Я с жадностью принялся читать. Все соответствовало его рассказу. Но в изложении миссис Лоример события и обстоятельства, описанные в мельчайших подробностях, производили особенно сильное впечатление, свидетельствуя о крепости духа и твердости, равных которым я не встречал. Неудивительно, что Клитеро с его тонкой душевной организацией проникся ощущением ее несравненного превосходства, с трепетом вошел в ее мир, исполненный высочайшей добродетели, и, осознавая ценность жизни, которую он разрушил, с ужасом взирал на свое прошлое.
Жизнь явила ему доказательства непрочности земного процветания и счастья, а также пагубности любого человеческого заблуждения. Увы, даже такая личность, как госпожа Лоример, едва ли не беспорочная праведница, даже и она вплоть до минуты своей гибели находилась в плену превратного убеждения, что кровное родство священно, и оберегала жизнь злодея лишь потому, что он приходился ей братом. Клитеро был просвещен и чужд предрассудков, но он неизъяснимо мучился тем, что навлек на себя обвинение в неблагодарности. Страх услышать от ближних несправедливый приговор довел его до убийства и попытки самоубийства; боязнь запятнать себя воображаемой виной повлекла за собой реальные чудовищные злодеяния.
Я читал весь остаток ночи, но так и не дочитал рукопись до конца. Вопреки моему ожиданию, на следующий день шел дождь и дул сильный ветер. Но это не удержало меня, и я отправился в горы. Скользкие тропы и грязные лужи не могли помешать осуществлению моей цели. Взяв провизию и закутавшись в пятнистый брезентовый плащ, я поспешил к убежищу Клитеро.
Пройдя через пещеру, я достиг моста, который появился здесь благодаря моей изобретательности. С неба отчаянно лило, страшные раскаты грома усиливались в пустоте пещер и бездонных пропастей. Я понимал, что начинается буря, но это не только не удручало меня, но даже радовало. Ярость стихий придавала небывалую торжественность и величие окружавшей меня картине.
Цепляясь руками и ногами за ветви моего импровизированного моста, я под порывом внезапного вихря чуть не свалился в пропасть и ради самосохранения вынужден был освободиться от своей ноши – пришлось сбросить ее в бездну. Это расстроило и обеспокоило меня. Преодолев опасный переход до противоположной скалы, я уселся в тени утеса отдохнуть.
Увы, все мои труды оказались напрасными, ибо утрата клади с едой для Клитеро перечеркивала цель, которую я преследовал. Я отчаялся мольбой или увещеваниями умерить его мучительные угрызения совести, укрепить его силу духа. Я шел сюда, чтобы дать ему пищу, убедив отказаться от голодовки, но теперь не мог этого сделать.
Впрочем, потерю не так уж трудно возместить. Надо только сходить домой и снова взять все необходимое. Времени на это уйдет немного, однако бурю желательно было переждать здесь. К тому же я не знал, вернулся ли Клитеро в свое убежище. Лишь обследовав вершину горы, я смогу убедиться, есть ли там кто-нибудь. А заодно проверю, удался ли мой вчерашний эксперимент, принял Клитеро оставленную для него пищу или нет. Занятый этими размышлениями, я блуждал взглядом по уступам противоположной скалы. Верхушки деревьев неистово колыхались на ветру, стволы пригибались под мощными порывами урагана, разгул которого здесь, в горах, не шел ни в какое сравнение с его слабым подобием в долине. Это было ужасное зрелище. Наконец мое внимание привлекло дерево, служившее мне мостом через бездну. Казалось, что оно сдвинулось с прежнего места. Шквальный ветер мог оборвать последние волокна, связывающие ствол с корнями, и, если буря вскоре не утихнет, дерево неизбежно рухнет в пропасть. Тогда обратный путь будет отрезан, и неприятности, от которых я стремился спасти отчаявшегося беглеца, придется познать мне самому.
Причем у меня и в мыслях не было, что Клитеро нашел другой способ попасть сюда, а значит, и я тоже смогу пройти этим маршрутом. Я полагал, что моя судьба зависит от того, насколько быстро мне удастся преодолеть пропасть, отделяющую меня от спасения. Промедление становилось опасным, я с ужасом обнаружил, что дерево удерживают не более двух волокон, да и те, того и гляди, оборвутся.
Идти по стволу, скользкому от дождя и шаткому от ветра, было невероятно опасно. Чтобы удержаться, мне понадобятся исключительная ловкость и предельное внимание. Прежде всего, следует освободиться от плаща и лежащей в его кармане рукописи. Вряд ли они пострадают, если я оставлю их на несколько часов или на день в надежном укрытии. Можно спрятать их за камнем, под нависающим утесом, а когда прекратится буря, я сразу вернусь за ними – после полудня либо завтра.
Взвесив все эти соображения, я поднялся на ноги и тут заметил какое-то движение на противоположном выступе, куда мне так хотелось скорее добраться, – будто тень промелькнула среди кустов и камней. Сначала я решил, что это, возможно, енот или опоссум, но потом разглядел пуму. Серая, с огромными острыми когтями и сверкающими глазами, она издавала крики, похожие на человеческий голос, и определенно принадлежала к наиболее свирепой разновидности этих хищных кошек[2].
Наши охотники почти изгнали пум из ареала их первоначального обитания. Однако в диких районах Норуолка отдельные особи еще встречались, хотя в последнее время так редко, что я обычно не думал о предосторожности и забредал в самые глухие и безлюдные места, лишь изредка захватывая с собой ружье.
Вид кровавой бойни никогда не привлекал меня. Что за удовольствие преодолевать опасные топи и бешеные течения, продираться сквозь непроходимые заросли только ради того, чтобы подстрелить вальдшнепа или белку? Куда приятнее, блуждая по лесам и скалам, наблюдать, как пернатые и мохнатые лесные жители прыгают с ветки на ветку, а если удавалось приманить какого-нибудь зверька к себе на руку – это доставляло мне особую радость, Но, конечно, змеи и пумы – другое дело. В их истреблении я не усматривал ничего противоречащего моему миролюбивому нраву. Эти хитрые кровожадные хищники одинаково враждебны и человеку, и безобидным птицам и грызунам. Я до сих пор храню дома юношеские трофеи – шкуры кугуаров и змеиную кожу.
Поскольку я никогда не промышлял охотой – ни с целью наживы, ни из спортивного интереса, – то и ружье мне было не особо нужно. Зато благодаря усердной тренировке я овладел другим оружием, на умеренных расстояниях более надежным и сокрушительным. Это томагавк, Бросая его с шестидесяти футов, я мог перерубить дубовую ветвь или сухожилия пумы.
В последнее время мне редко приходилось встречаться с хищниками, к тому же у меня была конкретная цель – принести еду Клитеро, поэтому я даже не подумал о том, чтобы взять с собой оружие. Зверь находился в непосредственной близости и, подстрекаемый голодом, мог напасть на меня, устроив себе кровавый пир. На человека и на оленя он бросался с одинаковой, неукротимой свирепостью, Сообразительность кугуара вполне соответствовала его силе, он умел определять, вооружен ли противник и способен ли оказать ему сопротивление.
Опыт прежних встреч с дикими кошками сразу дал мне понять, сколь опасно мое положение. Пума сидела на каменном выступе, не сводила глаз с моста и, вероятно, примеривалась, как перебраться по нему на другую сторону, Возможно, она учуяла мои следы еще издалека, и если ей удастся преодолеть пропасть, то вряд ли я сумею обмануть ее бдительность. На небольшом отдалении виднелась впадина, в которой скрылся в прошлый раз Клитеро. Охваченный страхом, я больше всего хотел последовать его примеру, но не мог этого сделать так, чтобы не привлечь к себе внимания пумы, и потому горько сожалел, что не успел найти другое убежище, когда еще была такая возможность.
Если пума сейчас даже не двинется с места, все равно мое положение не станет менее угрожающим. Преодолев мост, я сразу попаду в пасть к изголодавшемуся зверю. Минуту назад я боялся, что дерево рухнет в бездну, а теперь страстно желал этого, надеясь, что под порывами ветра связующие волокна окончательно порвутся, благодаря чему я обрету спасение.
Но, похоже, мои надежды были тщетными. Корни еще достаточно крепко держали поваленное над пропастью дерево, а зверь точил когти о камни и явно собирался перебраться по стволу ко мне.
Из всех возможных смертей я должен был принять самую ненавистную. Умереть от болезни или от руки какого-нибудь человека казалось счастьем по сравнению с грозящей мне участью быть разорванным на куски клыками этой жестокой твари. Погибнуть во время бессмысленной попытки сбежать, зная, что, кроме пары обглоданных косточек, от тебя ничего не останется и друзья будут ломать голову, силясь понять, что с тобой произошло, – можно ли представить себе более ужасный исход? Я горько раскаивался в том, что, стремясь побыстрее добраться сюда, не предвидел подобной встречи и не принял никаких мер предосторожности. Самое большое зло таилось для меня в неопределенности ожидания. Смерть была неизбежна, но время, остававшееся до этого рокового момента, позволяло мне воображать чудовищные подробности моей предстоящей кончины. Пума встала на мост передними лапами и начала подбирать задние. Когти так глубоко впивались в дерево, что она с трудом их вытаскивала. И вот мост уже пройден, и дикий зверь ступил на выступ скалы, в тени которой прятался я. Нас разделяло теперь футов восемь, не более. Бежать было некуда. Позади и по бокам – отвесные скалы, а передо мной – эта голодная хищная тварь. Я приник к земле и закрыл глаза.
Из оцепенения ужаса меня вывел глухой шум, донесшийся до моих ушей. Я понял, что пума скрылась в той самой впадине, в которой я сам хотел найти убежище, сожалея, что не успел этого сделать. Спасение оказалось столь внезапным и неправдоподобно чудесным, что я подумал, уж не обманывают ли меня мои чувства. Нельзя было упустить такую возможность для бегства. Я сорвался с места и, цепляясь за ствол, пополз над роковой бездной. Дерево стонало и тряслось, ветер свирепствовал с невероятной силой, и когда я добрался до другого края пропасти, волокна, связывающие его с корнями, оборвались, и оно с грохотом рухнуло вниз.