эта – его, и все, что на борту, тоже его, но, что бы он ни говорил, начальник карантина стоял на своем.
– Что же случилось с Иеремией на самом деле? – спросил я.
Дэйви сморщился и не сразу сумел обрести дар речи.
– Однажды, поздней ночью, на борт явились Скулкиллские Рейнджеры и забрали из каюты Иеремии все. Я слышал, как они причалили, но не поднялся с койки: у них на пути не становись, уж лучше пусть себе берут, что хотят. Это все знают, – сказал он, скорбно покачав головой. – Стало быть, в точности, что там случилось, я не видал. Но наутро Иеремию нашли в воде, захлебнувшегося. А капитан рассказал, будто Мэтьюз перебрал грога, да сам за борт и выпал.
– Прости, Дэйви. Должно быть, для тебя это просто ужасно, – сказал я.
Мальчишка кивнул, точно в смерти Иеремии был виноват не кто иной, как он.
– А вещи из каюты Иеремии Мэтьюза? Выходит, их тайком увезли из Лазаретто? – спросил Дюпен.
– Так я слышал от тех, кто видел налетчиков. Да так оно всегда и бывает… – Мальчишка пожал плечами, но вдруг ему в голову пришла некая мысль, и глаза его заблестели от гордости. – Но его книжка с рисунками птиц им не досталась. Ее они не нашли. Он велел мне отправить ее в Англию, одной леди, с которой был очень дружен, когда мы стояли в Панаме. Потому что не верил двоим попам, отправившимся в экспедицию вместе с профессором. Они вечно за ним следили.
Дюпен взглянул на меня, и я понял, что он задается тем же вопросом: уж не идет ли речь о той самой парочке, которую мы обнаружили в «Русалке» в субботнюю ночь, явившись сюда с Билли Суини?
– А эти, как ты говоришь, попы часто в «Русалку» захаживают? – спросил я.
Дэйви кивнул:
– Это точно, выпить они любят!
– И платят за выпивку монетами, что падают им в карман прямо с небес, – заквохтала миссис Русалка.
– От этакой благодати и я бы не отказался, – с циническою улыбкой заметил Дюпен.
– А были ли эти попы в дружбе с профессором? – спросил я Дэйви.
Мальчик наморщил лоб.
– Друзьями я бы их не назвал. Правду сказать, по-моему, они, наоборот, друг друга не жаловали. Попы-то отправились с экспедицией, а профессор Ренелле остался в Куско.
Дюпен насторожился, словно пес, учуявший запах добычи.
– Профессор остался в Куско? Почему же?
– По пути от Лимы до Куско он сильно захворал. Сказал, что кто-то отравил его воду.
– Но если профессор Ренелле захворал, отчего экспедицию не отменили вовсе? – спросил Дюпен.
– Он и хотел отменить, да Иеремия и оба попа отказались. Иеремия сказал, что его дело – собрать образцы птиц и растений для нанимателя из Англии, оплатившего большую часть расходов, а попы заявили, что Церковь тоже внесла в снаряжение экспедиции немалый вклад, и потому они отправятся в заброшенный город вместе с Иеремией. А профессора оставили у знакомых святых отцов, что живут в Куско.
– У августинцев? – уточнил Дюпен.
Дэйви немного поразмыслил над этим словом и утвердительно кивнул.
– Да, точно. Они там, в Куско, людей в католическую веру обращали.
– Ну, а что же насчет тебя, Дэйви? Мы установили, что в заброшенном городе ты на самом деле не был. Судя по тому, что ты наблюдал, ты тоже остался в Куско. У кого же? У августинцев, вместе с профессором Ренелле? – спросил я.
Но Дэйви покачал головой.
– Нет, я жил у тетушки Иеремии. Хотел было тоже отправиться в заброшенный город, да Иеремия сказал: это уж очень опасно. А еще он просил проследить за профессором Ренелле, вот я и проследил.
Гордый тем, что сумел выполнить поручение друга, мальчишка снова заулыбался.
– И что же профессор делал в Куско? – спросил я.
– Поначалу ничего, уж очень он был хвор. Но перуанская леди, знакомая тетушки Иеремии, принесла ему какого-то особого чаю, и через неделю ему сделалось лучше. Тогда профессору захотелось отправиться в заброшенный город следом за остальными, только вести его туда никто не согласился, а в одиночку отправиться в горы он не осмелился. Когда вернутся Иеремия с остальными, тоже никто не знал. Тогда подождал он несколько дней, поорал, пошумел, да и решил возвращаться домой, в Филадельфию.
– Полагаю, такому исходу он был вовсе не рад, – сказал я.
– Да, страсть, как злился! Сказал: надеется, что все они там, в горах, и сгинут. – Улыбка на губах мальчишки явственно дрогнула. – А как профессор-то отбыл, святые отцы из миссии двинули прямиком в кабак и подняли по паре-тройке кружек во славу Господа, что в милости своей склонил «этого злыдня» вернуться назад в то пекло, откуда он появился.
Дюпен негромко фыркнул от смеха.
– А как же профессор Ренелле добрался до Филадельфии? На том же судне, на котором вы прибыли в Лиму?
– Нет, сэр, не на «Санта-Терезе». Этот корабль дожидался возвращения экспедиции. Профессор Ренелле вернулся назад сам по себе, но на каком судне – не знаю.
– Если б Ренелле уплыл на «Санта-Терезе», то не смог бы заявить, будто участвовал в экспедиции, и о выторгованной им доле образцов и прочих находок, добытых экспедицией, ему тоже пришлось бы забыть, – предположил Дюпен.
– А солгав, будто участвовал, он сохранил право на свою долю?
– Да, – кивнул Дюпен. – Хотя, подозреваю, осознал все это только в споре с капитаном «Санта-Терезы», настаивая на своем праве отбыть из Лимы на ней.
– Судя по всему, что мы слышали и о чем можем догадываться, профессор Ренелле производит впечатление человека скверного нрава, привыкшего во всем поступать по-своему, – рассудил я. – Спасибо тебе за помощь, Дэйви. Ты – замечательный малый. Мы сделаем все, чтоб гибель Иеремии не осталась безнаказанной.
Хлопнув мальчишку по плечу, я повернулся к величественной миссис Русалке.
– И вам огромное спасибо, мэм. Ваша помощь просто бесценна.
– Рада служить, – царственно кивнула она.
Дюпен поднялся и склонил голову перед дамой.
– Мадам, это мы очень рады знакомству. Всего вам доброго.
С этим мы развернулись, собираясь уйти, но тут за спиной снова раздался голос Дэйви:
– А вы не знаете, та леди из Англии получила книжку с рисунками Иеремии?
– Получила, Дэйви, и была очень рада, – заверил я.
– Иеремия был бы доволен, – улыбнулся мальчишка.
О том, что мисс Лоддиджс похищена тем, кто, по всей вероятности, и виновен в гибели Иеремии Мэтьюза, я предпочел умолчать.
Глава тридцать пятая
Небо над нами сверкало лазурью, точно воды каких-то экзотических морей. На фоне сего покойного простора темнели дома Филадельфии. Мы с Дюпеном и Сисси шли вдоль Седьмой улицы, безмолвно любуясь чистейшей красотой того фантастического часа, что наступает сразу же после заката, когда вуаль меж небом и землей особенно тонка. Вдруг Сисси вздрогнула, а с нею вздрогнул и я: из-за горизонта, прорезав яркую синь, вырвалась черная туча. Вначале я принял ее за стаю ночных птиц, но вскоре, приметив странность метаний и кружения крылатых созданий, понял: это – колония летучих мышей.
– По-моему, Eptesicus fuscus, – сказал Дюпен, словно бы отвечая на мой невысказанный вопрос. – Большие бурые кожаны.
Сисси с отвращением фыркнула, однако Дюпена это лишь позабавило.
– Весьма полезные создания, – пояснил он. – Летучие мыши поедают насекомых, уничтожающих урожай.
– Боюсь, я их воспринимаю только как птиц с зубами, – пробормотала Сисси.
– Ну, на самом-то деле летучие мыши – не птицы, а млекопитающие… – начал Дюпен, сворачивая следом за мною на Честнат-стрит.
– И это меня ничуть не успокаивает, – возразила жена. – Прошу вас, давайте подумаем о более приятных вещах. Вот, например, сейчас мы приближаемся к самым примечательным зданиям в Филадельфии. Полагаю, вы с Эдди не нашли времени полюбоваться ими во время первого визита в зал Философского общества?
– Вы совершенно правы, – с легкой улыбкой подтвердил Дюпен.
Не прошло и пары минут, как Сисси остановилась и указала на величавое прямоугольное кирпичное здание с высокой часовой башней и здание поменьше, с арочными окнами и куполом сверху.
– Индепенденс-холл и Сити-холл. Конечно, свет газовых фонарей сообщает окрестностям определенный романтический флер, однако днем эти места выглядят много приятнее, – пояснила жена, очевидно, забыв, как я рассказывал ей о пристрастии Дюпена к ночным прогулкам по родному городу.
– Надеюсь, когда мисс Лоддиджс окажется в безопасности, у меня еще будет время осмотреть ваш город глазами туриста, – сказал Дюпен.
– Тогда давайте сделаем все, чтоб заручиться приглашением в резиденцию профессора Ренелле.
Я попытался продолжить путь к залу Философского общества, однако Дюпен вскинул ладонь, останавливая меня.
– Могу ли я предложить вам с женой пройти первыми, а я последую за вами отдельно? По-моему, нам лучше сделать вид, будто мы незнакомы. Я укроюсь в задних рядах, а по окончании лекции встретимся у вас дома.
– Да, превосходно. А я постараюсь договориться с профессором Ренелле о встрече.
– Чем раньше, тем лучше.
Достав из кармана трубку, Дюпен раскурил ее и отвернулся, словно затем, чтоб осмотреть великолепные здания впереди. В ту же минуту последние капли лазури небес растворились в угольной черноте ночи.
Свернув за угол, на Пятую улицу, мы с Сисси обнаружили себя в толпе, собравшейся у входа в зал Философского общества. Настроение вокруг царило самое оживленное, до ушей моих то и дело доносились ремарки о невероятной храбрости профессора Ренелле, сравнимой лишь с мощью его интеллекта и глубиной познаний во всем, что касается путешествий по Южной Америке.
Войдя внутрь, мы поднялись наверх, где миновали столик, за коим утвердился мистер Блэквелл, собиравший, по сути дела, входную плату, каковую, однако, он полагал скромным вкладом в финансирование новой небывалой экспедиции профессора Ренелле.
– Доброго вечера, сэр, – сказал мистер Блэквелл, когда мы приблизились к столику. – Надеюсь, доклад вам понравится, и буду с нетерпением ожидать вашего мнения.