, они распознали его как неприличное и поправили: «Копай свою собственную нору», на что присутствующий при рецензировании рецезии, вибрирующий в похмельно-накоряжном ожидании «моего» гонорара ОФ начал произносить почти то же, что и на филфаке, и я его выдернул из кабинета за руку, потеряв теперь и это), девушки во всяческих шапках, зато в каких-то обрезочках вместо юбок и маек, и ботинках как на копытах – ровными, словно метрономными, и вроде как метровыми шажками отекли к центру, где опять проснулась мигалка, затем вторая, третья…
В глазах были только вспышки, Санич плюнул и вскочил, сжав кулаки – наверно собираясь уйти. Замельтешили лучи стробоскопов, забегали круги и звёздочки на полу - О. Фролов тоже вскочил, весь на нервах. А я, всматривавшийся в ломающуюся толпу и думавший, что вся эта ломка, раскадровка, причудливая эффектность кислотности танца сразу исчезнет, если включить свет, даже какой-нибудь красный или разноцветный, только мигающий с частотой герц под 50, - вдруг в центре этого сомнамбулического круга, раскачивающегося в предвкушении основного бита, различил – Репу!
«Пидорепа!» – начали мы на неё, но она упорно нас не замечала. Тогда мы протиснулись к ней, стали теребить за мешкообразный свитер, за лапки и являть «пидорепа!» прямо в оба уха, но она упорно нас не замечала – внутри неё сжималась пружина – и вот только сорвался первый удар бита, сорвалась и она, все и всё сорвались, взорвалось. – Она вырвалась, выпрыгнула, срывая с себя свитер, бросаясь прямо на людей, барахтаясь в своей мешковине… Окружающие расступались перед нею, смущаясь или смеясь; какие-то шершни сшибались сами с собой и даже ничуть не смущаясь с ней; мы отходили, наблюдая… Репа перешла уже как бы на нижний ярус, чуть ли не в присядку напрыгивала на людей – чуть ли не под юбки влезала, раскорячиваясь и будто бы невольно охватывая у всех ножки своей мешковиной, из которой никак не выпрастывались лапки. Наконец она сама как-то переступила, запутала себе ноги, упала и, извиваясь, поползла к выходу… Но заслышав в принципе невозможные в природе изощрения ди-джеев, сделавших бит «Химикала» ещё более насыщенным и одновременно более рваным, она вскочила, налетая на какую-то девушку совсем простенького вида, заподпрыгнула на стреноженных лапках, приземлившись совсем убийственно, и, отхаркивая желудочную жидкость на пол, подёргиваясь и извиваясь паче прежнего, поползла в угол. «Паскуда», -почему-то невольно подумалось мне, «Паскудина!», «Паскудница!» - одновременно в разные уши крикнули мне Саша и Саша.
- Сыночек, сынок, что ж ты?.. – роились мы вокруг Репы – сжавшись и дрожа, она сидела на корточках, вся бледная, мутная, выплёвывая внутриутробную свою гадость.
- Пошли вон, - едва членораздельно выдавила она и длинно закашлялась, одновременно выблёвывая жидкость. По тому что к посланию не был добавлен расхожий у неё «ослёнок» (или «ослята») мы поняли, что дело плохо для неё – т. е. серьёзно.
- Алёша, сынок, хочу быть как он, - завибрировал вдруг О’Фролов. – Пить надо больше и чаще!
Я подумал, что, по сути дела, если вдуматься, то хватит… Девушки в латексе – в юбочке и штанишках – проследовали мимо нас, размышляющих, соображающих. Эта одежда придумана специально для пота, он льётся ручьями, как будто в жару под сорок с температурой под сорок лежишь, завернувшись в два одеяла (у меня раз такое было…), ручьи эти струятся, стремятся… по коже и одновременно по резине… Как же эти девочки пойдут домой: прохладной ночью, на заре, на ветру?..
- …До ветру?! гы-хы-хи! (Они тянули меня к бару).