– Никогда не волнуйся за меня, мой Зяблик, и даже мысленно не осуждай мои поступки: я все и всегда делаю правильно. Запомнила?
– Мне и запоминать не надо – я всегда это знала!
– Вот и умница.
Барка довольно быстро скользила вдоль по течению, в борта плескалась вода, поскрипывали весла в руках гребцов да кричали вьющиеся над судном чайки; по деревянному потолку бежали солнечные блики от играющей воды, и не хотелось выходить из каюты… Но через пару часов им все же надоело пребывание в покачивающейся постели, и они вышли на палубу. Аларих расстелил у борта свой плащ, они сели на него и принялись смотреть на проплывающие мимо берега: правый, западный, вдоль которого шло судно, и левый, восточный – отдаленный. Кругом зеленели возделанные поля и росли мощные деревья с густой листвой. Иногда попадались и обширные заболоченные пространства: ближе к лету, когда Евфрат переполнится тающими горными снегами и разольется, их станет еще больше, объяснил Евфимии Аларих, и, хотя наводнения приносят и разрушения, они же несут плодородие всей долине Евфрата, а значит, и богатство живущим здесь земледельцам. Но еще большее богатство приносит жителями торговое судоходство по реке.
Барка и вправду часто приставала к берегу, и тогда с нее выносили на берег товары и вновь нагружали трюм новыми тюками, мешками, коробами и кувшинами. Загорелые грузчики в одних набедренных и головных повязках работали споро, так что команда в погрузке – разгрузке почти не участвовала, разве что покрикивала на грузчиков, – но и те в долгу не оставались.
А ночью в маленькое оконце каюты светили мерцающими звезды, и Евфимии казалось, что они с Аларихом плывут вовсе не на переполненной барке, а вот так, вдвоем, одни в целом мире, на скрипучем шатком ложе, под благосклонным к ним спокойным ночным небом. И даже небольшие волны журчали за бортом нежно и вкрадчиво, словно воркующие голуби…
На рассвете судно вошло в реку Мигдонию, где в городе Нисибине находился один из крупнейших торговых складов. Город этот греки называли Антиохия-на-Мигдонии. Здесь Аларих и Евфимия высадились и свели на берег коня и мула: дальше их путь лежал все по тому же Южному торговому пути до другой Антиохии – Антиохии-на-Сарусе, или Антиохии в Киликии[68]. Еще на судне Аларих предложил сделать остановку на день-другой в Нисибине:
– Это город складов, сюда доставляют шелка с Востока, ковры из Персии, меха с Севера. Мне рассказывали, что на городском базаре часто сбывают по сходной цене товары, владельцы которых не явились за ними по тем или иным причинам. Я сосчитал мои деньги и понял, что осталось кое-что на подарки, а еще мы с тобой можем купить здесь ковер для нашего дома и какой-нибудь шелк для тебя.
– А почему владельцы не явились за товаром? Они погибли в пути? – спросила Евфимия.
– Возможно.
– Как это грустно… Знаешь, у меня даже сердце защемило.
– Брось, Зяблик, с чего бы это тебе печалиться о чужих и незнакомых людях?
– Мой отец тоже ходил большими торговыми путями, он наверняка бывал и в Нисибине, на родине Мара Апрема…
– Он что, не вернулся из последнего торгового похода?
– Нет, он вернулся, но очень больным и вскоре умер. Мама говорит, он очень радовался, что умирает в своей постели и может получить последнее напутствие от своего духовника.
– А кто у него был духовник?
– Сам Мар Апрем!
– Да, твоему отцу действительно повезло: слава Ефрема Сирина гремит по всему христианскому миру.
– Мама говорит, что отец очень любил Мара Апрема и боялся, что тот скоро умрет, а сам умер первым…
– Что-то мой Зяблик загрустил. А давай мы сделаем так: сначала пойдем в храм на литургию, помолимся за твоего отца и заплатим монахам за вечное его поминание, а уже потом отправимся на базар выбирать ковер и шелка.
Евфимия прижалась к сильному и надежному боку Алариха и прошептала:
– Как ты скажешь, так и сделаем. Я тебя очень люблю.
Поскольку город разбогател именно потому, что стоял на торговом перекрестке, хорошую гостиницу найти в нем не составляло никакого труда: постоялых дворов в нем было не меньше, чем церквей, а церкви, ну хотя бы часовни, стояли на каждой улице, а на некоторых даже и не по одной. Освежившись и переменив одежду, супруги сразу же отправились в город. Аларих спросил хозяина гостиницы, в каком храме им лучше помолиться.
– Ну конечно же тебе, господин мой, как воину, следует помолиться в храме нашего святителя и чудотворца епископа Иакова Нисибийского!
– Не знаю такого, – сказал Аларих.
– А напрасно! Воину следует знать нашего епископа-чудотворца, ибо он один одержал победу над варварами с юга, осадившими город!
– Могло ли такое быть? – усомнился Аларих.
– Конечно, такого быть не могло, если бы не чудо, ниспосланное по молитвам нашего дивного епископа. Я тоже иду на службу, так пойдемте вместе, а по дороге я расскажу вам об этом чуде.
И на пути к храму хозяин постоялого двора поведал им о Нисибийском чуде:
– Было дело, осадили наш город полчища варваров с юга. И войско их было велико, но самым страшным были сопровождавшие войско боевые слоны – поистине живые тараны и убийцы. Случилось так, что в это время в гостях у епископа Иакова был его друг, эдесский подвижник и учитель Мар Апрем.
При этих словах Евфимия радостно взглянула на Алариха.
– Дивный Мар Апрем умолил святителя Иакова взойти на стены города и поразить варваров стрелами молитвы. Епископ послушался друга и взошел на одну из башен. И тут он призвал помощь от Господа, но не против воинов, как вы могли бы подумать, а против самых крупных животных, – самых мелких мошек и комаров. И вот это-то несметное войско мелких насекомых одержало победу над варварами! Тучи их явились перед неприятелем и забились в хоботы слонов, а также в ноздри лошадей, и стали нещадно их жалить. Животные взбесились и начали топтать варваров, смешали ряды воинов и вынудили их к немедленному бегству.
Аларих и Евфимия были в восторге от рассказа о такой необычной победе.
Они вошли в высокий каменный храм, где еще совсем недавно служил любимец города святой епископ Иаков Нисибийский, совсем недавно, немногим более сорока лет назад, тихо, мирно почивший и погребенный в храме, где он служил. Тут Евфимия вспомнила слова святого епископа из его поучения о смирении: «Смирение всегда прекрасно. Оно освобождает людей от всех мучительных забот», и еще раз решила про себя всегда и во всем быть послушной мужу.
Успокоив печаль по отцу молитвой и поминовением, Евфимия уже весело пошла за Аларихом к прибрежным складам смотреть ковры и шелка. Здесь не было таких нарядных лавок, как в Эдессе, помещения, где распродавались товары, напоминали просто большие склады, но народу в них толпилось немало, торговались на многих языках, а от яркости и пестроты расстеленных прямо на земляном полу ковров и развешенных по стенам шелковых тканей глазам было больно. Но Аларих к выставленным товарам только приглядывался, а разговор завел с пожилым купцом, стоявшим у дверей совсем небольшой лавки; и вот в этой-то лавке они увидели настоящее богатство. Ковров и шелковых покрывал в ней было не так уж много, но зато качество их было отменным. Евфимия забыла обо всем на свете, разглядывая дивные рисунки на коврах. Особенно ей понравился один, не слишком большой, но необычайно красивый ковер, изображающий сотворенных Богом животных[69]. В центре ковер, изображающий море с волнами, был синий с белыми завитками, а в нем плавали яркие рыбы, морские звери и водяные птицы; по краям была выткана зеленая кайма, по которой вереницей шли животные, живущие на суше: тигры и олени, слоны и зайцы, и все примерно одной величины!
– Тебе нравится? – негромко спросил Аларих.
– Да, очень!
– Тогда иди и полюбуйся тканями, а я пока поторгуюсь с хозяином.
Евфимия долго разглядывала льняные персидские покрывала, разворачивая некоторые, чтобы разглядеть рисунок. У стены стояли небольшие серские ширмы, вышитые то цветами, то птицами, то драконами… Ей приглянулось голубое покрывало с деревьями, на которых сидело множество разноцветных птиц. Евфимия подумала, что ковер с животными и покрывало с птицами очень подошли бы для комнаты их будущего сына: она почему-то была уверена, что у них с Аларихом непременно родится сын. Не смогла она пройти и мимо больших серских шарфов, вышитых цветами и бабочками: носить их вместо головного покрывала, конечно, нельзя, слишком тонка работа да шелк скоро выгорит на солнце, и все-таки было бы хорошо дома иногда украсить себя так для любимого мужа… И тут она дошла до конца стены, свернула к другой и замерла в восхищении: во всю длину стены шли в три ряда небольшие картинки, натянутые на деревянные рамки. Она подошла ближе: это были вышивки шелком по шелку. Пейзажи, звери, птицы, цветы и бабочки… Она рассматривала их, любовалась и думала, что такая тонкая работа должна стоить невероятно больших денег, а значит, она не будет просить Алариха купить ей такую прелестную вещицу. Но когда молодая женщина увидела небольшую картинку с одним-единственным цветком и одной только птичкой, она сразу поняла, что очень хочет ее, только ее! И не надо ей ни ковра, ни покрывала, ни шарфа… По серо-зеленому шелковому фону был вышит пышный розовый цветок пиона, в сердцевину которого заглядывал сидевший рядом на темно-зеленом листе… зяблик!
– Эти вышивки из Сереса – настоящая редкость, – услышала она голос хозяина. Они с Аларихом закончили торговаться, и мальчик-слуга уже успел свернуть ковер в трубку и теперь оборачивал его плотной парусиной и зашивал суровой ниткой, чтобы уберечь от дождя.
– Очень красиво! – воскликнула Евфимия. – У нас дома в Эдессе в комнате моей мамы есть серская ширма с вышитыми журавлями. Но таких вот вышитых рисунков я никогда не видела.