За нами не заржавеет!
Александр Пищиков:
Если пересказывать все эпизоды, хватит на отдельную книгу. Музыкантам хотелось играть джаз. В Министерстве культуры свои разговоры: «Зачем нам джаз? Публике не нравится». Главное – советские песни. Рознеру трудно приходилось. Не без скандалов. Он был прекрасный человек, хороший администратор, одаренный музыкант. Ему мешали, у него был надрыв, внутренняя удрученность. Восемь лет лагерей не шутка. Хотя он имел определенные привилегии в лагере, но несвобода есть несвобода. Человек образованный, прекраснейший музыкант попал в такой круговорот. Он мне говорил: «Саша, если бы мы были с тобой на Западе, было бы все по-другому». Прибыв в тот или иной город, давали мы и так называемые выездные концерты в областных центрах поблизости. Представьте себе, едем зимой по глухой провинции, где джаза слыхом не слыхивали, ночуем в задрипанных гостиницах, говорим друг другу: «Один день до города». Перемещались автобусами «Кубань» – по двадцать человек в каждом. Местные филармонии были снабжены такими автобусами специально для артистов. Автобус этот прозвали «Фурцваген» – в честь министра культуры Фурцевой. Летом в нем жарко, зимой – колотун. Рознер в подобные минуты даже не Колыму вспоминал, а встреченных им женщин, которые в сорокаградусный мороз у подъезда Большого театра ели мороженое.
Новый состав. Саксофон – А. Пищиков. 1966
Юрий Диктович:
Когда Рознер узнавал, что музыкант сидел, особенно по политическим статьям, он обязательно приглашал его в свой оркестр. Было даже не важно, насколько тот хорош как исполнитель. Можно назвать многих людей, пострадавших безвинно, – Рознер давал им карт-бланш, шанс проявить себя. В других коллективах это считалось пятном. «У вас же статья!» – «Я реабилитирован давно». – «Ну, знаете…» И под разными предлогами отказывали. Рознер выручал. Так, например, работал у нас Витя Домнич. В свое время он коллекционировал американские джазовые записи, и его обвинили чуть ли не в шпионаже.
Когда моих родителей арестовали по навету, мне не исполнилось и пяти лет. Я оказался в детском доме для членов семей врагов народа. Позже все-таки удалось получить два образования. Первая профессия – военный летчик. Едва я успел окончить училище, как Хрущев решил сократить армию. Начали с нас – выпускников. Обучение пилотов обходилось государству дорого, и тем не менее. Но нет худа без добра. Перейдя на гражданку, я стал заниматься эстрадой.
Как лауреаты фестиваля молодежи и студентов мы ездили с концертами. В бригаду входили Эльмира Уразбаева, Майя Булгакова… Рознер увидел нас в Куйбышеве. Он зашел за кулисы и поинтересовался: «Холера, где эти летчики?» То есть был уже в курсе, кто, откуда. А попасть к нему в оркестр – все равно что к самому Эллингтону. Фантастика для каких-то пацанов из института, которыми мы тогда были. Но он ничего не пропускал мимо себя. Квартет интересно работает, ребята поют и танцуют? Нужно им профессионально написать номера, хорошо поставить. В феврале 1959 года Рознер свел нас с Борисом Сичкиным, сказал: «Вот это ваш режиссер». Лучшего режиссера я не встречал ни до, ни после. Сичкин придумывал потрясающе смешные сюжеты, блестящие трюки. В нашем жанре нужно и ноту спеть правильно, и номер сделать. Мы исполняли пародии на телевизионные штампы, на ансамбль песни и пляски Александрова, на халтурные тексты, на артистов цирка. В то время никто не решался делать такие вещи. «Летит ракета в небе чистом, дает плотина яркий свет, а в цирковой семье артистов мы шлем вам пламенный привет». И пирамидка силачей рассыпалась. Все это имело бешеный успех.
Масс и Червинский написали остроумную пародию на детектив. И к ней все время придирались. Вы, дескать, смеетесь над нашими пограничниками.
Репетиция оркестра. 1966
В пародии были куплеты под музыку из «Веселой вдовы»: «Самолет, парашют, облака, где шпион, неизвестно пока. Соколов, разыскать, доложить. Разрешите мне идтить».
Короткое время пел с нами Жан Татлян. Камилла Кудрявцева исполняла хиты Эдит Пиаф. Когда в оркестр пришла Юлия Куликовская, будущая жена пианиста Бориса Рычкова, Рознер сказал ей: «Учти, ты польская певица, по-русски не говоришь совсем». В афишах так и писали: польская певица. Маленькие хитрости. Вообще дамы, которых он приглашал, были необычайно красивы. Володя Терлецкий, большой поклонник Гленна Миллера, поручил нам песни из «Серенады Солнечной долины». Четырехголосие у нас получалось очень прилично. К сожалению, в репертуарных вопросах свирепствовали худсоветы. Американскую музыку требовали заменить мелодиями «из братских социалистических стран». Джаз все время был не в чести. Нам говорили: «Что вы все с этими американцами и джазом носитесь. Сделайте что-нибудь отечественное, желательно народное!»
Володя Терлецкий написал еврейскую сюиту. В ней братья Зерновы ставили все танцы. В «Фантазии на темы Дунаевского» Леша Быстров и Гриша Зернов танцевали с Галей Ходес. На сцене находилась лестница – каждая ступень означала ноту. Они по этим ступеням прыгали и ногами выбивали мотив куплетов Фомы и Филиппа из оперетты «Вольный ветер». Но риск был всегда и во всем: как только в репертуаре появлялось что-нибудь оригинальное, худсовет в ответ: нет, очень Западом отдает. Рознер для худсовета – замаскированный музыкальный враг.
Однажды выступали в Кремле. В ложе – Хрущев. Мы должны были исполнять одну песню. Рознер, зная, как нас принимает зритель, поручил петь две вещи. Но перед самым нашим выходом появился один очень влиятельный чиновник, руководивший финотделом Минкульта – от него зависели концертные ставки, – и спросил: «Сколько песен поете?» «Две». – «Пойте одну». Мы – к Рознеру. Эдди Игнатьевич повторил: «Две исполните». После концерта подошел к нам чиновник: «Вы пожалеете об этом». С той поры нам очень долго не повышали тарификацию[40].
Глава XIIОсобенности национального джаза
От перемены мест слагаемых…
В конце 50-х «железный занавес» слегка приподнялся и к одной шестой части суши стали причаливать западные гастролеры. Одним из первых в Советский Союз с концертами приехал биг-бэнд саксофониста Макса Грегера из Мюнхена. Этот оркестр входил в десятку самых модных танцевальных оркестров Западной Германии на протяжении многих лет, славясь аутентичным исполнением музыки Гленна Миллера и других джазовых величин.
Не дремали и собственные иностранцы, «доморощенные». Была заметна активность советских граждан, ранее промышлявших джазом в злачных местах Шанхая. «Перезимовав» в тихой казанской гавани, биг-бэнд Олега Лундстрема покоряет Москву и зачисляется в штат Росконцерта. Гарри Гольди гастролирует по стране. Борис Райский перебирается в Минск, чтобы вскоре возглавить созданный Юрием Бельзацким эстрадно-симфонический оркестр радио и телевидения Белоруссии. Георгий Габискерия создает один из первых джазов на грузинской земле.
Рознеру уже не раз приходилось начинать с нуля. Как мы помним, бэнд, с которым он гастролировал по Европе, на добрую половину состоял из голландцев, а белорусский джаз на первых порах был почти целиком польским. Но в прошлом остались и доблестные жители Нидерландов, и поляки, ушедшие вместе с армией Андерса… Лундстрему повезло больше. Ему удалось, несмотря на все географические перемещения-превратности-перипетии, сохранить свой шанхайский оркестр. Молодые советские музыканты, поступая на работу к Олегу Леонидовичу, плавно интегрировались в старый состав.
«И чему же ты так радуешься, коллега?» Бенни Гудмен и Эдди Рознер. 1962
1964 год был удачным не только для Рознера, но и для Лундстрема. Бывших «китайцев» пригласили в фильм-концерт «Когда песня не кончается» и программу «Новогоднего голубого огонька», а в книге-справочнике «Москва музыкальная» рассказ об этом биг-бэнде шел следом за информацией об оркестре Утесова, которым традиционно открывался джазовый раздел.
Рознер удостоился фотографии и… шести предложений. Смысл их сводился к тому, что коллектив «по-своему интересен и своеобразен», «звучит стройно, владеет большим диапазоном выразительных возможностей, тонко аккомпанирует солистам».
Такая публикация не могла не встревожить. Уж лучше получить очередную порцию гнева, чем жидкие аплодисменты. Иногда полезнее скандал, «порка за джаз», двоедушная выволочка, лукавая критика, чем подобная «раздача слонов». Оркестр Утесова аккомпанирует Утесову, Лундстрем исполняет джаз, а Рознер – все остальное? Становилось понятно, что конкуренты заявляют о себе все громче, заботятся о реноме, обзаводятся поклонниками[41].
Отмотаем пленку назад. В 1962 году произошло то, о чем не мечтали стиляги. В Москве выступил Бенни Гудмен.
Слыханное ли дело, сам «король свинга» в Москве, да еще с биг-бэндом! Даже Хрущев не удержался от знакомства с американским кларнетистом, вставив свои «пять копеек» в беседе. Дескать, спасибо, мистер Гудмен, благодарим, конечно, но народ вашу музыку не понимает. «Было время, когда и Чайковского не принимали», – легко парировал Гудмен, сославшись на провальную премьеру Шестой симфонии композитора. У Хрущева все кипело внутри: что за ерунда, еще такие подробности помнить? Все-таки он был моложе Шестой симфонии на целых полгода. На всякий случай первый секретарь ЦК не согласился: «Если музыка народу близка, то народ ее сразу оценит положительно». Хрущеву не откажешь в логике. У джаза, если рассматривать этот «предмет» упрощенно, две главные составляющие – импровизация и гармония. Импровизация – штука специфическая, гармония – тем более. Оба элемента имеют к мелодии косвенное отношение. Но ведь не зря консерваторский педагог Александра Зацепина говорил своему подопечному: «Народ гармонии не слышит, народу надо мелодию!» Так или иначе, Бенни Гудмен, сын еврейских эмигрантов из России, решил воздержаться от дальнейших попыток переубеждать Никиту Хрущева. Вместо агитации и дискуссии отправился по адресу Большой Каретный, 5/10. В обществе Эдди Рознера почувствовал себя намного лучше. Почти как дома.