в обыденной беседе.
Однако сегодняшняя встреча радужных надежд отнюдь не внушала. Напротив, душу объял настороженный непокой: в конце концов, соперник наш убил двух ни в чем не повинных человек и, может быть, готовил ту же участь для нас с мисс Лоддиджс. В фойе я на минутку остановился, чтобы собраться с духом, сунул руку в карман и коснулся фальшивого дневника, будто талисмана на счастье. Оставалось только надеяться, что он в самом деле принесет мне удачу. Сисси проделала великолепную работу, скопировав в свой блокнот довольно птиц и безобидных записей из дневника Иеремии Мэтьюза, чтоб превратить его в убедительную (как мы надеялись) приманку с инициалами «И. М.» на корешке. Слева от меня, в неярко освещенном углу, делая вид, будто целиком поглощен чтением газеты, сидел Дюпен. Сделав глубокий вдох, дабы успокоить нервы, я подошел к гостиничному клерку за стойкой. Казалось, этот человек просто-таки создан для того, чтоб оставаться невидимкой в любом окружении – полезная черта при его роде занятий.
– Я – Эдгар По и пришел увидеться с мисс Лоддиджс. Меня ожидают.
Судя по выражению лица, клерк с нетерпением ожидал моего прибытия.
– Очень сожалею, мистер По. Мисс Лоддиджс оказалась не в состоянии выполнить обещание. Она оставила для вас вот это.
Клерк подал мне новое письмо, и я без промедлений вскрыл конверт.
«Юнайтед Стейтс Отель», Филадельфия,
понедельник, 18 марта 1844 г.
Дорогой мистер По!
Ужасно сожалею о доставленных вам неудобствах, однако, в надежде вернуть остатки собранных Иеремией Мэтьюзом образцов, вынуждена отправиться с отцом на склад неподалеку от порта. Еще раз прошу извинить меня, но не могли бы вы принести дневник в таверну «Веселый Путник», что в Блэк-Хорс-Аллей, близ Фронт-стрит, в половине первого? За это я была бы крайне признательна – ведь вам известно, сколь дорога мне эта вещь, но если вы не сочтете возможным прийти, разумеется, вас пойму. Надеюсь с вами увидеться, но, если нет, желаю на прощание всего наилучшего и непременно напишу вам по прибытии в Лондон.
С уважением к вам,
мисс Хелен Лоддиджс.
Охваченный разочарованием пополам с возмущением, уставился я на письмо. Ошибки быть не могло: почерк принадлежал мисс Лоддиджс. Если ее принудили написать это, зачем похитителю понадобилось вызывать меня куда-то еще вместо того, чтоб попросту попросить оставить дневник в отеле? На ум немедля пришли все рассказы мисс Лоддиджс об убийствах, призраках и доппельгангерах. Быть может, она действительно повредилась в уме и плетет затейливые фантазии? Но нет, сомнения мои тут же развеялись. Наверняка все это – уловка, хитрость, предпринятая с тем, чтобы придать письму достоверности. «Юнайтед Стейтс Отель» – место слишком уж людное, чтобы мисс Лоддиджс смогла забрать у меня дневник, не подвергая своего похитителя риску. К тому же и дневника я, не увидевшись с мисс Лоддиджс, в отеле явно не оставлю…
Я огляделся, окинув взглядом других людей, собравшихся в фойе. Скорее всего, один из них был послан похитителем удостовериться, нет ли со мною сообщника, а значит, показать Дюпену второе письмо, не выдав его присутствия, не удастся. Оставалось одно: отправляться в таверну «Веселый Путник» в надежде обменять фальшивый дневник на мисс Лоддиджс там. По всей вероятности, там меня ожидала ловушка, однако я был уверен, что вдвоем с Дюпеном мы устоим против любого головореза. Придется попробовать.
Не сомневаясь, что Дюпен последует за мной незримо, словно бесплотный дух, до тех пор, пока в нем не возникнет надобность, я вышел из отеля и двинулся вдоль Честнат-стрит на восток, к реке Делавэр и докам. Улица была прямой и длинной, а посему заметить Дюпена, следующего за мной в некотором отдалении, не составляло никакого труда. Разумеется, благодаря сим обстоятельствам и врагу было бы столь же просто не упустить меня из виду.
День выдался погожим, в воздухе веяло весной, и приятная прогулка отчасти сгладила дурные предчувствия. Трудолюбивые работницы усердно скребли и без того чистый мрамор ступеней, что вели к парадным дверям богатых домов, дружелюбные прохожие, вышедшие на прогулку, учтиво желали мне доброго дня. За мною, перелетая с дерева на дерево, следовал кардинал, разражавшийся громкими трелями всякий раз, как приземлялся на сук. Алое оперение птицы ярко контрастировало с черными, голыми, точно старые кости, ветками.
Путь до угла Фронт-стрит оказался недолгим. Здесь я повернул налево и последовал на север, к месту моего назначения. Стоило мне, наконец, свернуть в Блэк-Хорс-Аллей, как я оказался среди немалой толпы. Неужели в таверне и рядом так людно в столь ранний час? Толпа покачнулась, расступилась и тут же сомкнулась вокруг меня. Следуя вдоль переулка, я чувствовал, что кто-то тенью идет за мною, но, оглянувшись, Дюпена заметить не смог. Увлекаемый толпою вперед, я вскоре обнаружил, что все это – не пьяницы, жаждущие набраться уже с полудня, а зрители, собравшиеся на боксерский матч, причем состязавшиеся оказались не просто кулачными бойцами, бьющимися без перчаток возле самых малопочтенных окрестных таверн, а двумя леди. Возможно, звание леди не слишком-то соответствовало их роду занятий, однако обе, определенно, принадлежали к женскому полу, и каждая была раздета до исподнего – рубашки, короткой нижней юбки, панталон голландского полотна да белых чулок. Одна из них была ирландкой, сложением подобной амазонке, бледнокожей, с черными, точно вороново крыло, локонами, другая же, светловолосая и розовощекая, словно сошла с холста Тициана, причем в самом скверном расположении духа.
– Делайте ставки! Последние ставки! – кричал полнотелый малый, облаченный в желтое пальто в коричневую клетку и щеголявший усами выдающейся пышности. В обмен на поданные ему монеты он выдавал каждому сделавшему ставку клочок бумаги с какой-то пометкой. – Кто? Дюшесса Дублинская или Хеллтаунская Хельга, лучшая на всю Филадельфию? Не угодно ли сделать ставку, сэр?
Увидев, что взгляд его устремлен прямо на меня, я весьма удивился и отрицательно покачал головой, однако он упорно не сводил с меня бледно-голубых глаз. Памятуя о том, что подобные толпы – сущий рай для карманников, я поспешил плотней запахнуть пальто.
– Последние ставки, последние ставки! – снова завопил зазывала в клетчатом пальто.
Зрители, ринувшиеся к нему делать ставки, оттеснили меня ближе к концу переулка, ныне служившему импровизированным боксерским рингом. Соперницы кружили друг против друга, вращали в воздухе стиснутыми кулаками – одним словом, что есть сил старались распалить друг дружку и публику.
– Я те задам добрую смазь и отправлю в пекло, да только дьявол, небось, не польстится на этакий жирный зад! – с усмешкой процедила ирландская амазонка.
Сие заявление было встречено одобрительными возгласами, перешедшими в дружный хор:
– Отправь ее в пекло! Отправь ее в пекло!
– Я те, подстилке папской, фонари под оба глаза подвешу и вот этой рукой назад в болото вгоню! – откликнулась Хеллтаунская Хельга, пригрозив сопернице внушительным кулаком.
– Смерть католичке! Смерть папской подстилке! – завопили ее болельщики.
Дюшесса Дублинская побагровела, в два прыжка подскочила к противнице ближе и изобразила пару боксерских финтов.
– Захлопни-ка жевало, не то я пособлю!
Последовавшие за сим крики прорезал пронзительный свист, и к дамам сквозь толпу протолкался тучный устроитель матча. Несмотря на все мои старания покинуть импровизированную арену, я оказался в плену, в самом первом ряду плотной толпы энтузиастов бокса. Устроитель, он же – распорядитель матча, приобнял обеих дам за плечи, склонился к ним, негромко отдал какие-то указания и махнул рукой в сторону толпы. Выслушав его, обе согласно кивнули.
– Какая первой упадет, та и в проигрыше! – во весь голос объявил толстяк. – Победительнице достанется половина сбора, остальное разделят между собой те, у кого в кармане счастливый билет. Остальные не получат ничего, кроме доброго зрелища!
Толпа откликнулась на его посулы предвкушающим ревом. Женщины вскинули руки, точно уже объявленные победительницами.
– Леди, вы готовы? – спросил распорядитель.
– Задать ей трепку? Давно! – прорычала Дюшесса Дублинская.
– Гляди, прежде с копыт долой не свались! – рявкнула Хеллтаунская Хельга.
Распорядитель зааплодировал обеим. Толпа присоединилась к нему, завыла, затопала ногами. После этого толстяк развел соперниц в стороны – теперь их разделяло добрых футов шесть.
– Ждите моего сигнала, – скомандовал он, отбежал в сторонку, сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул.
Дамы немедля двинулись друг на дружку, высоко подняв кулаки. Толпа завопила, подалась вперед, и сколько я ни пытался отодвинуться подальше от дерущихся, меня снова и снова выталкивали в первый ряд.
– Давай, Пег! Заткни ей хлебало!
– Дай ей, Хельга! Дай ей раза!
Кулак Дюшессы Дублинской угодил в цель. Звук удара ничем не защищенных костяшек пальцев в заплечье заставил меня ахнуть, однако прославленная Хеллтаунская Хельга ответила на этот удар двумя, от коих Дюшесса завертелась волчком. Так оно и пошло: рычащие женщины принялись работать кулаками не хуже мужчин, пока из ртов и ноздрей их, жутко расцвечивая белизну их одеяний, не заструилась кровь. Толпа приветствовала каждый удачный удар ободряющими воплями и недовольно гудела, когда соперницы висли друг на дружке либо, оглушенные, нелепо топтались на месте. Все время сей макабрической пляски я, что было сил, старался выбраться из толпы, но раз за разом застревал в ней, точно рыба в сети.
– Вперед, Хельга! Вали картофелеедку!
В ответ на это филадельфийка не замедлила полоснуть соперницу ногтями поперек глаза. Кровь потекла из раны, точно слезы, наполовину ослепив Дюшессу Дублинскую. Казалось, ирландка вот-вот упадет, но, к немалому разочарованию урожденных филадельфийцев, она собралась с силами и бросилась на Хеллтаунскую Хельгу, словно бык, боднув противницу в живот и начисто выбив из нее дух. Последовавший за сим вихрь ударов поверг Хеллтаунскую Хельгу на землю, где та и замерла, лишившись чувств.