вой, и потому ограничивались расспросами и просьбой передать цветы, папиросы, конфеты или просто визитные карточки.
Так прошло десять дней. Раненый быстро поправлялся. Интерес к нему в полку ослабел, но слух о дуэли распространился по городу. В газетах были намеки о ней с инициалами дуэлянтов. Абхази рассказал у Сеян все подробности о дуэли, и обязанность Петра и Тесова охранить покой своего офицера стала гораздо труднее.
Полк с утра в полном составе ушел на похороны. Никого из офицеров не было дома, и Петру с Тесовым не к кому было обратиться, когда на квартиру Морозова настойчиво позвонила Нина Белянкина.
Эту задержать в прихожей было невозможно. Она знала все ходы и выходы квартиры и все ее закоулки.
На заявление Петра, что «их благородия нету дома», что «они с полком ушли на похороны», Нина Белянкина покорно, с видом жертвы, понимающей, что ее обманывают, но сознающей свои права, сказала, расширяя свои голубые незабудки из-за белой с мушками вуали:
— Хорошо… Я подожду.
Вестовой Тесов был на конюшне при Русалке, Петр был один на квартире. Морозов крепко спал у себя.
Белянкина медленно, щеголяя круглыми, полными локтями с розовою ямочкой, развязала в прихожей вуаль и, сняв шляпу, начала расправлять бледно-желтые завитки локонов на лбу. Потом спокойно, как у себя дома, достала из мягкого мешочка пудреницу и начала пудриться.
— Барышня, — сказал Петр. — Вам тут нельзя оставаться.
— Почему? — спросила Белянкина, продолжая пудриться и охорашиваться перед зеркалом.
— Так… Сказано, что нельзя.
— Кто сказал?
Белянкина сняла свою чуть потертую на складках котиковую шубку и протянула ее денщику.
— Повесь.
Денщик повесил шубку и нерешительно проговорил:
— Я не могу допустить вас на квартиру.
— Я все, Петр, знаю… — кротко, но значительно сказала Белянкина, стрельнула незабудками в денщика и прошла мимо него в тот самый кабинет, откуда месяц назад она ушла с жаждою мести.
Денщик только успел проскочить мимо нее и запереть на ключ дверь в спальню Морозова.
— Глуши! — пожала плечами Белянкина: — Никто вашего барина не тронет. Скажите, как его здоровье?
— Ничего себе. Поправляются. Им покой требовается. Потому велено никого не допущать.
— Кто при нем?
— Я.
— Еще кто? — строго допрашивала Белянкина.
— Вестовой их, Тесов.
— Еще?
— Фельдшер приходит. Дохтур.
— Сестра есть?
— Никак нет. Дохтур сказали, — без надобности.
— Вы знаете, кто я? — важно сказала Белянкина и, когда денщик не ответил, продолжали: — Я все ему отдала. Я ему и мать и сестра. Я должна остаться при нем. Откройте двери.
— Никак нельзя этого сделать.
— Ну, хорошо, — согласилась с кротостью Белянкина. — Я подожду.
Она села в кресле за письменным столом, развернула валявшуюся в углу книгу и сделала вид, что читает.
Петр потоптался в дверях, потом сел в прихожей так, чтобы наблюдать за Белянкиной и слышать, что делается в спальной;
Прошло полчаса. У Морозова было тихо. Он не проснулся. Скучно тянулось время. Сквозь тюлевые гардины солнце бросало пестрый узор на квадратные шашки паркета. С верхнего этажа непрерывно журчали фортепьянные гаммы: Валентина Петровна играла упражнения, и где-то через лестницу жалобно визжал пестрый фокс ротмистра Петренко, оставшийся один в квартире. Шел двенадцатый час дня.
Раньше двенадцати Тесов не мог вернуться, а раньше двух часов полк не мог возвратиться с похорон.
На тихой лестнице раздались шаркающие легкие шаги, кто-то неуверенно поднимался.
Остановился у двери. Позвонил.
Петр притворил дверь в кабинет и осторожно открыл входную дверь. Обдавая его запахом нежнейших фиалок, держа лорнет перед глазами, в прихожую серой птичкой порхнула высокая стройная женщина и, быстро шевеля губами, заговорила:
— Ну, что он? Как рана?.. Болит? Подите и скажите: Варвара Павловна Сеян приехала навестить.
— Барыня… Барышня… Ей-богу, невозможно. Никого не велено допущать. Им покой требовается. Им нельзя, чтобы разговоры али какое волнение.
— Хорошо… Хорошо… Я знаю. Мне говорили. Вы только, голубчик, после скажите: Варвара Павловна Сеян…
— Я доложу. Только уж вы уходите, сделайте милость. Никого к ним нельзя пущать.
— Ну, хорошо… А это чья шляпка и вуаль?
И, оттеснив Петра от двери, Варвара Павловна брезгливо, двумя пальцами в серой перчатке, приподняла старомодную шляпку Белянкиной.
— Это… сестрица ихняя.
— Сестра?
— Так точно… сестра ихняя… али мать…
— Сестра или мать… Вы путаетесь, любезный! — сказала Сеян. — Сестра или мать? Ну, кто же?
— Сестрица их, — вздохнул Петр. — Двоюродная… Сеян распахнула дверь в кабинет и вошла в него, презрительно сквозь стекла лорнета оглядывая комнату.
Белянкина подняла голову от книги, и незабудки ее глаз столкнулись с васильками Сеян. Ни та, ни другая не сказали ни слова.
Сеян, продолжая рассматривать Белянкину в лорнет, медленно опустилась в кресло подле камина, сложила лорнет, презрительно поджала губы, прищурилась и, вынув из мешочка зеркало и пудреницу, стала разглядывать себя, потом достала темный карандаш и медленно начала подрисовывать брови.
Запах Vera vilette (Фиалка) расплывался по кабинету, раздражая Белянкину.
Обе молчали…
XLIII
На кухне раздались шаги и голоса. Петр сразу узнал Тесова. Тесов шел с докладом о Русалке к своему барину, но с ним шел и еще кто-то другой, неслышно ступавший, кому Тесов радостно что-то рассказывал:
— Вчора перевязку им делали. Фершал сказал: совсем хорошо. И крови на вате только чуток осталось. Теперь и спать стали, как следует. А то доселя ничуть даже не спали. Дюже мучались, аж зубами скрипели. А нынче, ночью под утро как заснули, так я в восьмом подменился с Петром, а они не просыпались. И дышут ровно. На поправку пошло. Вы пройдите, Марья Семенна, в кабинет. Ежели они проснумшись, я доложу им. Я так полагаю, им одно удовольствие вас повидать. Экой грех какой вышел тогда с их благородием! Вот злющий немец, можно сказать!
Тесов свалил дрова на кухне, беспечно прозвенел чайником и распахнул дверь в прихожую.
— Куда идти? — останавливаясь в дверях, спросила Муся, и не успел Петр загородить ей дорогу, как Тесов широким жестом указал ей на дверь в гостиную. Муся Солдатова вошла в нее и очутилась под перекрестным огнем васильков и незабудок.
Сеян она тотчас узнала. Но маленькая и пухленькая Белянкина показалась ей ужасной.
После она рассказывала своей подруге Зине Адамович, почему-то по-французски: — elle etait tellement laide, tellement laide, presque affreuse. Mais qui etait-elle? Qui? Qui? (Она была так некрасива, так некрасива, почти что ужасна. Но кто была она? Кто? Кто?)
Муся растерянно остановилась, опустив руки вдоль темно-зеленого ватного пальто и раскрыв розовые ладони. Она не смела, податься ни вперед, ни назад.
Покровительствовавший ей Тесов тоже растерялся.
— И эта тоже! — подумал он, узнав Белянкину, и вполголоса сказал Mусе: — Вы, Марья Семенна, лучше ужо зайдите вечерком. Я доложу. Как же, они два раза про вас и про птичек справлялись. Им это оченно даже интересно будет узнать.
— Да… Я после, — пролепетала Муся.
Петр бросился открывать ей парадную дверь:
— Вы по парадной, Марья Семенна, лучше будет. Муся, опустив хорошенькую головку и ничего не видя перед собою от охватившего ее смущения, пошла к раскрытой двери и на площадке столкнулась со странным шествием, направлявшимся прямо в квартиру Морозова.
XLIV
Впереди всех шел Буран, широко улыбаясь умною песьею мордою и виляя пушистым хвостом, точно приглашая следовать за собой. Дальше, в черном пальто, в остроконечной барашковой шапке, похожий на перса — торговца бирюзою, блестя круглыми очками, шел Андрей Андреевич, а за ним, в серебристо-серого меха манто и в громадной черной шляпе со страусовыми перьями, на полях которой, как на фоне портрета, четко рисовались точеные черты прелестного лица, легко поднималась, поддерживая платье у колен, Надежда Алексеевна Тверская.
Увидав ее, Муся прижалась к стенке и пропустила мимо себя, не смея дышать.
Тесов, провожавший Мусю, обернулся к Петру и прошептал ему;
— Принимай дорогих гостей. Это она… Та самая… Настоящая.
— Как здоровье Сергея Николаевича? — спросил, разматывая лиловый шарф, Андрей Андреевич.
Тверская, не снимая ни шляпы, ни манто, прошла в кабинет.
— Теперь поправляются, — проговорил Петр. — Я доложу, — и, открыв дверь спальни, он заглянул туда и сейчас же вернулся. — Просят, — сказал он.
Тверская, как бы не замечая ни Сеян, которой она не узнала, ни маленькой Белянкиной, прошла, предшествуемая Бураном и сопровождаемая Андреем Андреевичем, в спальню Морозова.
— Кажется, нам здесь больше нечего делать! — оглядывая в лорнет Белянкину, сказала Сеян и направилась в прихожую.
Белянкина вышла за ней.
Варвара Павловна важно и медленно надела пальто, небрежно сунула Петру рублевую бумажку и стала спускаться по лестнице. Там, на площадке, все еще стояла Муся. Она вся тряслась мелкою лихорадочною дрожью.
Варвара Павловна приостановилась перед нею, оглядела ее в лорнет с головы до ног и прошептала сквозь зубы:
— Несчастная!.. Еще воспитанница… А такая уж развращенная!..
Муся подняла на Сеян большие, печальные глаза, тяжело вздохнула и бросилась бегом вверх по лестнице. Она остановилась на площадке, где из-за одной двери все неслись играемые беглою рукою упражнения, а за другою визжал и царапался одинокий, оставленный Петренко, так хорошо знакомый Мусе, пестрый, веселый фокс.
Какая она маленькая, жалкая, несчастная Муся, вахмистерская дочка!
Она слышала, как у квартиры Морозова блондинка с глазами-незабудками говорила Петру:
— До свидания, Петр! Я еще вернусь… Я его навещу.
Звонко стучали по каменным ступеням высокие каблучки, эхом отдавались по пустой лестнице, и их стуку вторил жалобно скуливший фокс эскадронного командира. И казалось Мусе, что только этот покинутый пес может понять ее девичье горе.