Нина Бродская:
Рознер моментально почувствовал мое волнение и поспешил нас сразу же познакомить. Ира выглядела милым, худощавым ребенком. До сих пор я была уверена, что на свете существую только я одна, предмет почти отеческой любви «царя», и не могла представить себе кого-нибудь другого на моем месте. Постепенно детская ревность поутихла. Я обратила внимание на цвет ее глаз, которые были абсолютно разными. Один зрачок был серого цвета, а другой – карий. Я виделась с Ириной несколько дней подряд.
Письмо дочери Ирине на бланке оркестра. Август 1965
Слушательский прием в Одессе в этот раз просто ошеломил. Еврейские песни, почти не звучавшие тогда на отечественной эстраде, сразили зрителя наповал. Ах, эти песни на идиш, песни далекого берлинского детства. Как-то в Казани Нине Бродской очень захотелось большую немецкую куклу с витрины универмага. Кому, как не Эдди было решить этот вопрос. Он поехал на промтоварную базу и, раздобыв для Нины искомую игрушку, напел девушке «Роженкес мит мандлех» («Изюм с миндалем»), которую слышал от матери. А когда заболел и Бродская пришла его проведать, «царь» обратился к своей солистке с просьбой спеть «Тум-балалайку», которую Нина успешно и часто исполняла в концертах. Прозвучала песня, и комок подступил к горлу. Рознер грустно посмотрел на Бродскую и сказал:
– Нинуля! Пообещай мне. Когда я умру, ты приди ко мне на могилу, но только не плачь, а приди в красивом белом платье с цветами и спой «Тум-балалайку».
В ту минуту он будто забыл свой девиз:
«Мальчик, в чем дело, мальчик? Все будет хорошо. Улыбайся! Артист должен улыбаться, даже умирая на сцене».
Всегда подтянутый и бодрый Рознер, с его голливудской улыбкой и незаменимым «Справочником врача», казался человеком, которого не берут никакие хвори. На самом деле «царя» мучила гипертония. Если во время концерта подскакивало давление – помогал горячий компресс на затылок, наскоро приготовленный костюмершей Елизаветой Ивановной Поповой.
«Чудная, чудная девочка!» «Царь» сам выводил своих артисток на поклон.
В такие минуты в памяти возникали «этапы большого пути»: Берлин 33-го года, Варшава 39-го, послевоенные Хабаровск, Комсомольск, Магадан… Михаил Пляцковский принес стихи, на которые Эдди написал новую песню. Получилась красивая лирическая баллада в духе бродвейских стандартов с неожиданными для такой музыки словами:
В Заполярье кружатся бураны
По двенадцать месяцев в году.
И ты там ходишь по серебряному льду,
А я всё время только тёплых писем жду.
По стечению обстоятельств песня исполнялась всего однажды – в Мурманске. Но Эдди вспомнил ее в антракте другого концерта. Он едва успел переодеться и собирался сменить обувь, как в гримуборную постучались.
– Пожалюйста, – произнес «царь».
Вошла молодая женщина.
– Oh, Gott, wie ist das möglich! – сказал Рознер от неожиданности, выронив туфли из рук. И повторил фразу по-русски: «О, Боже! Как возможно!»
Неожиданной гостьей оказалась Александра Лобко, та самая девушка Саша из Хабаровска, которая помогала Эдди на зоне.
– Всё! Концерт отменяется! У меня дорогая гостья с Дальнего Востока!
В Кирове приводили в чувства подвыпившего Гарри Гриневича. Камилла Кудрявцева делала ему массаж, Елизавета Попова отпаивала чаем – до концерта оставалось всего несколько часов.
В Ташкенте пришлось вызволять Терлецкого, попавшего в отделение милиции. Участковый забрал Владимира, когда в его номере находились танцовщицы ансамбля «Бахор»: пианисту «шили аморалку».
В Одессе в неприятную историю вляпались котрабасист Смирнов и пианист Давид Голощекин.
Случалось всерьез выяснять отношения с инспектором оркестра. Уже не в назидание новичкам, а по делу. Как-то раз инспектора застали на «женской половине» во время весьма неожиданного занятия – игры не то в фанты, не то в прятки. Странная ситуация, для инспектора в особенности. Числится бас-саксофонистом в оркестре, а сам, парторг, пристально наблюдает за музыкантами[45]. Наверняка докладывает обо всем наверх. А тут еще Нина Бродская в очередной раз решила подурачиться, корчила инспектору рожицы, после чего тот, не на шутку рассердившись, сказал ей: «Будешь у меня сраной метлой говно убирать!»
– Холера ясна! С каких это пор мой инспектор будет хозяйнычат в мой оркестра? – возмутился «царь». Подействовало. Впредь, едва завидев Нину, инспектор улыбался и повторял неизменно: «Чудная, чудная девочка!»
Разборки – дело важное, но в перерывах между концертами гораздо приятнее с ветерком проехаться по вечерним улицам какого-нибудь южного города, например Одессы, послушать анекдоты от Козака, проводить Нину на самолет и долго стоять с тромбонистом Володей Богдановым – ее женихом – перед зданием аэровокзала, дожидаясь того момента, когда стальная птица оторвется от земли.
Можно в очередной раз заглянуть «на огонек» к Луи Марковичу. В оркестре все в восторге от его дрезденских belegte Brötchen по фамильному рецепту – бутерброды с мелко нарезанным сыром, колбасой, селедкой и зеленью. Понаблюдать, как Таня Конькова поет блатные песни в купе поезда, а Вида Вайткуте читает роман «Мастер и Маргарита».
Никогда не грех похвалить Бориса Матвеева, отметив хорошую физическую форму и хороший вкус барабанщика. Борис всегда подтянут и щеголяет в рубашках собственного фасона – сшитых по заказу в ателье, а в концертах хорошо поет – в манере американских крунеров.
Одного молодого певца, за которого хлопотала Кудрявцева, «царь» в оркестр не принял по причине тучной комплекции: «Возьму только в том случае, если будет петь дуэтом с Гаркави». Впрочем, Гаркави, несмотря на свои внушительные размеры, почти порхает по сцене. Откуда только берет эту невесомость? То ли дело акробаты Злотниковы или танцоры – кокетливая Кира Гузикова в вихре кубинского танца, Зернов-младший, лихо отплясывающий гопак.
В Свердловске Рознер пригласил на концерт мать и сестру скульптора Эрнста Неизвестного. В антракте зашел разговор об «абстракционизме».
«Ссылайтесь на Фернанделя, – посоветовал Рознер. – Я его встречал в Париже. Знаете, как этот актер возражал критикам Пикассо? Пабло»
Глава XIIIСамый главный аргумент – труба
Гастроли в Горьком. 1967
Ветер с Балтики
Время шло. Владимир Терлецкий заметил, что аранжировщики все чаще «используют всякого рода ритмико-механические и шумовые приемы, обращаются к электронным инструментам, скрывая… выразительные возможности собственно мелодического начала». Мелодический простор и романтический порыв лирических баллад, танцевальность классического свинга стали считаться чуть ли не главными его прегрешениями. Талантливая молодежь – вчерашние стиляги – теперь стеснялась былой любви к «развлекателям». Особенно остро на новую ситуацию отреагировал Александр Цфасман: «Некоторые критики, привыкнув к тому, что коммерческое – это плохо, а “прогрессивное” – хорошо, не разобравшись в сути дела… ошельмовав «коммерческий” джаз, подлинно демократический, превознесли “прогрессивный” – фактически джаз для снобов». А ведь «коммерческий джаз», продолжал Цфасман, «прекрасная музыка, великолепно инструментованная и безукоризненно исполненная, является настоящим искусством».
Быть «сброшенным с палубы» или просто отстать от джазового парохода современности перфекционисту Рознеру хотелось меньше всего.
Эдди уже давно присматривался к балтийским музыкантам. Они наступали на пятки, а в чем-то даже опережали, лидировали. Причем эти их успехи касались и свинга, и симфоджазовой музыки.
Таллин – порт, Ленинград – порт. Любой портовый город на Балтике – город особый. И вообще Эстония – чем не Запад! Со своими русскими, коренными, заметьте. Здесь работал один из самых талантливых кларнетистов той поры Александр Рябов, а филармонический (!) джаз-оркестр под управлением музыкального эксцентрика Владимира Сапожнина сразу после войны был способен исполнять сложные произведения из репертуара Бенни Гудмена (Benny rides again). В Таллине – первый в Союзе джазовый фестиваль, клубные биг-бэнды, искушенные в джазовом деле сочинители.
От Таллина не отставали ни Рига, ни Ленинград. В Латвии и за ее пределами получает огромную популярность свой филармонический биг-бэнд, его дирижеры и солисты – Рингольд Оре, Александр Кублинский, Эгил Шварц, Гунар Кушкис, Виталий Долгов, Александр Пищиков, Раймонд Паулс… Посетители «Лидо» слышали здесь в ту пору Лотара Лямпеля. В Ригу подался и Гарри Гольди. Плоды первого и заслуженного успеха пожинали в латвийской столице молодые эстонские артисты – Бруно Оя и Айно Балыня.
О Ленинграде разговор особый. В конце 50-х гг. там появился оркестр, который, выступая исключительно на танцевальных вечерах в различных клубах и ДК, мог позволить себе репертуар, почти целиком состоявший из джазовых пьес. Я говорю о биг-бэнде Иосифа Вайнштейна. Позже многие пытались объяснить феномен, постичь тайну успеха этого коллектива, ставшего культовым без всякой аккультурации – без музыкантов, приехавших из-за рубежа. К тому же Вайнштейн не обладал однозначной, ярко выраженной, специфически джазовой биографией. В его послужном списке – капельмейстерство в оркестре военно-воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота, в Нахимовском училище. Ему даже предлагали стать директором Латвийской филармонии. Впоследствии в адрес Иосифа Владимировича звучали разные эпитеты. Кто-то величал его русским Бенни Гудменом, кто-то просто… заведующим. Несправедливо. Свинг в нашей стране первыми заиграли еще «старики» – Цфасман, Варламов. Кларнетистом Вайнштейн не был. Более того, став бэндлидером, он не музицировал на каком-либо инструменте. Но понятия «генерал-музик-директор», «интендант», «главный на хозяйстве» личность Вайнштейна ни в коей мере не характеризуют. Его специализация – «патрон и защитник». Одному ему ведомым ведовством способен он был обеспечить, помимо постоянных заработков на танцах, первую пластинку уже в 1959 году (!), поездку в Москву через три года на пленум правления Союза композиторов РСФСР, посвященный пр