Антракт закончился, однако не успел Рознер выйти на сцену, как с дальних рядов послышались возгласы: «Джаз, джаз давай!» Музыканты были в замешательстве. Но вот уже звучит привычная фраза «царя» Smiling! Рознер поднимает бровь, в левой руке – флюгельгорн, правая на отлете – готова подхватить инструмент. «Царь» в форме. «Холера ясна, jetzt werden wir sie fertig machеn! («Сейчас мы их сделаем». -нем.) – успевает процедить Рознер и, сделав сигнал оркестру играет «Караван», а вслед за «Караваном» другие свинговые стандарты – пьесы Гленна Миллера, Гарольда Арлена, Уильяма Хенди, Ричарда Роджерса.
«Це був сам Рознер»
В январе 1962 года оркестр отправился в турне… на Камчатку. Столичных музыкантов на полуострове встречали празднично. Местное концертно-эстрадное бюро вывесило в Петропавловске торжественные афиши, отмеченные и патокой, и патетикой:
«Камчатка приветствует коллектив Государственного эстрадного оркестра под управлением заслуженного артиста БССР Эдди Рознера.
Прославленный эстрадный оркестр столицы нашей Родины Москвы, руководимый первой трубой мира, заслуженным артистом республики Эдди Рознером, вылетает из Москвы на Камчатку 2 января 1962 года в полном составе.
В концертах на Камчатке соло на трубе будет исполнять Эдди Рознер».
Пафос афиши объясним: кто еще из джазменов забирался так далеко? Да и прилететь в Питер (так старожилы называли Петропавловск-Камчатский) – дело непростое: из-за нелетной погоды можно несколько суток потерять на промежуточном аэродроме.
Аншлаги, сопутствовавшие выступлениям, имели привычный эффект: из-за наплыва публики было объявлено о продаже билетов на дополнительные концерты в Доме флота и Доме культуры по улице Атласова.
В прессе появился заголовок: «Э. Рознер пишет песню», за которым следовало короткое сообщение:
«На днях Эдди Рознер ознакомился со стихами молодого камчатского поэта Владимира Воробьева. На слова одного из стихотворений Э. Рознер решил написать музыку. Предполагается, что впервые эта песня прозвучит в исполнении оркестра на концерте 12 января».
С Камчатки в… Магадан. Шутка ли, посетить те края, где ты мотал срок десять лет назад! Планировалось дать двадцать концертов. Состоялись семнадцать: с 30 января по 7 февраля, все – на сцене муздрамтеатра.
Перед премьерным выступлением Эдди пришел в театр раньше многих. Он вообще любил все проверить заранее, ведь лишний раз никогда не бывает лишним. Нужно проинспектировать гримуборную, посмотреть, в порядке ли концертные принадлежности. Как всегда «царь» достал из зеленого футляра трубу и долго разыгрывался. И по-прежнему инструмент «разговаривал» с ним. Рознер поупражнялся, плеснул себе в бокал немножко армянского коньяка и по другой, давно заведенной привычке вышел из-за кулис к рампе. Постояв, будто впитывая ему одному ведомые ароматы, Эдди спустился в зрительный зал. Программа составлена и обсуждена с конферансье, музыкантов, отсутствовавших на репетиции без уважительных причин, не было. Минуту-другую Эдди думал об этом, сидя в зале.
«Не откажите мне в любезности пройтись со мной туда-сюда», – пропел он, завидев свою костюмершу.
Лизочка, а именно так ее называл Рознер, благоговела перед ним. Когда-то она была танцовщицей, выступала с собственными эстрадными номерами, но время не щадит никого, а танцоры, как известно, уходят на пенсию раньше других. К приходу «царя» Елизавета Ивановна, как обычно, позаботилась о том, чтобы накрахмаленная сорочка была выглажена, туфли вычищены до блеска и концертный костюм висел на вешалке в состоянии полной боевой готовности. Из концерта в концерт Лизочка наблюдала за происходящим на сцене, стоя в кулисах, спеша поделиться с «царем» своими впечатлениями. А Эдди нравилось, когда кто-то из коллег таким образом внимает игре оркестра.
Местная газета сообщала: Эдди Рознер «чистосердечно признался, что давно не испытывал такого волнения, как на первом концерте в Магадане, хотя выступать его ансамблю доводилось перед огромной аудиторией – на стадионе имени Кирова в Ленинграде, в московских Лужниках и Центральном парке им. Горького».
Воистину Магадан – подходящее место для чистосердечных признаний. Говорят, что в одной из пауз между концертными номерами конферансье Гарри Гриневич появлялся на сцене с табуреткой в руках, произнося следующую тираду:
– Маэстро, вы все время на ногах. Пока я выступаю – вы присядьте.
– Спасибо, я тут уже у вас насиделся, – отвечал Рознер.
По воспоминаниям солистки оркестра Камиллы Кудрявцевой, Гриневич так приветствовал публику: «Проходите, не стесняйтесь! Не бойтесь, если сами не сядете, вас посадят!»
Кстати, о сидящих и стоящих. Профессиональный актер, окончивший Латвийскую консерваторию, Гарри Гриневич несколько лет вел программы Рижского эстрадного оркестра. Опыт хороший, учитывая то, что Рига в СССР всегда «шла на вес Запада». Однако гастроли в Магадане заставили волноваться и Рознера, и его молодого ведущего.
Вот как описывает случившийся между ними разговор хабаровский прозаик и журналист Николай Семченко:
– Ты что, нервничаешь? – спрашивал Эдди, с трудом скрывая собственный мандраж. – О, миленький, ты же лючший конферансье, которого я когда-нибудь видель. И не вольнуйся. Тебя ждьет колоссальный успех. Ты скажешь одну только фразу – и заль взорвется овацией.
– Какую фразу, Эдди Игнатьевич?
– Ты выйдешь и скажешь: «Выступает оркестр Эдди Рознера!», и весь заль встанет со своих мест!
В 1962 году Рознер дал бесплатный концерт в рязанском Театре юного зрителя. Вдогонку рязанцы отправили телеграмму:
«Спасибо Вам и Вашему коллективу за настоящий коммунистический поступок – создание музыки на общественных началах».
В Ярославле, где Рознеру передали телеграмму, случилось непредвиденное. Бо́льшая часть публики – заводчане – была настроена явно враждебно, словно ее насильно привели в фабричный клуб и заставили купить билеты. Возможно, зрителей предварительно предупредили, как себя вести. Рознер распорядился вернуть деньги (билет стоил 3 рубля 50 копеек) всем недовольным.
О похожих настроениях рассказал Юрий Диктович:
«Однажды после концерта в Киеве я прочитал в местной газете явно заказной зрительский отзыв, начинавшийся такими словами:
«Ще не вiдкрилася завiса, як глядачi зрозумiли, що грошi пропали. Засмикався юнак бiля контрабаса. Забився як скаженний барабанщик у блискучому костюмi. Пiсля чого на сцену легким питтюпцем вибiгла вже немолода людина. Це був сам Рознер»[36].
В оркестре кипела жизнь, как она бурлила в самом Эдди. Это у других – статуарность, а здесь – немыслимая энергия, руководившая всеми его поступками, определявшая отношения с прекрасным полом. Одну для быта, другую для сердца? На самом деле для сердца нужны все. Все и каждая. Все до единой. Как выразилась Нина Дорда, он был «великий музыкант, у которого были две страсти…» Какие – не нужно объяснять.
Владимиру Терлецкому недавно стукнуло тридцать, и он тоже был неравнодушен к лучшей половине человечества. Но если касаться сугубо музыкальных увлечений, бросались в глаза две другие «слабости» Владимира: скрипки и еврейская музыка. Хорошо разбираясь в струнных, в их выразительных возможностях, изобретательно гармонизируя, он умел эффектно использовать их в оркестре: минимум унисонов, «вкусные» аккордовые пласты, но легкие, без нагромождений. Не забудем и о самом Рознере, наверняка внесшем свою лепту как в симфоджазовые поиски Терлецкого, так и в его желание соединить симфоджаз с музыкой клезмеров.
Через пару лет Терлецкий принес Эдди свою первую «Еврейскую сюиту». Где теперь разыщешь записи этого сочинения и делались ли они вообще? Юрий Диктович утверждает, что делались. Двадцатый век – не глухое средневековье. И все же он дал нам поразительные примеры того, как время могло превратиться в сурдину, гася самый яркий и красивый звук, такой необходимый и уму, и сердцу. Одессит Михаил Талесников, друживший с Эдди, выразился иначе: «Вещи, которым дано остаться и после нас, исчезают… самым невероятным и порой непредсказуемым образом…» Таксист и самодеятельный музыкант, игравший на трубе в оркестре Одесского таксопарка, Талесников опубликовал в США свои воспоминания.
Михаил Талесников:
Однажды Эдди срочно понадобилось отправить во Львов своему мастеру-духовику трубу для профилактики: вдруг он решил, ему показалось, что она ему «не отвечает…» (бывает у трубачей такое чувство, им кажется, что звук как-то присел, что ли…). Съездили мы с ним на Садовую[37], на Главный почтамт – зря: там тогда понятия еще не имели о посылочном сервисе. С тыльной же стороны одесского Нового базара, что у здания цирка, на улице Подбельского, находились мастерские ремесленников всех мыслимых специальностей. Зашли мы на звуки визжащей пилы в одну из них и попросили сделать посылочный ящик для трубы – она была с нами, и плотник понимал, что именно нам нужно, но назвал за материал и работу явно завышенную цену. Эдди и не покривился. На минуту он куда-то вышел, а вернувшись, приступил к его изготовлению.
И вдруг – мы даже не заметили когда – на улице, у раскрытых створок дверей его мастерской стали появляться люди, их становилось все больше и больше, пока в конце концов они и вовсе запрудили вход. Были это соседи его, ремесленники, из рядом расположенных мастерских. Понимая, что привлекло их, он все же велел им убираться восвояси. Игнорируя его предложение, кто-то из образовавшейся группы (уже на улице сгрудилась толпа), обращаясь прямо к Эдди Рознеру, попросил его сыграть на своей трубе… фрейлахс. Эдди, грустно улыбаясь, внимательно глядя на собравшихся, медленно поднес к губам трубу и заиграл… Одессит, я не раз слышал эту мелодию в своей жизни. Знакома мне она детства. Не единожды слышал ее и в джазовой интерпретации. Но никогда не думал, что можно без сопровождения оркестра, одному, в полуподвале темной… мастерской перед случайно собравшимися людьми на тыльной улочке Нового базара сыграть так, чтобы у слушавших глаза наполнились слезами.