Оркестр назывался эстрадным. Термин, как мы помним, предложил Утесов, и с его подачи такой «компромисс вместо компромата» был официально внедрен в справочную номенклатуру и реальную практику применительно ко всем типам биг-бэндов. Понятие широкое, хотя и вполне адекватное тому, что Рознер уже делал до войны: ревюоркестр. Но как делать настоящее ревю, то есть шоу, без «западных» достижений?
Первым делом Рознер стал восстанавливать белорусский репертуар. Помог Юрий Бельзацкий уцелевшими партитурами. От переезда в Москву тем не менее отказался, остался в Минске. Но в новую команду Рознера пришли другие коллеги по Госджазу БССР – Павел Гофман, Луи Маркович, Юрий Цейтлин, Валентин Меликян.
Луи Маркович
И вот уже оркестр репетировал танго «Останься», «Зачем», «Прощай, любовь», «Тиху воду» – быстрый фокстрот. Более того, сделал ремиксы. Вместо Рут Каминской на записи пела ленинградская актриса, выступавшая и в вокальном, и в разговорном жанре, – Тамара Кравцова.
Однако на старом багаже далеко не уедешь, нужны новые песни и пьесы. Сошлюсь опять на Раймонда Паулса: «Ноты с самыми модными мелодиями были страшным дефицитом, и найти их было практически невозможно».
Нет нот? Ищи аранжировщика. Аранжировщик в Москве был. И какой! Вадим Людвиковский успел за эти годы не только возмужать и окончить консерваторию, он работал в оркестре Леонида Утесова. Как раз в ту пору Леонид Осипович неожиданно заболел, многие полагали, что в свой коллектив он больше не вернется. Так Людвиковский на некоторое время фактически оказался во главе Государственного эстрадного оркестра РСФСР.
«Пригрев» в бэнде отъявленного космополита – эмигранта из Шанхая Гарри Гольди[26], певца, исполнявшего западный репертуар на языке оригинала и в подобающей крунерской манере, он пошел еще дальше – заставил утесовцев играть свинг! Многое Людвиковскому удалось. Например, пробить на радио серию программ танцевальной музыки. Или «раскрутить» коллег на ночное варьете в ресторане одной из московских гостиниц. Кульминацией рискованного проекта стала подготовка премьеры сочинения Арти Шоу – Концерта для кларнета с джаз-оркестром, а также запись нового саундтрека «Веселых ребят». Финал – разборки с выздоровевшим Леонидом Осиповичем, который забеспокоился, что оркестр у него вот-вот уведут.
Рознер по-своему понимал, что, пока он коротал время в лагерях, выросла смена.
Но Людвиковский был рад помочь и откликнулся новыми партитурами. Начался период интенсивных репетиций. Репетировал оркестр в клубе издательства газеты «Правда», позже – в клубах Московского института инженеров транспорта и Московского авиационного института, наконец, в заводском клубе на Озерковской набережной.
Вадим Людвиковский. Конец 1970-х
В музыке как в спорте: важны систематические упражнения. А для джаза, как известно, требуются специфические таланты и навыки, здесь одним академическим образованием не обойтись. Не выручит ни виртуозность, ни скорость в чтении нот с листа. Художественная задача – играть стильно, когда техническое мастерство идет рука об руку джазовым чутьем. Импровизировать дано не каждому. Главное – избежать кустарщины, отшлифовать динамические оттенки, правильную артикуляцию, фразировку, нащупать свинговый пульс. В годы, когда хорошим эстрадным оркестрам ставились в заслугу не изыски, но чистота интонации и слаженность игры, можно себе представить, как играли не очень хорошие.
Муслим Магомаев отмечал: «У американцев саксы звучат на одном дыхании, как единый организм, а наши почему-то стараются выбиться из общего строя, блеснуть индивидуальностью. Вот частенько и получается «куриный двор». Позволю себе не согласиться с мэтром. И среди скрипачей возможен курятник. Трубач рознеровского оркестра Владимир Забродин вспоминал, как Эдди, репетируя несколько часов и так и не добившись искомого звучания скрипичной группы (кто-то музицировал тише, кто-то вступал невпопад), взял скрипку у Павла Гофмана и с возгласом «холера» сыграл сам весь контрапункт во французской песне, исполнявшейся певцами Иваном Таракановым и Аркадием Лакшиным[27].
Легко ли играть, сознавая, что ты работаешь в главном биг-бэнде страны, что от тебя ждут той музыки, которая больше пяти лет была приравнена к идеологической диверсии?
– Я вышел к микрофону, а вступить не могу, – вспоминал саксофонист Илья Алчеев, которого друзья звали Леня.
– Мальчик, не вольнюйся! – бросил Рознер. И, привычно ругаясь по-польски, дал сигнал остальным: – Холера пся крев, вторая цифра.
Алчеев дождался, пока бэнд отыграет шестнадцать тактов, и вступил в нужном месте.
Ковбойская песня. Слева направо: П. Гофман, Л. Маркович, Ю. Цейтлин. 1954
Между прочим, «мальчик» был лишь на десять лет моложе Рознера. Фронтовик и инвалид войны (дважды ранен), защищавший Ленинград и Москву, боец 2-й Ударной армии, санинструктор, вынесший с поля боя восемьдесят человек, краснофлотец, сменивший пистолет-пулемет на саксофон в ансамбле песни и пляски Северного флота, в 1959 году Алчеев не догадывался, что совсем недавно «царь» беспокоился еще больше[28]. Трубач понимал, что публика жаждет увидеть и услышать его самого – музыканта, которого она не успела, да и не хотела забыть. Маэстро, чье имя обросло мыслимыми и немыслимыми легендами. Обмануть ожидания было равнозначно концу карьеры. Впервые в жизни Эдди почувствовал, как трудно ему справиться с волнением.
– Юрка, я не могу играть, – сказал он Юрию Цейтлину. – Я пробовал, не получается.
Цейтлин попытался успокоить, употребив все регистры возможных аргументов от «надо позаниматься» и «будете дирижировать» до «зачем мы все это затеяли». «Рознер без трубы не Рознер», – резюмировал Эдди. Помогли «прусские добродетели». Как-никак Берлин был когда-то столицей Пруссии. Добродетели прусские – давнишнее понятие. К ним относят твердость и отвагу, сознание своего долга, пунктуальность и работоспособность. Старая прусская поговорка гласит: учись страдать, не жалуясь.
Молодой виолончелист, студент Московской консерватории и будущий сотрудник радиостанции «Эхо Москвы» Анатолий Агамиров-Сац, которому посчастливилось попасть на репетицию оркестра, спросил трубача:
– Кто Вы, Эдди Игнатьевич?
– Ich bin еin echter Preuse (я настоящий пруссак), – пошутил «царь».
В логове стиляг
Когда Рознер поселился в гостинице «Москва», неподалеку от этого замечательного отеля появился собственный Бродвей.
Гостиница «Москва»
Бродвеем стала улица Горького. Ее, разумеется, официально не переименовали, но часть пешеходов нащупала в царстве безжалостного безджазья свой «брод». Эти молодые пешеходы – учащиеся, абитуриенты, студенты – величали друг друга чуваками. Впрочем окрестное население окрестило чуваков иначе: стиляги. Сезон Брода начинался по весне. Зимой господствовал каток, ассоциировавшийся тоже с джазом – в «Серенаде Солнечной долины» оркестр Гленна Миллера аккомпанирует олимпийской чемпионке по фигурному катанию Соне Хени. Но когда сладкое весеннее солнце начинало пригревать сильнее, чуваки расправляли крылья, доставали у неведомых фарцовщиков-мануфактурщиков, кустарей-одиночек стильную одежку – туфли на толстой каучуковой подошве – чем толще, тем лучше, немыслимого покроя пиджаки, эффектные более или менее цветастые рубашки, галстуки с пальмами и девушками и начинали фланировать по московскому Бродвею, воображая манхэттенский. Костюмы не были отечественным изобретением. Отчасти они наследовали американским модникам Zoot Suit Riots[29].
Фланировать хорошо, но ведь и «приземляться» где-то надо. Приземлялись чаще всего в «Коктейль-холле». Это злачное место стоило того, чтобы в него завернуть. Шикарная возможность заказать коктейли «Белая ночь» или «Карнавал», разноцветный и слоистый, в высоких узких бокалах. Цена «Карнавала» – 11 рублей 40 копеек, по тем дореформенным временам небольшие деньги. На такой лонг-дринк какой-нибудь находчивый и сметливый старшеклассник мог запросто сэкономить. А еще в «Коктейль-холле» звучала музыка, которую почти не крутили на танцплощадках и в других местах. Кроме квартир, где хранились редкие, заигранные до дыр патефонные миньоны из шеллака или самодельные записи «на ребрах» – рентгенограммах. Уже в конце сороковых героические кустари-умельцы (вроде «дедушки русского самиздата» Бориса Тайгина) нашли способ превращать рентгеновские снимки в гибкие грампластинки.
Некоторое время в «Коктейль-холле» играл коллектив, называвший себя «Синкопэйторс»: привет и Рознеру, и Вайнтраубу! Однако «эпоха разгибания саксофонов» повлияла даже на ресторанный репертуар. На безджазье большим успехом пользовалось, например, «Венгерское танго» – одна из немногих «западных песен», звучавших в исполнении оркестрика, игравшего в заведении. Конечно, в узком кругу посвященных, в теплой, а главное – своей компании чуваки предпочитали что-нибудь покруче, время от времени сочиняя русские тексты к любимым зарубежным хитам:
Вид небрежный мой:
Густо кок набриолинен.
Тот плебей, кто говорит, что я смешон!
Ничего, что пиджак у меня немного длинен, —
Все равно я порядочный пижон.
Слово «пижон» считалось комплиментом.
Ближе к ресторану «Астория» на розлив отпускались вина Молдавии. Тот, кто располагал бо́льшим количеством денег, чем школьник, «сэкономивший на булках», мог отправиться в «Асторию» и «Будапешт», где звучало не «Венгерское танго», а свинг в исполнении знаменитого на всю Москву Лаци Олаха.
Стиляги бредили свингом, интерес к рок-н-роллу пришел позже. Когда появился твист, след простыл от стиляг. Со временем и твист ушел на покой. Свинг остался. Как там было у Эллингтона? «Без свинга – нет ничего».