«До По ее [комнату] занимал другой постоялец Бреннанов, француз, служивший в армии Наполеона и отправившийся в изгнание после падения Первой империи. Стены были обтянуты тяжелыми драпировками в стиле ампир и увешаны французскими гравюрами с изображением батальных сцен; немного громоздкая, обитая маркизетом мебель, книжный шкаф, прямоугольный письменный стол, стенные часы. Из двух небольших окон с квадратными переплетами и старинными толстыми стеклами открывался вид через Гудзон на Нью-Джерси. На прибитой над дверью полке стоял бюст беломраморной Паллады»[295].
Отсюда биограф делает вывод, что строки «Ворона» «запечатлели некоторые предметы обстановки этой комнаты». Что ж, может быть, он и прав, но кто поручится, что обстановка была именно такова? Ведь Аллен не имел возможности увидеть ее воочию. Однако, вне зависимости от этого, судя по всему, именно в этом кабинете происходила окончательная отделка стихотворения. На «Блумингдейлскую дорогу» поэт явился уже с готовым вчерне «Вороном».
Нет необходимости анализировать и подробно рассказывать о стихотворении, прославившем поэта в веках. За автора настоящих строк это давно сделали другие. Да и сам создатель «Ворона» подробно, шаг за шагом, раскрыл в «Философии творчества»[296] «механику» рождения стихотворения, рассказал, как он двигался от замысла к воплощению, как продумывал и выстраивал художественную идеологию сюжета, создавал атмосферу произведения, выверял его ритм, интонацию и эффекты.
Правда, среди исследователей бытует почти единодушное мнение: «Ворона» По писал по-другому, совсем не так, как изложил в своей статье. Это было ясно уже многим современникам, понятно и потомкам. Вот что Ю. В. Ковалев писал по этому поводу:
«Одни восприняли статью как розыгрыш (hoax), другие увидели в ней попытку создать идеальную схему творческого процесса, третьим казалось, что „Философию творчества“ следует рассматривать как литературное произведение „на тему“, в котором все придумано».
И приводит в пример T. С. Элиота, выдающегося английского поэта XX века, который «писал, что, анализируя собственную поэму, По либо разыгрывал читателя, либо обманывал сам себя, изображая процесс написания поэмы именно так, как ему хотелось бы, чтобы она писалась».
Исследователь делает следующий вывод:
«Вероятно, истина лежит где-то посередине. Можно не сомневаться, что По написал „Ворона“ не так, как поведал о том в статье. Но и розыгрыш читателя едва ли мог быть его целью. По-видимому, он просто избрал подобную форму, чтобы изложить некоторые взгляды на творческий процесс, и творческую историю „Ворона“ использовал по той причине, что поэма при выходе наделала много шуму и приобрела колоссальную популярность»[297].
Убежден, что статья была написана не только для того, чтобы «изложить некоторые взгляды на творческий процесс» (хотя, конечно, и для этого), но и дабы привлечь дополнительное внимание к «Ворону» и таким образом умножить его популярность и добавить известности создателю. Да и некоторый элемент столь любимого По «надувательства» читающей публики исключать не будем. Что же касается рассудочного характера стихотворения — едва ли стоит его отрицать. «Страсть — враг поэзии», — утверждал По. И, видимо, был совершенно искренен, когда заявлял: «…[поэт] должен приступать к своему труду в том душевном состоянии, в котором работает расчетливый мастер, способный думать о поставленной цели и о наиболее экономных способах ее достижения»[298]. Во всяком случае, нет поводов сомневаться в том, «что ни один из моментов его [стихотворения] создания не может быть отнесен на счет случайности или интуиции, что работа, ступень за ступенью, шла к завершению с точностью и с жесткою последовательностью, с какими решают математические задачи»[299].
Замысел «Ворона» вызревал у По постепенно. Его неосознанные контуры возникли у поэта, видимо, еще в начальную пору редакторства в журнале у Бёртона, когда он подружился с Генри Хёстом — тот был орнитологом-любителем, держал у себя дома ворона и, вероятно, немало интересного порассказал об удивительной птице. Похоже, что замысел окончательно оформился летом 1843 года, когда поэт непродолжительное время лечил нервы на водном курорте в Саратога-Спрингс. Там он познакомился с четой неких Бархайтов. Энн, супруга мистера Бархайта, сочиняла стихи и среди прочих сочинений дала По на отзыв как профессионалу стихотворение под названием «Ворон»[300]. Кстати, в связи с этим обстоятельством Эдгара По впоследствии (еще при жизни) не раз упрекали в плагиате.
Конечно, в отношении художника данный упрек звучит довольно странно. В таком случае поэта легко упрекнуть в плагиате у Байрона, Кольриджа, Шелли, Теннисона, не говоря о Гофмане, Бульвер-Литтоне и Диккенсе; он «заимствовал» даже у собственного брата — Генри Леонарда По. А что в таком случае скажешь о Жюле Верне, Уэллсе, Стивенсоне и тысяче других замечательных авторов? В связи с этим на память неизменно приходят ахматовские строки: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Так и замыслы — рождаются из множества случайных, мимолетных впечатлений, бессознательных аллюзий и реминисценций, слов, фраз, прочитанных книг, в том числе и текстов, написанных на близкую тему. Сходные мысли По развивает в статье «Новеллистика Натаниэля Готорна» и в «Marginalia». В той же «Философии творчества» он мимоходом обмолвился: «Тему дает или история, или какое-то злободневное событие, или… автор сам начинает комбинировать разительные события…»[301]
Там же он размышляет и об оригинальности, определяя ее как «способность тщательно, спокойно и разумно комбинировать». Так и родился «Ворон» — абсолютно оригинальный текст — комбинацией хорошо известных, если не сказать банальных, слагаемых. Собственно, в этом и заключается привилегия гения: сложить нечто совершенно новое и поразительное из в общем-то привычного — по крайней мере всем хорошо знакомого.
Есть сведения и о том, что один из первых вариантов своего «Ворона» По читал в редакции «Журнала Грэма» в начале 1844 года. Но тогда стихотворение не понравилось слушателям. Впрочем, это был «промежуточный» вариант. Сколько их было всего? Вероятно, По и сам не сумел бы ответить на этот вопрос. Работа над «Вороном» велась по меньшей мере в течение пяти лет.
Трудно сказать, с самого ли начала По замышлял своего «Ворона» как главный поэтический текст — свой opus magnum. Скорее всего, нет. Конечно, он всегда был убежден в собственной творческой исключительности. Но после поразительного успеха «Золотого жука» и последовавшего затем переезда в Нью-Йорк, а также «Истории с воздушным шаром» Эдгар По, по-видимому, стал ощущать настоятельную потребность в окончательном признании. Он должен был создать нечто такое, что безоговорочно поднимет его писательскую репутацию на недосягаемую высоту, и он воцарится над окружающими «литературными пигмеями». Это был «проект», который Э. По готовил с присущей ему тщательностью, заранее просчитывая необходимый эффект. Поэтому a priori отрицать утверждение поэта, который писал в «Философии творчества», «что работа, ступень за ступенью, шла к завершению с точностью и последовательностью, с какими решают математические задачи», конечно, не стоит. Тем более что это вовсе не умаляет гений По, а, напротив, делает его еще более поразительным.
В месяцы, когда завершалась работа над «Вороном», Э. По начинает сотрудничать с еженедельником Н. Уиллиса «Ивнинг миррор». Натаниэль Паркер Уиллис (1806–1867) — один из немногих писателей-янки, о котором По отзывался доброжелательно, а его пьесу «Ростовщик Тортеза» еще в ту пору, когда редактировал «Журнал Бёртона», даже назвал в рецензии «лучшей драмой, вышедшей из-под пера американского писателя». В редакции еженедельника По оказался благодаря протекции Дж. Р. Лоуэлла — в то время их эпистолярная дружба переживала апогей. Именно тогда Лоуэлл по просьбе нашего героя писал статью о нем — она, так же как и грядущая публикация «Ворона», была призвана упрочить известность и авторитет По.
В эти дни — осенью 1844 года — Уиллис «переформатировал» еженедельник в ежедневную газету (сохранив недельный выпуск под названием «Уикли миррор»). Работы прибавилось, поэтому он остро нуждался в квалифицированных кадрах, но не мог предложить По редакторское кресло и нанял его в качестве, как бы мы сейчас сказали, «литературного сотрудника». Основной обязанностью было чтение присланных по почте рукописей и корректорская работа, а также верстка и правка идущих в набор материалов. Кроме того, По должен был писать рецензии, небольшие статьи и материалы «на злобу дня», значительная часть которых, по обычаю того времени, печаталась без авторства.
Возможно, По задевало нынешнее положение. Но, во-первых, он рассматривал его как временное, а во-вторых, должность, пусть и незавидная, давала возможность содержать семью. 15 долларов в неделю, что ему предложили в газете, позволяли платить за квартиру и худо-бедно питаться, что, согласитесь, в его обстоятельствах было совсем не мало.
Начало работы в «Ивнинг миррор» своим закономерным следствием имело и расставание с гостеприимными Бреннанами — слишком далеко По стало добираться до редакции, а на рабочем месте он должен был находиться уже с девяти часов утра. И, видимо, не нарушал трудовую дисциплину. Во всяком случае, много позднее Н. Уиллис признавался, что знал своего сотрудника только с одной стороны — «как человека спокойного, трудолюбивого и весьма порядочного, который внушал глубочайшее уважение своим неизменно благородным поведением и способностями»[302]