Я велел кучеру остановиться примерно на половине Черч-стрит, но карета грохотала мимо, несмотря на мой стук в стенку. В конце концов мы остановились, и я вылез наружу. Открывшийся передо мной вид оказался весьма тревожным.
– Что это за место?
Жизнерадостный и, как я подозревал, немного нетрезвый кучер прищурился.
– Здесь, очевидно, кладбище, сэр.
Действительно, это было кладбище, но я не помнил такого места в Сток-Ньюингтон. Воздух покинул мои легкие, и меня охватило предчувствие беды – то, что запомнилось мне как благородный парк, стало последним пристанищем мертвых.
– Мы приехали не туда? – спросил Дюпен.
– Нет, это нужная улица, – со вздохом ответил я, утирая пот со лба. – Просто раньше этого здесь не было…
Я показал на кладбище.
– Что ж, подходящее место для ожидания, – сказал Дюпен, указывая на лошадей, занятых травой на обочине. – Я думаю, мы задержимся не больше чем на час, – предупредил он кучера. – Пойдемте?
Он предоставил мне показывать путь, и я двинулся на запад.
Домов на Черч-стрит было больше, чем мне помнилось, но деревенская атмосфера сохранилась. При виде большого белого дома, выстроенного в начале восемнадцатого века, с большими подъемными окнами, мое сердце забилось быстрее. В самом здании не было ничего особенного, но здесь располагалась частная домашняя школа Брэнсби, два года служившая мне домом и сильно повлиявшая на меня.
Я подошел к школьным воротам и заглянул во двор. Мои глаза немедленно встретились со взглядом мальчишки примерно того же возраста, в каком был и я, когда меня отдали в эту школу. Мне захотелось расспросить его.
– Эй! Поди сюда, – тихонько сказал я.
Мальчик уставился на меня, потом на Дюпена, глаза его расширились, и он сделал шаг назад.
– Ближе, ближе.
Я поманил мальчика к себе. Но он сделал еще два шага назад, на лице его отразился страх, и он пустился бежать. Внезапно это оживило мою память:
– Здесь что-то случилось, что-то ужасное. Я помню обрывки.
– Что-то – или кто-то – вынудил вас спасаться бегством? – предположил Дюпен.
– Да.
Расплывчатая картинка в моей памяти стала четче, яснее.
– Был ясный день. Занятия уже закончились, и я не смог найти на закрытом заднем дворе никаких развлечений. Нам позволяли гулять в парке в субботу днем под надзором двух учителей, но самим выходить за ограду не разрешалось. Меня же пленила идея обследовать в такую замечательную погоду два озера в Клиссолд-парке, где было много водяных птиц и, как говорили, выводок черепах. Я вознамерился поймать одну из них, подумав, что неплохо было бы иметь собственную домашнюю черепаху. Но тяга сбежать за стены школы так и осталась бы неудовлетворенной, если бы некая сила – уж не помню, что именно – не привлекла мое внимание к главным воротам. Створки их слегка покачивались на ветру – ворота не были заперты на засов. Не задумываясь о последствиях своего поступка, я выскользнул за ворота и помчался по Черч-стрит, радуясь нежданной свободе.
Идя с Дюпеном прочь от школы, я начал снова переживать то давнее детское приключение. По правде говоря, я скоро забыл о его присутствии, погрузившись в воспоминания. Летнее тепло исчезло – вокруг был весенний Клиссолд-парк, а мне вновь было десять. Вдоль ограды прогуливались парочки, семьи устраивали пикники на траве, дети кормили крякающих уток. Когда мы гуляли здесь все вместе по субботам, преподобный Брэнсби никогда не упускал случая просветить нас. Парковые озера были последними остатками Хакни-Брук, одной из исчезнувших лондонских рек. Когда-то она текла через Сток-Ньюингтон и впадала в реку Ли, но давно исчезла под Лондоном[26]. Эта история поразила меня и сделала озера еще более заманчивыми. Как речка может исчезнуть? Какая таинственная сила заставила ее уйти под землю, в нечистые коридоры подземного царства Плутона? Я даже написал об этом какие-то детские стихи, впечатлившие разве что учителя и мою дорогую маму.
Но в тот день я был более озабочен поисками собственной домашней черепахи. Я обыскал без особого успеха берега озер и начал уже терять интерес к охоте, как вдруг ощутил тревогу. Что-то вокруг было не так. Однако желание облачиться в роскошную мантию исследователя пересилило беспокойство, и черепашья охота продолжилась, пока я не оказался на дальнем конце озер. Там нашлась кучка плоских камешков, которые хорошо запускать «блинчиками» по поверхности воды – должно быть, какой-нибудь мальчик собрал их, но не успел насладиться этаким удовольствием.
Я приготовился метнуть первый камушек, но тут меня испугало какое-то движение неподалеку. Вглядевшись в рощицу слева от себя, я не увидел никого, кто мог бы затаиться там. Не желая так скоро расставаться с временной свободой, я кидал и кидал камушки, пока один из них не отскочил от воды целых четыре раза. К этому времени тени удлинились, и я уловил шорох – что-то приближалось, как будто выслеживая меня.
Мне тут же вспомнилась ищейка соседнего мясника – злющая псина, которая появлялась внезапно и молча, скаля зубы, как волк. Она отнюдь не дружила с учениками школы Брэнсби, так как старшие мальчишки имели обычай дразнить ее. Страх охватил меня. Лишенный безопасности, которую дает компания, я почувствовал себя не в своей тарелке, и, когда церковные колокола прозвонили половину пятого, решил завершить свои приключения.
Я вышел на Черч-стрит, и ощущение, что меня преследуют, стало сильнее. Я усиленно прислушивался, не скрежещет ли гравий под собачьими лапами, и часто оборачивался, пытаясь увидеть моего преследователя, но тщетно. Страх нарастал.
Когда я подошел к школьным воротам, то, к ужасу своему, увидел, что они заперты. Теперь я должен был либо найти способ перебраться через стену, либо позвонить в колокол и принять неизбежное наказание от преподобного Брэнсби.
Вдруг кто-то ухватил меня сзади за сюртук. Повернувшись, чтобы высвободиться, я увидел узловатые пальцы, вцепившиеся в ткань. Меня держал тощий человек с прямыми седыми волосами, в поношенной одежде. Он был, вероятно, средних лет, но казался стариком, изможденным и больным – таким же, как нищие, которых я видел в Лондоне. Я попытался вывернуться, но он держал крепко.
– Я знаю, кто ты, мальчик. Я знаю, кто ты, – прошептал он.
Его затхлое дыхание ударило мне в нос.
«Что? Кто вы?» – хотел было ответить я, но не сумел разомкнуть губ.
Я рванулся прочь, но седой человек только крепче стиснул хватку. Тогда я дотянулся до шнурка колокола и дернул что было сил.
Седой полез в карман и молча вынул руку. Блеснуло серебром, воздух рассекло лезвие ножа.
– Скажи своей маме: я знаю, где ты, – прошипел он.
Я не мог отвести взгляда от его глаз.
– Я знаю, где ты.
С этими словами он исчез, точно сам дьявол. Я стоял в оцепенении, пока звук приближающихся шагов из-за ворот не обратил мой страх в слова.
– Помогите! Впустите меня! – закричал я. – Убивают!
За решеткой ворот показалось встревоженное лицо молодой горничной Бесс.
– Во имя Господа! Входите скорее, молодой человек.
Я беспомощно встряхнул прутья.
– Сбежал, а теперь не войти? Ох и попадет тебе!
Вытащив из кармана передника связку ключей, Бесс отворила ворота. Я был одним из ее любимчиков, и, признаюсь, ее вид подействовал на меня успокаивающе и исторг слезы из моих глаз.
– Ох, прекрати, – сказала она, втаскивая меня внутрь и ероша мне волосы.
– Но этот человек… – пробормотал я, заикаясь от слез.
– Какой человек? Я никого не видела.
– Он убежал, а сначала пытался убить меня. Смотрите.
Я похлопал себя по спине и выставил руки перед собой, думая, что они покрыты кровью.
– И руки-то какие грязные! Идем умываться.
Втолкнув меня в дверь, она увидела длинный разрез внизу моего сюртучка.
– Вот маленький разбойник! Вам же только в этом месяце выдали новые!
– Я не виноват! Тот человек – он хотел воткнуть в меня нож, а потом убежал!
– Рассказывай сказки! Сбежал из школы, да еще новый сюртук испортил. Ох, надо бы сказать преподобному Брэнсби…
«Я знаю, кто ты, мальчик…»
Шепот напавшего вновь раздался у меня в голове, и я снова разрыдался.
– Перестань притворяться, – проворчала Бесс. – Сюртучок попробую починить после ужина. Но не вздумай опять выкинуть что-нибудь подобное. Понимаешь, сколько неприятностей мог бы нажить?
Я кивнул. Слезы текли по щекам. Неприятностей могло бы выйти много больше, чем думала Бесс. Я не сомневался, что этот седой раскромсал бы меня на куски, не догадайся я позвонить в колокол.
В конце концов Бесс сжала меня в объятиях и сказала:
– Ты хороший мальчик. Только больше никаких слез и вранья. Обещай.
С этими словами она отстранила меня и вытерла мне слезы.
– И я обещал, – сказал я Дюпену, выслушавшему мою историю предельно сосредоточенно. – Но я не понимаю, почему она заставила меня пообещать больше не врать, а потом велела нарушить обещание и никому не рассказывать правды о том, что произошло на Черч-стрит.
– Напавший на вас разрезал вашу школьную курточку, – проговорил он. – Очень интересно.
– В каком смысле?
Я до сих пор был потрясен силой и яркостью овладевших мной воспоминаний.
– От вашего внимания не могло ускользнуть, что, разрезав вашу одежду, седой старик намекал на преступления ваших бабушки и деда.
Я почувствовал себя так, будто из меня разом вышибли дух.
– Конечно, нет. Это… немыслимо. Почему напавший на меня думал, что я знаю хоть что-нибудь о преступлениях, якобы совершенных моими предками? Чего он мог добиваться, пугая меня у школы?
– Пока это неясно. Но мы можем с уверенностью предположить, что, кто бы ни преследовал вас сейчас, он как-то связан с тем стариком и с женщиной, которая на вас напала. У вашего врага – а это определенно враг, – видимо, есть какой-то сложный план, и мы должны полагать, что он желает вам зла.
– Желает зла? – воскликнул я. – Но почему?