«Эту историю еще долго вспоминали не только в оркестре, но и всюду в артистических кругах», – отмечает Нина Бродская.
Сеанс одновременной игры в…
Как сказал поэт, каждая новая встреча с женщиной дарит мужчине прозрение и открывает неизведанный мир.
В 1964 году маршрут гастрольных поездок оркестра Рознера пролегал через черноморские курорты, где отдыхала двадцатишестилетняя Суламифь (Салли) Ландау, солистка эстрадного оркестра Литвы. Свою артистическую карьеру Салли начинала в труппе Вильнюсского русского драмтеатра. Чуть позже она вошла в театральный мир Риги и стала супругой Михаила Таля.
Салли и Михаил Таль. 1959
В конце пятидесятых будущий чемпион мира по шахматам бывал в доме родителей моей мамы, общался с дядей, брал книги. Обсуждалась и молодая жена гроссмейстера. «Повезло Мише, – вздыхал дядя, – и как только удалось ему охмурить такую красавицу!»
Брак Ландау с Талем дразнил окружающих, которые не догадывались о проблемах и противоречиях звездной семьи. Великий шахматист питал слабость ко многим женщинам – «побочным вариантам». Суламифь не оставалась в долгу.
Нина Бродская:
В оркестр Эдди Рознера ее взяли почти одновременно со мной. Салли была чуть выше среднего роста, с хорошей фигурой и густыми золотисто-рыжими волнистыми волосами, ниспадающими на плечи. В ее облике запоминалось все. Светло-коричневые, в тон волос, глаза, небольшой носик, пухлые ярко-красные губы и голливудская улыбка с безупречными зубами. Но главной прелестью была, пожалуй, пышная грудь. Хорошая певица, Салли исполняла милые лирические песенки из репертуара польских артисток. Она была веселым и добрым человеком, и мы с ней быстро подружились, несмотря на разницу в возрасте. Мужчины при ее появлении сходили с ума, и первым оказался сам Рознер. Он постоянно интересовался ею и приказал своим следопытам на всякий случай присматривать за Салли и немедленно обо всем докладывать. Как только Салли появлялась на горизонте, Рознер начинал ей петь дифирамбы:
– Салли! Слядькая моя! Золётько! Ты сегодня выступила просто фэномэнально! Как ты себя чуйствуешь?
Салли ему обычно отвечала с той же интонацией, при этом кокетливо и будто жалуясь.
– Может бить, тебья кто-то обидел, золётько? – чуть дыша, осведомлялся Рознер.
Во время разговора с Салли он буквально млел от счастья, глаза его наполнялись нежностью и становились масляными, как у кота. «Царь» хорошо понимал, что в оркестре найдутся желающие приударить за красивой певицей, но, ощущая свое преимущество перед другими, не торопился.
Обычно в таких ситуациях (оркестр был на гастролях) в гостиничном номере Рознера раздавался междугородный звонок: Галочка с радостью сообщала супругу, что завтра приезжает. «Холера! Откуда она в курсе?» – недоумевал Рознер, а вслух спрашивал: «Гали, зачем ты будешь приехать?» Стараясь отговорить жену, «царь» ссылался на плохие погодные условия, ливни, морозы (если была зима), но Галочка твердо стояла на своем.
Проходил день-другой, и Галочка, счастливая и одухотворенная, появлялась на концерте. Музыканты шушукались: «Наверное, есть у «царицы» свой агент в оркестре, шпион-осведомитель».
Эдди Игнатьевич догадывался, что в оркестре кто-то стучит, но поймать стукача не мог и нервничал по этому поводу. А мудрая супруга вела себя невозмутимо, так, словно ничего не знала. Проведав мужа, Галина уезжала домой в Москву. Быть может, ей никто не докладывал об очередном увлечении Рознера, но нельзя не отметить: интуиция ее никогда не подводила. Оставшись наедине, «царь» снова веселел и погружался в очередной роман.
Навестить жену решил однажды и Михаил Таль. Сама Салли в своей книге «Любовь и шахматы» так вспоминает об этом эпизоде:
«Интуиция у Миши была фантастической… В Ялте “царь”… по отношению ко мне проявлял повышенную активность… Миша… прилетел как соскучившийся по любимой женщине мужчина… Он влюбил в себя весь оркестр. Он подружился с “царем”… Во второй вечер Мишиного пребывания “царь” вышел на сцену с шахматной доской и сказал:
“Сейчас перед вами выступит феноменальная певица Салли Таль, муж которой – феноменальный шахматный гений Михаил Таль – сидит в зале!”
По знаку Рознера Миша поднялся со своего места, и зал устроил ему овацию.
Все те несколько дней, что Миша был в Ялте, он закатывал пышные обеды и ужины и всякий раз поднимал бокал за меня… Рознер однажды предложил выпить за здоровье шахматного короля, на что Миша тут же вставил:
– Я – экс-король, а вот у моей королевы никогда не будет частички “экс”.
В последний день его пребывания он вдруг сказал: «Салли, я завтра уезжаю. По-моему, “царь” положил на тебя глаз… Имей в виду».
Тревога не оставляла шахматного короля и в разлуке. Он писал жене: «Саллинька, будь хоть чуть осторожнее с “царем”. Помнишь, ты еще в Крыму предсказывала, что так будет, а если все идет по прогнозам, то в этом стоит, может быть, усомниться. Не надо увеличивать число побед – в твоих безграничных возможностях никто не сомневается».
Рознер тоже пытался держать ситуацию под контролем. По-своему.
Нина Бродская:
Как-то утром на пути из города в город в купе Рознера и Ходес постучалась Салли. В последовавших разговорах за чаем она неожиданно упрекнула маэстро, дескать, не сомкнула глаз, потому что Рознер сильно храпел!
– Этого не может быть! – возмутился Рознер. – Я не храплю!
– Храпите, Эдди Игнатьевич! Вы не только мне, но и всему вагону не давали спать своим жутким храпом! – хитро улыбнулась Таль.
– Не может этого быть! Холера ясна! – возмущался Рознер и, вконец растерявшись, стал искать защиту у своей жены.
– Галочка! – спросил он беспомощно. – Неужели я храплю?
– Что ты, Эдди! – замурлыкала Галочка, растягивая слова. – Если ты и храпишь, то твой храп – как музыка!
Рознер выдержал паузу и сменил тему:
– Киевскому телевидению давала интервью одна актриса. Она заявила, что считает себя женой Таля и вскоре будет сочетаться с ним законным браком… Салли была в курсе этого романа.
Так или иначе, уже 29 августа 1964 года в газете «Советская Латвия», рядом с большой статьей учителя моей мамы, пианиста и музыковеда П. Печерского под названием «Рижский эстрадный оркестр», появилась маленькая заметка:
«Таль-Ландау Сара (так в тексте) Борисовна, прож в Риге, ул. Горького 34, кв. 4, возбуждает дело о разводе с Талем Михаилом Нехемьевичем, прож там же. Дело подлежит рассмотрению в народном суде Пролетарского района г. Риги».
В одной из гостиниц Рознер распорядился не давать Салли отдельный номер, а поселить вместе с Бродской. В надежде на то, что Нина станет сообщать ему об увлечениях или даже похождениях Таль. Тщетно! На расспросы шефа из серии «куда пошла, кто заходил в номер» Нина отвечала односложно. «Ви, бабы, все одинаковые!» – досадовал Рознер, но распоряжение так и не отменил.
Вскоре Салли нашла способ избавиться от лишней опеки. Однажды, получив ключи от совместного номера, певица открыла дверь и отпрянула с криком.
– Что случилось? – спросила Нина.
Молча Салли показала пальцем на стену, где над самой кроватью темнело маленькое красновато-черное пятно.
– Ну и что?
– Как это что, ты посмотри получше, – тихо проговорила Салли. – Это же клоп!
– Ты извини, но я с ними совсем не знакома и даже не знаю, как они выглядят! Салли, может ты ошибаешься?
– Нет! – закричала Салли. – Я эту гадость знаю!
– Ну и что теперь делать?
Побледнев и словно боясь прикоснуться к чему-либо, Салли замерла в дверном проеме. Минуту она поглядывала по всем сторонам комнаты, а потом попросила Нину сходить за Рознером.
Нина Бродская:
Честно говоря, меня эти животные тоже не устраивали, и я выполнила просьбу Таль. Надо было видеть, как потом Эдди Игнатьевич с директором оркестра Майстровым шли в сторону нашего номера. Впереди, размахивая руками, важно и хмуро поспешал Рознер, за ним – руки за спину, шаркая большими, не по размеру башмаками и едва успевая за шефом, ковылял директор. Вместе они смотрелись эксцентрично: один – невысокого роста, аккуратный, с гордо поднятой головой, другой – высокий, но согбенный, в поношенном шерстяном пиджаке. Тяжелые ботинки директора противно скрипели. Казалось, что Майстровой с огромным усилием преодолевает земную гравитацию и, едва оторвав башмак от пола, волочет его за собой.
– В чём дэлё, слядкая моя Салли? – нежно спросил Рознер, в глазах которого появились проблески нечаянной радости и надежды. Он весь сиял от счастья, ведь Салли наконец-то обратилась к нему.
– Эдди Игнатьевич! – томно произнесла Салли. – Здесь клопы!
Рознер подошел поближе к стене и стал вглядываться в останки когда-то раздавленного паразита. Затем обратился к Майстровому:
– Григорий Наумович, что это такое?
Майстровой слушал внимательно, но с явным желанием не забивать себе голову лишней информацией. За годы работы с Рознером директор хорошо изучил характер «царя», на его долю и так хватало всяких дел, а тут вообще какая-то ерунда.
Сутулость директора уравнивала его с Рознером в габаритах. Он был уже немолод, сильно облысел, и лишь незначительная часть его седых волос на затылке свисала вниз странными тонкими прядями. На кончике большого носа, едва держась, болтались тяжёлые очки, с которыми Майстровой не расставался. Маленькие глазки виднелись по-над толстыми линзами. – Григорий Наумович! Вы меня слышите, холера ясна? Что ми будем делать с Салли?
Григорий Наумович молчал, видимо, соображая, что ответить, и в конце концов произнес:
– Са…лли Бор…ысовна! У… меня для в…ас есть один совет: купите себе фр…анцузский пу…льве…ризатор!
После этих слов у Салли чуть не случился обморок, Рознер закричал на директора, а директор посоветовал сменить номер.
«Бабелевский персонаж» Майстровой не был ни тугодумом, ни увальнем, каким казался на первый взгляд. Более того, едкие реплики, которые он порой произносил, отличались особым юмором и сарказмом. Когда Салли попросила Рознера повысить концертную ставку, шеф посоветовал певице поговорить с Майстровым. Григорий Наумович по опыту знал, что тарификация артиста – дело сложное, особенно в Москве, где приходилось тратить уйму времени на зачастую бесплодную беготню по чиновничьим коридорам. Салли сослалась на опыт Прибалтики и своего отца, директора Вильнюсского эстрадного оркестра. Тогда Майстровой спросил Салли: