Глава VIIТакая жизнь
Буклет 1950-х
Дела семейные
Мы уже говорили, что главным музыкальным инструментом для Рознера была труба. Но иногда «царь» позволял себе играть и на скрипке или еще на чем-нибудь. Так же у него обстояло и в личной жизни. Как это ему удавалось? Наверное, «царю» везло на мудрых, понимающих и всепрощающих жен, на любовниц, для которых синица в руках была одновременно и жар-птицей в сказке, и журавлем в небе.
Секрет обаяния Эдди заключался не только в том, что он умел вовремя улыбнуться и сделать комплимент, быть предупредительным и аккуратным в деталях. Попробуйте соблюсти со всеми дамами принцип «Джерыджи», расшифровывавшийся Борисом Сичкиным как «джентльмен, рыцарь, джигит». Ни времени, ни энергии не хватит. Каждая женщина требует максимум внимания к себе, каждая уникальна и неповторима.
По словам дочери Ирины, Рознеру трудно давались расставания. Украсив свою жизнь несколькими любящими женщинами, подарившими ему детей, Эдди не хотел их отпускать от себя и, казалось, запутался окончательно.
Свидетельства разнятся. Согласно воспоминаниям Рут Каминской, Рознер – в одном из адресованных ей весной 1954 года писем – просил помочь с приобретением двух билетов на самолет из Магадана в Москву. Причем деньги Каминска намеревалась одалживать у друзей:
«Когда мы снова смогли переписываться после тюрем и ссылок, он присылал ободряющие, полные любви письма. Я посылала ему такие же. Теперь… он собирался вернуться в Москву, ведь я была вновь прописана здесь. Я должна была помочь ему ради дочери».
Ирина Прокофьева-Рознер:
Освободившись, Эдди дал два концерта со своим оркестром и так заработал деньги на авиарейс. Хотя, может быть, денег не хватило. Отправив меня и маму в Москву, он отправился туда кружным путем через Хабаровск.
Рознер надеялся отыскать в Хабаровске Антонину Грачеву с сыном, не предполагая, что живут они снова в Комсомольске. Он увидится с ними лишь через пять лет.
Ирина Прокофьева-Рознер:
Отец говорил позже, что он в большом долгу перед мамой и никогда не забудет того, что она сделала для него. Так оно и было. Особое отношение к моей матери не исчезло даже после официального расставания в 1956 году. Вернувшись в 1952 году из Кокчетава, Рут смогла лишь год спустя переехать в Москву (до этого были Гомель и Рязань). Теперь вместе с дочерью она проживала у Деборы Сантатур.
Отец приехал в Москву позже мамы. Поначалу они вместе жили в гостинице «Москва». Моя мать была поражена в правах: в течение пяти лет после освобождения из лагеря ей не разрешалось селиться в Центральной России. Администрация гостиницы не собиралась закрывать глаза на постоялицу с «волчьим билетом», и отец с матерью уехали в Николаев, к моей бабушке. Там отец оставался примерно до середины сентября, после чего вернулся в Москву. В октябре он начал собирать оркестр и репетировать с новым составом. Он жил в гостинице, но часто бывал у Сантатуров, чтобы видеться с Рут и Эрикой. Вместе с тем он регулярно летал в Николаев. Так продолжалось до 1956 года. В тот год Рут и Эрика уехали в Польшу, а Эдди сочетался законным браком со своей новой избранницей. Моя мать уехала со мной в Магадан. А в 1959 году меня снова привезли в Николаев, к бабушке.
С Эрикой и Рут. Москва, 1954
Рут Каминска:
Эдди прибыл ранним утром, любящий и нежный. Чемодан его был полон семейных вещей. Он отправил их в ее (имеется в виду Марина Прокофьева-Бойко. – Д. Др.) родной город. Она всегда знала, что он вернется ко мне, и согласилась на такие условия. Эрика, конечно, была счастлива, что папа вернулся, и мы, естественно, всё скрыли от нее. Ради нее Эдди побыл немного с нами, а затем переехал в гостиницу «Москва». Мы сказали дочери, что папе нужен покой, потому что он создает джаз-оркестр, а нам из-за ее школы лучше пока остаться у себя.
Эдди действительно поручили организовать новый оркестр. Он с триумфом возвратился на сцену и снова начал зарабатывать большие деньги. У него уже завязался новый роман, но это не помешало ему навещать нас почти каждый день и уговаривать меня вернуться к нему…
Я знала, что он по-своему любит меня…
Мне предстояла еще одна трудная задача – объяснить Эрике мое решение расстаться с Эдди. Я надеялась, что она сама догадается обо всем. Я сказала, что мы можем остаться в Советском Союзе, если она этого хочет, однако это не означает, что мы будем жить вместе с папой. Но отец всегда будет для нее отцом и она сможет видеться с ним. На следующее утро, вся в слезах, она сказала мне: «Мама, я знаю, что ты никогда не сделала бы этого про сто так. Придет время, и я смогу лучше всё понять. Но что бы ни случилось, куда бы ты ни поехала, я буду следовать за тобой».
«Когда он… вернулся, я была удивлена, что он почти не изменился. Только пахнул по-другому», – рассказывала Эрика Дариушу Михальскому.
В воспоминаниях о Рознере курсирует красивый апокриф – откровенная и доверительная беседа между Эдди и Рут, «вечер взаимных признаний», окончательно перечеркнувший возможность совместной жизни. Нина Бродская передает ее содержание следующим образом:
В тот вечер они сидели рядом друг с другом. Грустные оттого, что волей судьбы были разлучены на долгие годы и уже многого не изменить. Пили вино и плакали, как маленькие дети, вспоминая хорошее прошлое, когда были вместе, рассказывая о том, что с каждым из них за эти годы происходило, как жилось им обоим по разным сторонам жизни…
– Я должен тебе признаться, – начал Эдди. – Видишь ли… В лагере, где я находился…
Но слова у него начали путаться и сбиваться в общую кучу.
– Знаешь, Рут, – он попытался снова заговорить.
Рут, решив, что Эдди не может вспомнить то, о чем хотел бы ей рассказать, пыталась перевести разговор на другую тему. Но Рознер, взяв ее нежно за руку, тихо продолжил:
– Рут! Дорогая! Там, в лагере, я умирал от голода и цинги, и меня спасла женщина, которой я буду благодарен до конца своих дней. Понимаешь ли ты это?
Рут грустно посмотрела на Рознера.
– Эдди, ты много мне рассказывал о себе, но ни разу ты не спросил о моей личной жизни, как я жила все эти годы! Теперь сядь и послушай мою исповедь. Я не в состоянии больше скрывать от тебя. У меня больше нет сил! Знаешь, мне тоже, как и тебе, было нелегко. Я тоже голодала и страдала от тоски и одиночества. Там, в Казахстане, за мной стал ухаживать один приличный человек. Он был доктором из Польши. Я очень обрадовалась, что у нас с ним оказалось много общего, друзей, знакомых. Знаешь Эдди, оказывается, он был твоим поклонником!
– Перестань, Рут! – прервал ее Рознер. – Что ты собираешься мне сказать? Что этот поляк стал твоим любовником?
Разговор оборвался.
В ту тяжелую минуту он чувствовал, что новое расставание будет необратимым. В какой-то момент Эдди взглянул на Рут, но, увидев в ее глазах слезы, быстро скрылся в темноте комнаты. Она стояла в дверях, не спешила уходить, возможно, все еще надеялась, что он окликнет ее и скажет словами танго: «Останься!» Но этого так и не произошло…
Через какое-то время жизнь его стала обретать новый смысл. Рознер опять влюбился. Он устал от одиночества. Ему хотелось не только женского тепла, но и домашнего уюта. Голубоглазая танцовщица стала ему верной спутницей до конца дней.
О какой избраннице и голубоглазой танцовщице говорили Нина Бродская и Ирина? Рознер не просто формировал оркестр, он собирал большой коллектив по всем бродвейским правилам! А это значит, в программе должны быть каскадные танцевальные номера. Или какое-то их подобие. Поначалу Эдди увлекся хорошенькой молодой девушкой из кордебалета, пока среди солисток, как отмечал Юрий Цейтлин, шла глухая «борьба за право назваться первой леди джаза». А Рознер «был со всеми одинаково мил, кокетничал и капризничал, зная, что ему все простится. И поверьте, он имел право на это обожание».
Кордебалетом Эдди не ограничился, обратившись в администрацию ВГКО с просьбой прислать балетную пару. Дуэт, который, прикомандировали к оркестру, оказался с сюрпризом: в паре с Николаем Хрипуновым танцевала… Галина Ходес. Та самая, с которой Рознер был знаком во время войны.
Валентина Владимирская-Рознер (приемная дочь Эдди Рознера): Отец умер в 1953 году. Женихи к маме ходили стаями. На даче, которую мы снимали в Малаховке, они без конца сидели, чай пили. Приходили и на репетиции. Но к маме было не подступиться. У Галины Дмитриевны были необыкновенные глаза, голубые, искрящиеся, и взгляд особый, удивительный взгляд.
Многие красотки вешались на Рознера, надеясь пробудить в нем симпатию. Я уже не говорю о том, что гастролирующих музыкантов можно сравнить с моряками в дальнем рейсе. В каждом городе по подруге. Я была свидетелем тому, как по приезде в Ленинград, Саратов, Новосибирск оркестрантов на вокзале встречали женщины, некоторые из них с детьми. А в Москве жены остались.
Но Галина держалась независимо, несмотря на то что со времени их первого знакомства прошло уже больше десяти лет. Это подогревало его интерес. Мама была мудрым и очень сильным человеком и впоследствии никогда не устраивала Эдди ни скандалов, ни сцен ревности. А он всегда знал, что у него есть тыл, надежная пристань.
Объяснение в любви состоялось в подмосковном Пестове летом 1955 года. Галина с дочерью жила в главном корпусе пансионата, который еще до войны построили для артистов, режиссеров и прочих театральных работников, служивших во МХАТе. Эдди остановился в отдельном дощатом домике базы отдыха – их соорудили в конце сороковых годов. Место поистине живописное и прекрасно подходящее для романтических историй. Водохранилище с собственным полуторакилометровым пляжем, лодочная станция, теннисный корт, лес, холмы.
Однажды Рознер забыл в домике трубу и попросил двенадцатилетнюю Валю принести ему инструмент. Валя выполнила задание, но по дороге присела на лавочку, чтобы выяснить, что собой представляет эта диковинная труба, которая, по слухам, сделана из чистого золота. Открыла Валентина футляр, достала трубу, оказавшуюся на удивление маленькой, повертела в руках, подула в нее, положила на место, а футляр не закрывается. Делать нечего, пришлось в открытом футляре трубу нести. Девочка нервничала, что Рознер ее сейчас отругает, но все обошлось.