– Луи! Я попробовал зубной порошок, рекомендованный тобой, и целый день у меня болел живот!
Третий признался, что у него заложило нос. У четвертого что-то случилось с губами и челюстью: не слушаются! Трудно стало держать мундштук инструмента дольше одного такта.
Хорошенькое дело. Рвота и насморк накануне выступления – симптомы малоприятные. Но когда мундштук выпадает изо рта, можно и концерт сорвать. Подобные жалобы поступали в течение всего вечера. Последним подошел Рознер:
– Loui, że jasna cholera! Du hast doch die ganze Band vergiftet! Gehe bitte morgen schon zum Direktor des Ladens, wo dieses Pulver verkauft wird, und erzähl ihm alles. Sonst bleibe ich ohne Orchester!
В переводе на русский реплика Рознера звучит следующим образом: «Луи, холера ясна! Ты же весь оркестр отравил! Сходи завтра же к заведующему магазином, в котором продают этот порошок, и расскажи ему всё. Иначе я останусь без оркестра!»
На следующие сутки Маркович помчался в магазин к директору. От волнения переходя с русского на немецкий, Луи потребовал немедленно снять с продажи порошок, который нанес такой ущерб прославленному коллективу.
– Was soll das? Что это значит?! – кричал Маркович, нервничая.
Директор магазина растерялся. На своем веку он повидал многое, но никогда в жизни не сталкивался с настолько проблемными случаями. Переживал и Луи, проведя бессонную ночь. На следующий день Маркович узнал, что над ним подшутили. Как и Рознер, в молодости Луи занимался боксом и даже имел разряд по этому виду спорта.
– Если би я зналь, кто придумаль такую шютку, я би даль по морду! – внушительно сообщил он.
Оркестр – не только большая семья, это еще и собственный диалект. Эпоха стиляг осталась позади, но в музыкантском жаргоне ее следы были весьма заметны. Жаргон, на котором объяснялись в оркестре, нуждался в отдельном переводе. Однажды Нина Бродская стала свидетелем такого диалога: «Ну что, чувак! Отлабаем, возьмем кир и похиляем к чувихам?..» – спрашивал один из музыкантов. «Да ну, чувак, мотрай! Вон тот, новенький, вчера в гостинице так накирялся, что до самых ушей обсурлялся, а потом еще и обверзался. Завтра его отправят домой, так что получил он свой бекар. Царь запретил давать башли, а на что берлять, и не знаю! Отлабаю и буду делать хил в номер – дуршлять!» Согласитесь, в такой абракадабре трудно разобраться непосвященному человеку.
Сам Рознер, ругаясь в основном по-польски, то и дело прибегал к стиляжьим словечкам. То слово «жлоб» ввернет, то «чувак».
«Однажды после концерта, – рассказывает Нина Бродская, – купив в магазине еды, мы с тетей Лизой Поповой (костюмершей) отправились в гостиницу, где приготовили себе ужин. Поужинав, легли спать, но утром я не могла встать с постели. У меня болели голова и живот, и на концерт я, естественно, не поехала. Рознер очень переживал за меня, спрашивая тетю Лизу:
– Что этот рэбенок, холера ясна, кущал?
Услышав в ответ, что ужинала я вместе с костюмершей, Рознер сказал мне:
– Нинуля! У тебя, наверное, завелись чуваки!»
Возраст Нины, помноженный на целомудренные советские времена, допускал только поцелуи в щеку.
– А что это значит, дядя Эдди? – спросила девушка.
Рознер разъяснил, что он имеет в виду гадов, которые могли поселиться в животе:
– Нинуля! Завтра утром я отнесу твой анализ в лабораторию, и чтобы ты утром его приготовила!
Дядя Эдди свое обещание выполнил: нанес визит в лабораторию. Но блеснуть медицинскими познаниями «царю» не пришлось – предположения о «чуваках»-червяках оказались ложной тревогой.
Непереводимая игра слов
Полиглоту Рознеру музыкантский жаргон требовался в наименьшей степени. С Павлом Гофманом он объяснялся на польском, с Луи Марковичем – на немецком. На еврейском языке идиш – и с тем, и с другим. При случае был готов запросто перейти на английский или французский, которым владела танцовщица Юлия Чувелева. Но слишком частое публичное использование иностранных наречий могло вызвать сомнения в политкорректности и даже благонадежности говорящего.
1962
По словам режиссера Валерия Рубинчика, в биг-бэнде Эдди Рознера «никогда не дискутировали на политические темы. Надо было видеть глаза самого Эдди – глаза человека, которому все ясно с полуслова»[39]. Хотя те или иные разговоры все же случались. Однажды «царь» узнал, что Генрик Варс пишет музыку для американских фильмов. Тогда он сказал пианисту Николаю Левиновскому: «Золотко, клянусь вам, у меня была возможность сделать карьеру в Голливуде. Вы же знаете мои песни. Холера ясна потащила меня к большевикам, а они, пся крев, отблагодарили тюрьмой и Магаданом». Рознеру надоело быть отщепенцем.
Приятно работать в жанре, которому государство, мягко говоря, не доверяет? «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!» Лозунг «Догнать и перегнать Америку» к джазу не относился. А зря! Полезное было бы соревнование.
XXI съезд КПСС утвердил семилетку – семилетний план развития народного хозяйства. Вскоре сменился министр культуры: министерство возглавила Екатерина Алексеевна Фурцева.
Нина Бродская:
Фурцева любила принимать активное участие в жизни и творчестве артистов, особенно знаменитостей. От случая к случаю приглашала к себе в министерство, где за длинным столом подолгу делилась впечатлениями, заинтересованно выслушивая, задавая вопросы, беседуя о насущных проблемах и новостях в области культуры и искусства. Нередко речь заходила о политике партии. Ну, а в конце совещания разговор переходил на обычные житейские темы. На одно из таких совещаний Е. Фурцева удостоила своим приглашением Эдди Рознера. Министр решила доложить о перспективах семилетки.
Во время доклада Рознер полушепотом заговорил с сидевшим рядом конферансье Михаилом Гаркави – знаменитым не только своими шутками, но и весьма крупными габаритами фигуры. Диалог велся на идиш – языке современных евреев. Вот ее смысл.
– Ди фарштэйст эпес, фин вус зы рет? (Ты понимаешь о чем они говорят?)
– А! Эпэс. Их кенышт алц фарштейн! (Кое-что. Я не могу всё понять!)
– Ты знаешь, она что-то говорит о великих планах.
– Я ничего в этом не соображаю.
– Ты знаешь, я хочу тебе что-то сказать.
– Что?
– Я хочу домой. Я тебе сейчас еще кое-что скажу. У меня раскалывается голова…
Далее следовала непереводимая игра слов, в которой упоминались планы на семь лет и поцелуи в ж…пу.
Очень скоро другие артисты начали переглядываться, гадая, на каком языке общаются между собой Рознер и Гаркави. И лишь один Л. Утесов, до которого изредка долетали отдельные фразы, старался закрыть рот ладонью, чтобы не рассмеяться.
Михаил Гаркави, следует заметить, был живой легендой эстрады. О нем ходило множество историй, которые помнят до сих пор.
Нина Бродская:
Он был высокого роста, толстый, но в то же время казался легким, словно летел по сцене. Это был артист, обладающий невероятным обаянием и врожденным чувством юмора.
От конферансье Бориса Брунова я слышала такую историю о Михаиле Гаркави.
Однажды Брунов и Гаркави пополам вели большой эстрадный концерт. В концерте было много номеров, которые объявлялись обоими конферансье по очереди. Подошла очередь Михаила Гаркави. Он вышел на сцену и сказал, что следующим номером программы будет выступление не артиста эстрады, а литературного секретаря. Гаркави его красиво представил и ушел в буфет. Тем временем секретарь долго и нудно читал что-то и при этом громко восклицал: «Павка Корчагин, Павка Корчагин!»
Он закончил свое выступление, и в этот момент прямо из буфета на сцену выбежал запыхавшийся Гаркави. Не зная и не слышав, о чем говорил литературный секретарь, Гаркави, подойдя к микрофону, обратился в зал к публике:
– Дорогие друзья! И как же много сегодня мы с вами узнал об этом герое – Олеге Кошевом!
В ту же секунду, услышав за кулисами эти слова, Брунов бросился на сцену, чтобы помочь Гаркави выкрутиться из нелепого положения:
– Михаил Наумович! Речь велась о Павке Корчагине!
– Ну и что же? – нисколько не смутившись, ответил Гаркави. – У Павки Корчагина и Олега Кошевого очень много общего. Они оба умерли!
Другой смешной эпизод.
В 60-х годах часто на стадионах многих городов России устраивались огромные представления, в которых принимало участие большое количество артистов московских театров, Московской филармонии, кино, эстрады. На одном из таких стадионных представлений Гаркави вел программу. Он объявил:
– Сейчас на сцену выйдет наша великолепная русская звезда Лидия Русланова!
Русланова пела, трибуны трещали от успеха. И вдруг Гаркави заметил бегущую по стадиону женщину, которая направлялась прямо к сцене. Подлетев к Руслановой, женщина сняла с плеч огромный платок с народным орнаментом и подарила его артистке. Стадион был просто в восторге от такого жеста.
– Вот какой щедрый русский народ! – воскликнул Гаркави в микрофон.
Следующим номером в концерте должна была выйти на сцену узбекская певица Эльмира Уразбаева.
– А где же представители солнечного Узбекистана? – обратился Гаркави к зрителям.
Тут с трибуны выбежал какой-то мужчина в тюбетейке. Подбежав к Уразбаевой, он демонстративно снял с себя наручные часы и с гордостью вручил артистке.
Когда подошло время объявить следующий номер, Михаил Гаркави обратился к Кобзону:
– Ёся, будь начеку! Сейчас евреи понесут мебель!
Михаил Гаркави
Еще одним человеком, ставшим живой легендой и эстрады, и персонажем множества баек, был Николай Павлович Смирнов-Сокольский. Он также был участником пресловутых совещаний у Фурцевой.
Нина Бродская:
Артист по призванию, Смирнов-Сокольский был библиофил, собравший уникальную библиотеку первых и прижизненных изданий русских классиков XVIII–XX столетий. Он также собрал библиотеку литературных альманахов и сборников книг, запрещенных царской цензурой. Народный артист РСФСР Смирнов-Сокольский обожал эстраду всей душой, писал куплеты, фельетоны на злободневные темы, был блестящим острословом, скоморохом, сыпавшим шутками, невзирая на лица. Равнодушных к нему не было. Одни его любили, другие боялись. Жена его Софья Резниковская часто жаловалась: «Коля! Опять меня позвали выступать в Кремль, там все в бриллиантах, а я буду выглядеть как сирота!»