У Рознера были свои печали. Напрасными оказались упования Эдди на то, что он будет представлен к званию заслуженного артиста РСФСР. Хотя бы к шестидесятилетию. Страна праздновала юбилей основателя советского государства. В конце весны 1970 года оркестр гастролировал в Куйбышеве, 25 мая Рознер улетел в Москву и вернулся через три дня. Никаких торжеств в честь Рознера, в духе тех мероприятий, какими удостоили Утесова пятью годами раньше, не случилось. (Кстати, в семидесятом Утесов стал соседом Эдди по дому.)
Да и завистники не дремали. «Они выжили маэстро со столичной сцены», – услышишь сегодня. Выпуск фестивальных пластинок «Джаз-67» растянулся на три года: первая вышла по горячим следам, вторую и третью пришлось ждать. Но записи оркестра Эдди Рознера на эти пластинки так и не попали: постарались интриганы в комиссии эстрадно-инструментальной музыки Союза композиторов, в котором «царь» не состоял. Это был третий удар и, возможно, последняя капля.
Домой, в Белоруссию?
Спровоцировать Рознера на заявление об уходе было легко. К тому же у руководства концертных, филармонических организаций страны имелись десятки способов для того, чтобы добиться желаемых кадровых изменений – проверенных методик, срабатывавших в других случаях и с другими дирижерами. Можно было, например, лишить надбавок к зарплате, мотивируя это падением интереса зрителя и отсутствием должных сборов – выручки от концертов. Или пенять на конфликты в коллективе, недоразумения, уход солистов. Напомню, что оркестранты жили попросту на перекладных, порою без отпусков, в изматывающих поездках, чтобы выполнить план, предписывавший энное число выступлений. Особенно доставалось немосквичам, а таких было немало: чиновники медлили со столичной пропиской, порой отказывая в суточных и даже оплате гостиничных номеров, которые снимались в Москве. Неприятной обязанностью шефа стали докладные, характеристики на музыкантов, отчеты. Как выразился один врач, «объяснительные записки – дело тонкое: тут и под дурачка закосить надо, и детали-нюансы указать – они и достоверности придают, и искренности такой простоватой… Мы же все битые-перебитые, и любой «служебный конфликт» раньше или позже ведет к «объяснительной».
Один из последних концертов московского оркестра. Слева за роялем – Николай Левиновский. 1970
Юрий Цейтлин в 50-х годах оказался свидетелем такого эпизода. Во время репетиции очередной программы на базу оркестра нагрянула огромная комиссия.
Тогда Просенков шепнул коллегам: «Орел еще не умер, а черви уже ползут!»
Сергей Герасимов:
Возня вокруг большого человека всегда случается. К Рознеру приходили какие-то чиновные люди, комиссии, проверяли, говорили, это, мол, пошло, это плохо, это нельзя. Как человек, мечтающий о чем-то лучшем, интересном, он решил сделать новый прыжок.
Несмотря на всю свою популярность, Рознер не открывал заветные двери пинком ноги. «Унижаться и просить Эдди не привык и не умел», – вспоминает Цейтлин. В Росконцерте знали эту черту его характера. «Ему тоже, как простому смертному, приходилось преодолевать кабинетные преграды», – пишет эстрадный журналист Борис Савченко и приводит слова музыкального редактора Чермена Касаева: «Такого не бывало, чтобы Рознер явился и ему ни в чем не отказали!»
Оркестр оставался невыездным. В Росконцерте были в курсе личных хлопот Эдди Рознера на предмет поездки на Запад. Пусть даже без оркестра, просто повидаться с родственниками. Хлопотал он и теперь. Наивно беспокоил ОВИР просьбами о туристической визе. А почему бы и нет? Цфасман уже успел побывать и в Англии, и в Скандинавии, и в некоторых других странах. Рознера в Америку настойчиво звала сестра – Эрна Вайнреб, периодически присылавшая деньги. «Начинающий отказник» был слишком именит, чтобы лишить его работы. Но отпустить такого «туриста» на «дикий Запад», оставив в должности? Это уже перебор. Летом Рознер начал оформлять пенсию, что облегчало его уход из Росконцерта: как пенсионер он мог работать везде. В декабре 1970 года московский оркестр Рознера отыграл свои последние концерты: в начале месяца – в Москве в Театре эстрады, 22–26 декабря – в Горьком. «Мы выложились по максимуму, – вспоминает Сергей Герасимов. – Прощаясь, растроганный Рознер сказал нам: “Я и не думал, что у меня такой хороший оркестр!”»
Заглянуть в закулисье сложно. Еще труднее разобраться во всех деталях, если минуло сорок лет с момента события. Надеялся ли Эдди втайне, что его заявление об уходе никто не примет во внимание, что упросят остаться? Что события примут иной оборот? Или твердо решил уйти, уповая на удачу, которая редко изменяла ему, на новое чудо? Таким чудом любому здравомыслящему человеку казался успех коллектива, который Рознеру предложили собрать под эгидой… Гомельской филармонии. Да, да, Гомельской, даже не Минской.
«Халеймес»[51], – сказали бы евреи. «Холера» – по логике вещей должен был произнести Рознер. Почему не Минск? В штате Минского радио уже работал концертно-эстрадный оркестр, созданный Юрием Бельзацким. В начале шестидесятых этот состав принял под свое начало Борис Ипполитович Райский, шанхайский тромбонист и дирижер, коллега и друг детства Лундстрема, не имевший, однако, удачи Олега Леонидовича. Райскому, перебравшемуся в СССР в 1947 году, дали «приказ» не на Запад – хотя бы в ту же Казань (как Лундстрему), но в другую сторону, в Кемерово. Пришлось поколесить по стране, долгое время не имея своего угла, несколько лет провести в лагерях. Благодаря Райскому ворох фирменных аранжировок попал в Ригу, а из Риги – в Питер, в оркестр Вайнштейна. Но именно Рознер помог Райскому устроиться в Минске…
Боливар, согласно О. Генри, не в состоянии выдержать двоих. Два концертных биг-бэнда в столице Белоруссии, может, и потянули бы. Впрочем, вопрос риторический. Гомель был памятен Рознеру первым концертом в освобожденной от фашистов БССР. А еще здесь жила Рут по возвращении из Кокчетава. Но главное заключалось в другом – в Гомеле посулили лучшие условия. К тому же Рознеру мерещился шанс получить звание народного артиста республики.
«Назло Росконцерту он хотел сделать там хороший коллектив. Часть музыкантов уехала с ним, – вспоминает конферансье Владимир Гилевич. – У меня в Москве решался вопрос с пропиской, поэтому нужно было все время присутствовать в столице. И в Гомель с Эдди Игнатьевичем я не поехал».
Среди уехавших – скрипач Валерий Трофименко, готовый (если скрипка больше не понадобится) играть на других инструментах – гитаре, электрооргане, лишь бы работать со своим кумиром, Михаил Холодный, когда-то игравший в оркестре на виолончели, но постепенно освоивший профессию дирижера, Ло Лонг…
Московские эстрадники были зачастую «приписаны» к дальним филармониям. Аида Ведищева выступала «от Донецка», Владимир Макаров – «от Северной Осетии», Гарри Гольди – «от Минска и Тулы». Сергей Герасимов музицировал от Читы, не побывав ни разу в этом городе. Под крышу филармонии Гомеля переехал московский потешный молодежный театр «Скоморох», где начинал Олег Марусев. Человек предполагает…
Многие бывшие подопечные остались в Москве, считая неразумным покидать «порт пяти морей», даже если речь шла о чистой формальности. Переоценил свои возможности и новый администратор оркестра, сыгравший свою роль в том, что Рознер на старости лет решился на сюжет призрачный и авантюрный.
Три с лишним десятилетия спустя в печати появились воспоминания Валерия Радькина, одного из тогдашних руководителей Гомельской филармонии. По словам Радькина, Рознеру предложили хорошую тарификацию. Эдди принял предложение без дальних слов.
После репетиций, которые длились меньше месяца, оркестр стал выступать. Эдди был доволен новой командой, отмечая высокий профессионализм бэнда. В него вошел квартет Кантюкова – Симоновского: контрабасист Игорь Кантюков, барабанщик Александр Симоновский (будущие солисты ансамбля «Мелодия»), пианист Владимир Девяткин из Тулы и рижский саксофонист Валерий Колпаков.
Александр Симоновский:
Мы хотели сломать традицию, Игорь и Владимир копировали аранжировки безумно популярных тогда биг-бэндов Боланда-Кларка, Тэда Джонса-Мела Льюиса, Дона Эллиса. Играли мы, например, пьесу «Турецкие бани» Эллиса в сложном ритме на 7/8. Слушая бобины с джазовыми записями, транслировавшимися по «Голосу Америки», выписывали оркестровые голоса. Записи были полны помех, ведь «вражеские передачи» глушились. Приходилось по нескольку раз прокручивать каждую фразу. Это сейчас любую аранжировку можно купить или скачать из Интернета, а тогда все было по-другому. Добавьте сюда еще и «художественный контроль». Хотя нас было трудно контролировать. Репетируем в гомельской тиши, вдали от большого начальства, а на гастролях играем то, что считаем нужным. Едва ли не в каждой гастрольной поездке к нам подходили местные музыканты, чтобы выразить свое восхищение.
В оркестре работали саксофонисты Виктор Подкорытов и Юрий Юренков (впоследствии – в ансамбле «Каданс»), трубач Лев Самохвалов (инспектор бэнда). Жили мы в одном из отелей Гомеля, выступали в зале филармонии. График был плотный. Особенно мне запомнились гастроли в Ленинграде в августе 1971 года. Мы давали концерты на летней эстраде Измайловского парка в течение 15 дней. И все эти дни – полный аншлаг!
Хорошее было время. В Ленинграде везде попадались забегаловки категории «рюмочная». Зайдешь, опрокинешь стопочку, закусишь… Как-то раз по случаю праздника или дня рождения выпили. Наутро – концерт. Виктор Подкорытов пошел к микрофону играть свое соло, а по пути опрокинул несколько нотных пультов. Шуму было – в прямом и переносном.
Рознер – личность незаурядная и колоритная. Он многое испытал, многое пережил, но был очень улыбчив. Музыкальным руководителем у него тогда работал Михаил Холодный. Интеллигентный человек, всегда внимательный и серьезный, Миша улыбался редко и говорил тихо. Однажды на репетиции в партитуру внесли изменения, которые я не отметил в своей партии и в результате сделал во время концерта ненужный акцент. Со словами «Саша, вы, наверное, забыли?» Холодный перечеркнул ноту, которую не следовало акцентировать. Однако на следующем выступлении я повторил свою ошибку. Тогда Миша снова подошел ко мне и, ни слова ни говоря, аккуратно выковырял лишнюю нотку из моей партии. В буквальном смысле. Во время гастролей в Новосибирске наш концерт транслировало местное телевидение. В антракте выясняется, что меня ищет вахтер. Барабанщик у вас где, спрашивает, его, дескать, к телефону. В телефонной трубке – незнакомый женский голос: «Мы смотрим телевизор, вы мне очень понравились». Рандеву было назначено на вечер после концерта. Красивая женщина оказалась.