«Как вам нравится эта музыка?» – не задумываясь, брякнул: «Совсем не нравится. Она какая-то нэпманская, напоминает немецкие шлягеры 30-х годов. Слишком благопристойная…» Все смутились. Чтобы сгладить ситуацию, Лукина заметила: «Какая очаровательная непосредственность!»
Потом за рояль сел толстый незнакомец, – продолжает свой рассказ Саульский. – В одном месте должны были звучать куранты, и пианист стал советоваться, как их изобразить – может, с помощью уменьшенных трезвучий?» Я снова брякаю: «Неужели Лепин не мог что-нибудь пооригинальнее придумать?»
Толстяк (в отчаянии): «Да это я – Лепин!»
Немая сцена.
К сожалению, о том, как отреагировал сам Рознер, когда увидел ноты Лепина, история умалчивает. Может быть, нечто напоминающее «немецкие шлягеры 30-х гг.» пришлось Эдди Игнатьевичу по вкусу?
На мой взгляд, программа-минимум Анатолию Лепину удалась. Фактически он написал «наш ответ», точнее говоря, «наши ответы» американцам, которых всегда волновал вопрос: «А что же будет звучать в сочельник?» Пока в России народ довольствовался детскими песенками «Маленькой елочке холодно зимой» и «В лесу родилась елочка», за океаном появились замечательный слоу-фокс White Christmas Ирвинга Берлина (выходца из России, кстати) и ему подобные «вечнозеленые» хиты, которые стали крутить на Рождество во многих странах мира. Конечно, Россия всегда могла похвастать зимними романсами, в которых возможен самый доверительный разговор, самое невероятное и рискованное путешествие. Здесь все в наличии: и удаль молодецкая, и неразделенная любовь, и тревога дальнего пути, и холод, и жаркие поцелуи (если едет парочка), и ветер странствий… Но к Новому году романсы имели слишком косвенное отношение. Чаще всего – никакого.
А биг-бэнд Рознера в фильме «Карнавальная ночь» звучал ничуть не беднее какого-нибудь заокеанского студийного бэнда, с которым записывался исполнитель White Christmas Бинг Кросби. Думаю, правоту этих выводов хорошо иллюстрирует такой эпизод.
Пару лет спустя после выхода фильма «Карнавальная ночь» первая труба мира Сатчмо – Луи Армстронг оказался в нью-йоркской студии «Радио Свобода». Там он услышал записи песен из советской кинокартины. Вряд ли Армстронг знал, что оркестром, записавшем эту музыку, руководит тот самый трубач, которому он когда-то подарил свое фото. Скорее всего, Луи вообще не поинтересовался, что это за оркестр. Однако, попав под обаяние саундтрека, Армстронг достал трубу и… начал импровизировать, подыгрывая Людмиле Гурченко.
«Станьте еще лучше!»
В начале декабря 1958 года (на Западе – разгар предрождественских приготовлений) оркестр Эдди Рознера гастролировал в Баку. В одной из местных газет была опубликована рецензия – откликом на состоявшиеся концерты. Упрекая оркестр в отсутствии «политической сатиры», толсто намекая на необходимость «освобождаться от подражания американским образцам, очищать программы от антихудожественных произведений и псевдолирических излияний», от «пропаганды пошлости и мещанства», рецензент писал буквально следующее:
«В программе еще был ряд “родимых пятен”. Исполнялись, например, произведение некоего Гл. Миллера под загадочным названием “Коричневая повозка”[33]и далеко не лучшее произведение мастера джазовой музыки Эллингтона, а ведь его “Караван”, ныне почему-то забытый, всегда будет украшением любой программы эстрадного оркестра…»
Далее придирчивый критик признавал, что «в репертуаре оркестра уже доминируют хорошие, подлинно эстрадные произведения. Побольше бы их да поменьше оглушительной ерунды, а может быть, и вовсе долой ее из репертуара…»
Какие произведения следует считать хорошими и подлинно эстрадными, не уточнялось.
Вот вам наглядный пример: за «некоего Гленна Миллера» могли отругать по полной. Хотя, кто знает, уж не лукавил ли автор статьи. Слишком двусмысленно и противоречиво звучат его слова об Эллингтоне. Как понять фразу «далеко не лучшее произведение мастера»? Не спорю, и у мастера бывают проколы, и на Солнце – пятна. Скорпион-рецензент кусает сам себя? Ерничает? Издевается? Не забудем, однако, что именно Рознер славился исполнением «Каравана» в ту пору. Такие абсурдизмы в сочетании с дежурными заклинаниями («к чести оркестра надо признать, что он уже вступил на единственно верный путь») кажутся умышленными.
Неужто с «черным» пиаром дело имеем? С попыткой обратить внимание слушателя на успех концерта, маскируясь критикой? Гленн Миллер официально не поощряется, но Миллера как раз и ждут, хотят услышать. Так вот, знайте, дорогие джазовые друзья, в репертуаре оркестра есть музыка Гленна Миллера, майора американских ВВС. Есть, несмотря ни на что! Даже если она не заявлена в программке.
А в программке, кстати, можно было прочитать такие интересные фразы: «дирекция оставляет за собой право заменить один номер другим», «эпилог – исполняются песни, отмеченные зрителями». К тому же фигурировали только два отделения. Но ведь Эдди Рознер и его оркестр имеют еще кое-что про запас. «Третье отделение» – какая неожиданная игра слов! Лагерное, что ли? Или охранка? Этакий привет Бенкендорфу из двадцатого века.
На третье, разумеется, давали самое сладкое. Некоторые уже покидали зал, торопясь домой, когда Рознер, выйдя на «последний поклон», торжественно объявлял: «Длья тех, кто не побешаль в гардероб за кальошами, мы продольшаем!»
Но сочинял ли кто-то рецензии по заказу самого Эдди, заговорщицки улыбаясь и прищурившись? Вопросов много, и все они без ответа.
В 1959 году в газете «Волжская коммуна» появилась статья о гастролях Рознера и его команды в Куйбышеве. Она написана мягче и менее «глупо», но удивительно похожа на публикацию в бакинской газете. Только подписана другой фамилией[34]. За Куйбышевом последовали гастроли в Литве. Литовская рецензия – самая мягкая. Однако прослеживается общий лейтмотив публикаций: «Коллектив, несомненно, талантлив, и он вполне может стать еще лучше», «Новая программа артиста Э. Рознера в целом оказалась очень неплохой, но она может стать еще лучше».
На первый взгляд, типичный производственный конфликт в стиле социалистического реализма, конфликт хорошего с лучшим. Но ведь нет предела хорошему. Или можно пересолить?
В «Карнавальной ночи» директор Дома культуры Серафим Иванович Огурцов в исполнении Игоря Ильинского подчеркивал, что у всякой музыки двойная нагрузка. Мало того что она, музыка, должна человека «вести», важно, чтобы слишком далеко не уводила. Точнее, не уводила куда не надо. Знакомая постановка вопроса. И Рознеру уже приходилось оправдываться. Порой объяснения не помогали. Столичная критика не скупилась на выпады. Выручали эвфемизмы и умолчания. Так обстояло с «Полем Робсоном», с Тео Макебеном, заодно «Румынские напевы» становились «Молдавскими». «Уроки Магадана» не прошли бесследно. Травма лагеря оставила незаживающие рубцы, страх вошел в поры. И все же гораздо сильнее были кураж и воля к жизни, не изменявшие Эдди никогда. На совещании в редакции журнала «Советская музыка» в ноябре 1956 года он говорил:
«Работать в эстрадном жанре нелегко. Трудно, мучительно приходится искать новое, свежее. Мы хотим следовать той тенденции, которая имеет все возможности для успешного развития в будущем. Я не могу не прислушаться к реакции зала. Не приписывать же успех “Сент-Луис блюза” одним стилягам! Полтора месяца играл я его в программе – и всегда зал гремел».
Думаю, что до заказных рецензий сомнительного и рискованного свойства Рознер не опустился бы. Иной раз нелишне посыпать голову пеплом, но делать это регулярно не станешь: поседеть можно, поперхнуться в конце концов, себе навредить. Эдди Игнатьевич Рознер – не унтер-офицерская вдова, сечь самого себя – не в его интересах. Какую бы цель ни преследовали неведомые рецензенты, на защиту Рознера, Лепина и компании встали журналы «Советский экран» и «Искусство кино». Уже в первых номерах за 1957 год можно было прочитать такие строки:
«Озорно смеялся саксофон, напевно звучали голоса скрипок… Неожиданным взмахом палочек ударник разорвал ритм танца, заставил тишину отступить в дальний угол зала и, насладившись своей победой, отдал мелодию трубам, а те подхватили ее и стремительно понесли дальше. Слушая джаз-оркестр, все радостно улыбались».
«Пусть среди композиторов-песенников ведутся какие-то разговоры о якобы незаслуженном успехе музыки к “Карнавальной ночи”– трудно с этим согласиться. Музыки в фильме много, она интересная, разнохарактерная, а главное – веселая и нашла достойных исполнителей в лице вокалистов, танцоров и эстрадного оркестра под руководством Эдди Рознера… Здесь музыка не сопровождает, а ведет действие. Здесь как нигде уместна, оправданна и даже обязательна исключительная яркость, более того – пестрота красок».
Интермеццо: Парень тише воды
Если вы меня спросите, что особенно привлекало публику в репертуаре оркестра Эдди Рознера помимо джазовых шлягеров и «песен народов мира», могу ответить так: жанровые песни.
«Жанровая песня», старорежимная дефиниция, с помощью которой в России долго пытались классифицировать определенный тип шлягера, заимствована у живописи. А что такое жанровая живопись, объяснить несколько легче. Как известно, ее отличает особенное внимание к повседневности, когда художник рисует характеры, выхватывая эпизоды праздников, жизнь улицы, изображая колорит и настроение той или иной сцены, ее героев и антураж.
К жанровым песням следует отнести фокстроты «Тихая вода» (в русском варианте – «Парень-паренек»), «Может быть», вальс «Мандолина, гитара и бас».
Многие российские да и польские слушатели убеждены, что «Тиха вода» появилась еще в довоенной Польше. Это заблуждение.
В действительности автором первоначального русского текста, написанного в сороковые годы на территории СССР (!), был молодой поэт-песенник, журналист Наум Лабковский. Лабковский уже успел хорошо зарекомендовать себя, придумав замечательный джазовый шлягер тех лет «О любви не говори» (слова положил на музыку питерский композитор М. Феркельман).