– А за ужином вы дадите ему возможность плести небылицы и самому попасть в сплетенные им сети! – восторженно закончил за нее Товий.
– Вот именно.
К назначенному пиршеству заявились стратилат Аддай с двумя помощниками, дядюшка Леонтий, Товий с отцом и зятем, мужем Мариам, старый дядюшка Леонтий и еще пара надежных и уважаемых соседей, друзей Софии. Все они, включая стратилата, давно знали историю злоключений Евфимии, поэтому никому не пришлось ничего объяснять.
И вот готф явился в дом своей «тещи» и был встречен радостными возгласами и препровожден за пиршественный стол. И затем, что выглядело вполне естественно, София набросилась на него с вопросами:
– Отчего вы пропали, как в воду канули, как могли вы с Евфимией так долго совсем не давать о себе вестей? Здорова ли моя дочь, как перенесла она долгое путешествие? Хорошо ли вас приняли у тебя дома? Родились ли у вас дети, кто, мальчик или девочка? А может, уже и двое – ведь больше двух лет прошло?
Решив, что ему ничего в этом доме не угрожает, Аларих засмеялся и осмелился обнять Софию.
– Не все вопросы сразу, матушка, а то я их перепутаю и не смогу толком ответить! Нам не удалось послать тебе весточку потому, что за это время ни разу не случилось оказии в Эдессу, ведь мы живем в уединенном маленьком городке, – тут же легко принялся лгать Аларих. – Сразу о главном: у нас родился сын, мальчик здоров и уже начинает ходить. Назвали мы его Фотием, в честь отца Евфимии, – таково было ее желание.
– И наша няня Фотиния, надеюсь, тоже благополучна?
– А что ей сделается? Малыша нашего она любит без памяти. Ворчит только много, житья от нее нет… Ну да вы сами знаете свою старушку.
Вдруг на площадке лестницы, ведущей в верхние комнаты, раздался голос Фотинии, держащей за руку укутанную в покрывало Евфимию:
– Житья от меня нет, убийца? На этот раз ты угадал, негодяй, житья тебе не будет! Смотри сюда, преступные твои глаза, и отвечай: кто это?
– Не… Не знаю! – запинаясь, с самому себе непонятным ужасом глядя на неподвижную белую фигуру, проговорил Аларих.
София быстро поднялась по лестнице и встала по другую сторону дочери.
– Если моя дочь благополучно живет с маленьким сыном в твоем городе, то кто эта молодая женщина? – с этими словами София сбросила покрывало с головы Евфимии. – И почему в волосах ее седые пряди? Отвечай.
Аларих ошеломленно глядел снизу вверх на неподвижную Евфимию. Но он был бы не он, если бы и на этот раз не попытался выкрутиться, усилием воли взяв себя в руки:
– Я не знаю, кто эта седая женщина. Наверное, твоя родственница, София? Да, она чем-то похожа на мою жену, но Евфимия осталась в Иераполисе…
– Вот ты и проговорился наконец, Аларих, и назвал свой город, – сказал, подходя к нему, Товий. – Я был в Иераполисе и знаю от твоей домоправительницы Кифии, а также от других слуг и горожан, что произошло с вероломно обманутой тобой Евфимией, и буду свидетельствовать об этом на суде. Сказать тебе, что рассказывают в Иераполисе о рабыне Евфимии и ее госпоже Фионе?
Вот тут Аларих сломался. Он помертвел и опустил голову, руки его бессильно повисли, и помощникам стратилата даже не пришлось применять силу, чтобы разоружить его. Его увели.
Стратилат Аддай, чтобы не терять времени, тут же достал письменные принадлежности и, опросив всех присутствующих, сделал подробное описание преступлений Алариха, и все поставили свои подписи под этим обвинением.
На суд над вероломным готфом Аларихом собрался весь город, а потому решено было вершить его не в особом помещении, а прямо на городской площади. Судьями были старейшины Совета десяти, стратилат и епископ; истицей на суде была Евфимия, державшаяся спокойно и строго. Ни одной слезы не пролила она, пока читали длинное обвинение, но слушала внимательно, слегка нахмурив высокий лоб. Ее не допрашивали, лишь спросили, все ли правильно записано, на что она ответила утвердительно.
Мар Евлогий, председательствующий на суде, спросил готфа по прочтении:
– Верно ли все это, что мы сейчас выслушали?
– Да, это все правда до последнего слова, – отвечал нечестивый готф, не подымая головы.
– Как же не побоялся ты преступить законы человеческие и Божии, нарушив все, какие только можно, для ублаготворения своих греховных желаний и страстей? На что же ты рассчитывал, несчастный, творя все это? Неужто на Божие милосердие и жалость человеческую?
Аларих молчал. Толпа горожан шумела, переговариваясь в ожидании приговора. Решение было принято почти единогласно: сожжение заживо. Один только Мар Евлогий был против такого жестокого наказания и принялся просить суд о снисхождении, чего не делал даже сам осужденный.
– Я не хочу проявлять милосердие к этому человеку, – отвечал ему стратилат Аддай, – потому что сам боюсь подпасть под гнев Божий, чтобы не покарали меня святые за пренебрежение к ним, ведь он нарушил клятвы, данные на мощах мучеников, и с этого момента все, что творил этот человек, становилось преступлением и несло смерть. Я за сожжение!
– На костер его! – кричали эдесситы.
Преступника повели за городские стены, где еще с вечера был сложен хворост для казни, и все жители города шли следом. Шла Евфимия, а с нею София и Фотиния, шли Товий и все их соседи, шел, само собой, и весь состав суда. Шел даже старенький епископ Евлогий, но не для того, чтобы увидеть казнь преступника, а для того, чтобы по дороге продолжать умолять прочих членов суда о снисхождении.
Его не хотел слушать и не услышал никто, кроме Евфимии. Преодолев смущение и скромность, Евфимия вдруг вынула руку из материнской руки, прошла вперед и остановилась перед судьями.
– Можно и мне сказать слово? – робко обратилась она к стратилату Аддаю и судьям. Все удивились, и стратилат тоже, но ласково сказал ей:
– Говори, милая Евфимия, мы тебя выслушаем.
Евфимия глубоко вздохнула и начала, сначала тихо и робко, но к концу короткой речи голос ее окреп и долетал уже до края толпы:
– Высокий суд и граждане Эдессы! Господь велит нам прощать своих врагов и обидчиков. Много обид понесла я от этого человека и много мучений, душевных и телесных, вытерпела по его воле. Но Господь наш Иисус Христос единый терпел муки незаслуженно, будучи безгрешным. Я о себе такого сказать не могу, а потому нет в моем сердце радости видеть себя отомщенной и не хочу я, чтобы этот готф взошел на костер за нанесенную мне обиду. Я прощаю его и о том же прошу вас, высокие судьи и граждане Эдессы, я прошу о снисхождении к готфу Алариху. Простите его и отпустите с миром в его страну!
Впервые с начала судилища Аларих поднял голову и поглядел в лицо Евфимии. Но не надежда была в его глазах, а лишь безмерное, глубокое удивление.
– Благослови тебя Бог, Евфимия! Но я не прошу о помиловании, потому что не хочу жить. Да будет мне по делам моим, – сказал он в наступившей тишине и тотчас же он снова опустил голову.
Толпа ахнула и зароптала, а пораженные судьи обернулись друг к другу и громко стали обсуждать неожиданные речи Евфимии. Только епископ Евлогий, вновь обретя надежду на помилование преступника, воспрянул и воскликнул:
– Послушайте, дети мои, что сказала эта женщина, настоящая христианка! Давайте поступим по ее слову и помилуем преступника!
И суд, и граждане Эдессы наверняка так и поступили бы. Но старший военачальник-готф взревел громким голосом:
– Нет! Что бы ни решил суд и о чем бы ни просила эта святая женщина, но архонт, совершивший столь гнусное преступление, не уйдет от наказания! Я своей властью полководца караю его в назидание солдатам христианского войска!
Он быстрым шагом подошел к Алариху, по пути выхватив меч. Никто не успел остановить его, меч сверкнул на солнце, и преступная голова готфа скатилась в кучу хвороста, приготовленного для сожжения.
Евфимия покачнулась, глаза ее закрылись, и она упала бы, если бы Товий не подхватил ее. Так он и отнес ее на руках в город, в дом диакониссы Софии, где она пришла в себя только к вечеру.
А тело Алариха было все-таки сожжено во исполнение приговора. Но этого уже никто не видел, кроме стражников, потому что люди разошлись, потрясенные услышанным и увиденным.
Глава девятнадцатая, самая короткая
В «Истории о Евфимии, дочери Софии, и о чуде, которое совершили с ними исповедники Самон, Гурий и Авив» ни слова не говорится о том, что же дальше случилось с Евфимией. Вышла ли она снова замуж или осталась одинокой вдовой, ушла ли в монастырь вместе с матерью и няней… трудно сказать. Если даже стала она чьей-нибудь женой и родились у нее еще сыновья, она, конечно, со временем утешилась, но не забыла своего первенца. Если ушла в монахини и достигла с годами высокой степени духовности и мудрости, все равно оставались в ее душе шрамы от пережитых страстей и страданий.
Но в любом случае все эти воспоминания перекрывались ярчайшей памятью о происшедшем с нею великом чуде, явленном святыми мучениками Самоном, Гурием и Авивом, на арамейском – Шамуны, Гурии и Хабиба. Поэтому и не удивительно, что спустя века и века эти три угодника эдесских продолжали оставаться покровителями и охранителями честного и верного супружества. Часто предусмотрительные родители благословляли молодоженов их иконой, а обиженные жены обращались к ним за помощью в молитве и получали ее, и по сей день получают, иначе давно забылось бы людьми чудо, случившееся в Эдессе. Но они о нем не забыли.
Святые мученики эдесские Самон, Гурий и Авив, молите Бога о нас!
Конец и Богу слава!
Приложение 1. Житие св. Самона, Гурия и Авива 15 ноября ст. ст. / 28 ноября н. ст.
Когда на Церковь Божию было воздвигнуто нечестивыми царями Диоклитианом и Максимианом жестокое гонение и она была обуреваема бедствиями, как корабль в бурном море, в то время близ города Эдессы жили в уединении, как бы в тихом пристанище, два благочестивых и добродетельных мужа, Гурий и Самон. Воспитанные в самом городе Эдессе, они не захотели жить в нем по причине суеты и беззаконий, господствовавших в городе, но, избегая мира и мирских забот, ушли вон из города и, удаляясь нечестивых людей, стремились к Единому Богу, веруя в Него и усердно служа Ему день и ночь. И не только они сами неуклонно работали Господу, но и наставляли к тому других, кого только могли, и много язычников отвращали от безбожного идолопоклонства и приводили к истинному Богу. Узнав об этом, бывший тогда в Эдессе представитель римских царей, воевода Антонин, приказал немедленно взять их и всех, кто последовал их учению. Взятые язычниками, исповедники Христовы Гурий и Самон и с ними множество христиан содержались до времени под стражею. Затем Антонин, призвав захваченных христиан, приказывал всем подчиниться царскому повелению и принести жертву идолам; но ни один из них не захотел быть отступником от Господа своего. Тогда он приказал подвергнуть их биению; но затем сообразил, что если самих наставников склонить к идолослужению, то и другие, смотря на них, легко могут быть склонены к тому же, и в этих видах оставил для истязания только предводителей Христова стада, Гурия и Самона; прочих же, подвергнув биению, отпустил по домам, притворно показывая себя милостивым. А двух святых исповедников он призвал к себе на суд и сказал им: