Советский Союз спасли величие страны — в смысле ее величины, огромной площади, и зимы, их тогдашняя суровость. А также действительное желание людей оказать сопротивление агрессору. Потери были огромными, и если какую-то страну и нужно особо благодарить за низвержение фашизма, то Советский Союз. Первым сигналом перелома явилась битва за Сталинград. Немцы напали на город в июле 1942 г., и борьба завершилась в конце концов окружением немецких войск и капитуляцией генерала Паулюса в январе 1943 г. Следующим этапом стала Курская дуга; там атака немцев также обернулась поражением; советские войска вынудили окруженные части противника капитулировать в конце июля 1943 года, незадолго до моего рождения. Каждую из этих двух битв можно считать поворотным пунктом Второй мировой войны, потому что с этого, собственно, начался слом германской военной мощи и отступление армии.
Я хорошо помню это еще и потому, что мне довелось в 1981 году в Армении слушать бесконечные беседы на эту тему между Алпо Руутом и полковником, участвовавшим в Курской битве, — свекром вышедшей замуж за армянина петрозаводской финки Светланы Хагерт. В качестве переводчика, к счастью, выступала Света. На столе был выбор деликатесных консервов из погреба собственного дома в Ереване, лаваш и самогонка, сваренная из ягод растущего во дворе тутового дерева. Самогонку варила сама бабушка — маленькая, сгорбленная, но с живыми глазами старушка. Пробу с этой замечательной самогонки всегда первыми снимали милиционеры: когда ее нелегально гнали, запах сигнализировал, и они тут же прибывали на место. Алпо изучал историю Второй мировой войны и никогда не переставал ею увлекаться. Покатились танки, и фашистов разбили. И все тут. Это был решающий поворот. Начало победы! И Алпо стучал кулаком по столу в ритме своей речи.
Да и с Эдуардом разговор между ними всегда сворачивал на эти битвы — как в Москве, так и в Финляндии. Эдуард слушал и смотрел на Алпо большими глазами и мог только поддакивать и подтверждать: «Да, да, точно». Алпо говорил, а руки резали воздух, и массивное тело дышало силой. Тоже крепкий мужик, хоть и коренной хельсинкец. Тем не менее, в этот мир Алпо словно бы ворвался прямо из какого-то ненаписанного рассказа Шукшина.
Кто был хуже: Сталин или Гитлер? Об этом мы тоже говорили с Эдуардом. Можно ли вообще сравнивать извергов между собой? Сталин убивал людей как хотел и гнал их в свой архипелаг ГУЛАГ, а количество умерших превышало усилия Гитлера многократно, когда депортировались целые нации и приводилась в исполнение насильственная коллективизация. Гитлер позавидовал бы эффективности Сталина, если бы знал реальное количество жертв. Оно исчисляется десятками миллионов.
А Эдуард, который жил уже в сталинское время и много о нем читал, по-прежнему думает так: «Гитлер построил фашизм, Сталин диктатуру. В Германии соблюдались законы, хотя они и были бесчеловечными. А у Сталина были красивые слова о справедливости и равенстве, но в стране господствовало полное беззаконие. Любого могли забрать ночью, днем расстрелять, а потом признать виновным на заседании тройки.
Маршал Жуков, бывало, часто говорил об отступающих офицерах: «Расстрелять и оформить». То есть задним числом написать бумаги, узаконивающие свершившееся.
Расстреливать нужно было сразу, чтобы остальные боялись. Только затем собиралась тройка и выносила приговор, а дату заседания изменяла на более раннюю.
Так поступали и более хилые кагэбэшники».
Фашистское мышление по-прежнему тошнотворно. С такой методично осуществлявшейся идеологией истребления человеческих групп и рас человечество, пожалуй, все-таки еще не сталкивалось. Да и использование закона в достижении идеологических целей я воспринимаю как клиническую жесткость совершения убийств. Но многие, жившие под удушающим гнетом коммунизма народы (эстонцы, и чехи, и поляки, и венгры, например, — помимо самих русских), могут на основании своего опыта сказать, что восточный фашизм значил для них совершенно то же, что и западный. И даже хуже. Эдуард успел увидеть войну, но особенно послевоенное сталинское время. Отец Народов («Отец Солнечный») умер 5 марта 1953 года.
Последовали хрущевские времена, мимолетная оттепель, а затем неудача этого сумасбродного кукурузовода и любителя постучать ботинком по трибуне — неудача с ее экологическими катастрофами. И эти катастрофы были не единственными. Легче разрушать, чем строить, понижать, чем поднимать, деградировать, чем продвигаться вперед. Особенно в том, что касается природы и причиняемого ей ущерба. И что касается самого человека.
Первые годы юности и писательской карьеры Эдуарда пришлись уже на застойное правление третьего лжецаря — Брежнева. Настоящих царей после Екатерины Великой, Петра Великого и, возможно, еще Александра II найти было трудно. Одним из хороших правителей раннего времени был, однако, тоже «лжегосударь» — Лжедмитрий, которого в Советском Союзе не любили и жизнью которого Эдуард — в том числе и поэтому — интересовался.
Эдуард не скрывал своих политических чувств, когда мы беседовали с глазу на глаз. Но в ноябре 1982 года Эдуард писал мне как ни в чем не бывало: «К нам тут пришла большая печаль — умер Брежнев. Сегодня объявили. Никто не знает, что будет».
В смерти Брежнева, разумеется, не было ничего печального. Все знали его умственное состояние. Эдуард сам незадолго до того рассказывал мне анекдот о том, как Брежнев открывал московскую Олимпиаду в 1980 году. Ему нужно было прочитать речь, которая была написана для него крупными буквами. И Брежнев поднял взгляд и начал медленно читать по складам увиденное:
— О — О — О, — сделал паузу и добавил: — О — О.
Брежнев читал олимпийские кольца.
В сущности, чудо, что Эдуард смог прорваться сквозь такую затхлую атмосферу; это чудо я старался понять, осветить и объяснить. Одного таланта недостаточно для объяснения, нужно упорство и неколебимая вера в свои способности. Неунывающий характер. Возможно, и чуть-чуть безумства. Вообще-то эти качества ничего не гарантируют, но иногда людям может и повезти.
Зато не было чудом то, что на его пути образовала пробку группа бюрократов, которые сами пописывали и любили собственную бездарность больше одаренности других. В каждой стране в каком-то масштабе так бывает. Но лишь тоталитарное государство способно при желании полностью изолировать и даже уничтожить талант. Эдуард спасся, хотя и не мог публиковать свои книги долгое, долгое время. Собственное «я» или душу он даже в самые трудные моменты не терял.
Единственная заслуга Горбачева, пожалуй, в том, что когда он пришел к власти и начал в 1987 году свою политику гласности и перестройки, он ослабил империю так, что она уже не оправилась. Это было в тот год, когда я уже оставил поденную работу и перешел в вольные писатели. Поэтому я помню вот что: человек постигает историю недавнего прошлого чаще всего через самого себя, когда есть опорная точка, есть с чем сравнивать. Я помню, как однажды опять приехал к Эдуарду и как вместо обмена новостями меня усадили перед телевизором, где выступал Горбачев. Речи длились часами, и тем не менее, за ними следили, их слушали и обсуждали. «Жутко интересно», — только и сказал Эдуард и смотрел, и смотрел. Мне надоело, и я сказал, что этот человек говорит, как сибирский наивный учитель деревенской школы. Он проповедует и уверяет, но не обладает уверенностью, не говоря уже о реальном видении, взгляде на вещи. Ничего особенного из этого не получится, сказал я. Эдуард поддакивал и продолжал смотреть; он следил за речью, как за захватывающей пьесой. Только теперь я понимаю, что значило для Эдуарда и всего клана горбачевское «новое мышление»: первое дуновение ветра свободы, которым я и сам недавно начал наслаждаться. Что самое удивительное: Горбачев выступал чаще всего свободно, без бумажки!
Прошло всего полгода, и окраинные государства Советского Союза, в том числе Эстония, стали независимыми. Это произошло, как ни странно, мирным путем. Советский Союз, тем не менее, в каком-то смысле еще существовал, и в 1990 году Горбачев был избран его президентом. Годом позднее консервативное крыло захотело положить конец распаду государства и во главе с Янаевым захватило власть. А случилось это в день моего рождения 18 августа. Жалкая попытка, к счастью, закончилась быстро.
В первое время Эдуард поддерживал Ельцина многочисленными телеграммами, а когда Ельцина начали гнать из коммунистической партии, он даже написал ему подбадривающее письмо, о котором Ельцин упоминал в своих мемуарах: его поддерживала интеллигенция, в частности писатель Успенский… Уже такое, для Эдуарда совершенно исключительное, встревание в политику показывает, насколько важной он воспринимал новую ситуацию.
Политика значила для Эдуарда нечто очевидно личное, поскольку он оказался одним из многих под игом коммунизма, в числе считавшихся неугодными. С другой стороны, он постоянно противился властям предержащим.
Писатель Успенский поднаторел в написании писем высшему руководству, столько раз он уже направлял свои обращения в различные инстанции, в Союз писателей и в КГБ, — ведь эти права предоставлялись гражданину конституцией. Зато ответы он получал лишь иногда, хотя в конституции говорилось, что ответ должен даваться каждому в течение двух недель.
Вспоминая об этом, я расспрашиваю Эдуарда. Он по-прежнему очень хорошо помнит конституцию СССР — и пишет мне в конце сентября 2007 г.: «Обычно на письмо полагалось ответить в двухнедельный срок. Бывали исключения, если вопрос требовал больших дополнительных разъяснений.
Осуществление этих статей закона на практике, вообще говоря, не соблюдалось. Но существовала такая организация, как Народный контроль. Она не была под партийным надзором. И в ее задачу входило смотреть, чтобы конституция соблюдалась. И если партийный босс не отвечал мне в положенный срок, я писал в Народный контроль: «Вышло так и так, я написал в горком товарищу Будко и спросил о причине, почему мне запрещают выезд за границу. Прошло три недели, а он все еще молчит. Напомните ему, что хотя он большой начальник, у него тоже есть обязанность соблюдать советские законы».