И пошел к двери.
– Витя, спасибо! – крикнула вслед Яна. – Мы будем ждать! Кстати, отлично выглядишь!
Я уже почти закрыл за собой дверь, но успел услышать, как она негромко сказала Ильинскому:
– Ну вот, а ты говорил, не простит…
…Я прошел пару кварталов в сторону метро и спустился по лестнице подземного перехода в прохладные лабиринты знаменитого «Выборгского тоннеля»: несколько сот метров пустынных коридоров, облицованных белой плиткой и освещенных бледно-желтым мертвенным светом, таких запутанных, что местные конспирологи немедленно после открытия тоннеля предположили, будто это сделано на тот случай, чтобы вражеские солдаты заплутали, дойди дело до войны и вторжения в коммуникации метро и бомбоубежищ.
Я словно снова оказался в закулисье или на заброшенной космической станции, как их обычно изображают в кино. Шаги отзывались в пустоте тревожным эхом. Где-то пощелкивала, мигая, лампа. Я прошел через пару квадратных арок и поворотов, нашел висящий на стене телефон-автомат и снял трубку. Еще раз быстро прокрутил в голове: «опытнейший сотрудник», как характеризовал его Кардинал, дядя Володя, приставленный Жваловым к Гуревичу; звонок Ильинского; несчастная Галя Скобейда и Исаев, убитые в Сосновке при передаче черновиков исследования универсальной бинарной волны; сожженные письма, пропавшая подруга детства, пистолет «Вальтер»… Что ж, похоже пешка, решившаяся на игру по своим правилам, готова была сделать ход сразу через два поля.
В трубке гудел непрерывный сигнал. Чувствуя себя несколько глупо, я подождал немного и произнес:
– Иф Штеллай Шеда Мадиах.
– Керувим Иф Штеллай Шеда Мадиах, мой друг, – нежно откликнулась она и тихонько рассмеялась. – Но для тебя я просто Стелла, к чему эти церемонии.
– Есть дело, – сообщил я.
– Вся внимание.
– Устрой мне встречу с этим… вашим главным в секторе Полигона… с машгиахом.
– Вот как. Интересно. А может быть, сразу с самим Ветхим Днями?
– С Ним я и сам могу поговорить напрямую, без посредников.
– Соображаешь, – с уважением откликнулась Стелла. – Зачем тебе понадобился машгиах?
– Пока не могу сказать.
– А я пока не могу помочь. Сам-то понимаешь, чего просишь?
– Ладно, слушай…
Я объяснил ей, как мог и что мог. Наверное, стоило бы подробнее, но тогда я и сам не был уверен в том, что дело выгорит.
– Не знаю… – с сомнением проговорила Стелла. – Честно говоря, стало ненамного понятнее.
– Под мою ответственность. Если окажется, что я ошибся, превратишь меня в черепашку.
Она расхохоталась.
– Ладно, я попробую. Ждите ответа!
Ответ пришел около восьми вечера, когда мы со Славкой, развалившись на его диване, пили пиво и смотрели на переносном черно-белом телевизоре «Собаку Баскервилей». Светлокудрая Лора Лайнс, в исполнении неподражаемой Аллы Демидовой, с аристократическим прискорбием истинной леди заметила: «Значит, нет на свете джентльменов», а потом взглянула прямо на меня и добавила, не изменив интонаций:
– Будьте готовы связаться со мной завтра к полудню. Я пришлю за вами свой экипаж. И помните: вам достаточно лишь чертыхнуться!
Подмигнула и продолжила набивать изящную женскую трубку. Славка как ни в чем не бывало смотрел на экран. «Вы назначили свидание сэру Чарльзу в том самом месте и в тот самый час, когда его постигла смерть», – многозначительно сообщил доктор Ватсон. Я встал и сказал:
– Надо звоночек сделать, – и вышел из комнаты.
В коридоре было темно и тихо, только бормотали телевизоры в закрытых комнатах, будто тихие сумасшедшие, запертые на ночь в палатах дома скорби, да рассеивали сумрак клинья синеватого света из-под дверей. Я включил лампочку на телефонной тумбочке и набрал номер гостиницы.
– Девушка, с пятьсот вторым соедините, пожалуйста.
Прошли секунды. Из Славкиной комнаты доносилась волшебная мелодия для флейты Дашкевича.
– Я слушаю вас, – раздался в динамике располагающий баритон.
– Владимир… простите, не знаю, как по батюшке…
– Владимирович, – великодушно подсказал баритон. – А вы, собственно, кто?
– Меня зовут Виктор, – сказал я. – Ваш телефон передал мне Савва Ильинский и попросил встретиться для обсуждения деталей сотрудничества. Вам будет удобно завтра, ну, скажем, в десять утра?..
В десять вечера было уже темно. Вокруг рыжих ночных фонарей клубился дым, будто сотни китайских драконов. Славка шел впереди и курил папиросу, искрящийся пепел разлетался, исчезая во тьме. Мы вошли в «прерии»; высокая трава шелестела, цепляла за ноги, хлестала по коленям и бедрам, окружала дыханием вязких ночных ароматов. Издалека взвыл и затих, обессилев, протяжный паровозный гудок. Несколько раз прожужжали потревоженные насекомые, устроившиеся на ночлег в чертогах трав и кустарников. Прошуршала, юркнув в сторону, мышь.
– Ну вот, пришли, – сказал Славка.
Я оказался тут второй раз за последние несколько дней: снова ночью, но теперь уже не мимоходом, а в компании старого друга, вместе с которым в счастливые давние годы бывал здесь то гуроном, то переселенцем, сражался с воображаемыми врагами, а потом всерьез схватился с самим другом, подведя черту под золотой беззаботной эпохой. Как водится у полян и площадок далекого детства, форт Уильям-Генри тоже съежился за прошедшие годы, будто шагреневая кожа от множества неразумных желаний; помню, что, когда мы с ножами в руках стояли друг против друга тем незабываемым летним днем пятнадцать лет назад, поляна казалась широкой, как Куликово поле. Ныне трава изменила границы, близко подобравшись от краев к середине, на которой чернело пятно от костра в окружении скамьи из бревна, сломанных ящиков и битых стекол.
Похоже, что дикари все-таки захватили оставшийся без защитников форт.
– Тут и копай. – Славка включил фонарь и направил луч на кострище. – Это мы с ребятами такой ход придумали, костер развести над схроном, типа маскировка. А потом уже гопники местные добавили правды жизни.
– Умно, – согласился я.
Я положил большой пустой чемодан с металлическими уголками рядом с бревном и взялся за лопату. Раскидал обугленные головешки, обгоревший мусор, пепел и вкопался в сырой песчаный грунт. Минут через десять штык лопаты ударился о металл; в луче фонаря белела присыпанная землей полиэтиленовая пленка, плотно обмотавшая крышку огромного молочного бидона.
Мы молча перекурили. Прогремела колесами ночная электричка, отсветы желтых окон скользили по темной траве. Подул ветер. Я снова начал копать, и через некоторое время мы, ухватившись за металлические ручки и раскачав бидон в рыхлом грунте, выволокли его наружу. Славка достал нож и освободил крышку от полиэтилена и изоленты.
– Все, готово. Можешь перекладывать.
Сверху лежали пачки с долларами, аккуратно упакованные в прозрачные целлофановые пакеты и перевязанные резинками. Я насчитал их ровно тридцать, и они плотно покрыли дно чемодана. Потом мы положили бидон набок, и я принялся вытаскивать упаковки желтовато-коричневых сторублевок, зеленоватых полтинников и фиолетовых четвертных, сбившись в подсчетах на пятом десятке. Славка сидел на бревне и светил фонарем.
– Жалко, – вдруг сказал он.
«Только вот этого сейчас не хватало», – подумал я, вспомнив про «парабеллум», и обернулся. Но он просто задумчиво смотрел на уложенные в чемодан стопки купюр.
– Жалко, – повторил Славка. – Столько денег бандитам отдаем. Что они с ними сделают?
– Ну, а ты бы что сделал? – спросил я.
– Да нашел бы что.
– Вот и они найдут. Считай, что купил за эти два миллиона прощение всех грехов себе и товарищам. По пятьсот тысяч за человека, не так уж и дорого.
– Значит, не тяжкие были грехи.
Последними из бидона я вытащил две пачки сине-зеленых немецких марок, десяток скатанных в плотные трубки бумаг – наверное, облигации или страховые полисы, и увесистый мешочек из плотной ткани, похожий на кисет с вышивкой и завязками. Внутри были несколько необработанных тусклых камней, толстое золотое обручальное кольцо, пяток больших серебряных монет с двуглавым орлом и десятка два юбилейных рублей с портретом Ленина. Я бросил мешочек в чемодан и собрался захлопнуть крышку, но Славка сказал:
– Подожди.
Он вынул мешочек, распустил завязки, достал оттуда один рубль и бросил на дно опустевшего бидона.
– Ну вот, теперь можно обратно закапывать.
– Зачем это?
– Ну, мало ли, пусть будет, на всякий случай. Схрон-то хороший.
– Да я про рубль.
– А это как бы примета.
– Какая?
– Не знаю. Хорошая. Чтобы вернуться.
Я закопал бидон обратно в яму и забросал раскоп песком, мусором и головешками из костра. Тяжеленный чемодан мы оттащили к парадной, и я сидел на нем, глядя в ночное небо, пока Славка вызывал из квартиры такси. Редкие звезды мерцали и серебрились, как дрожащие слезы. Одна из них медленно плыла в вышине, пересекая небосклон от горизонта до горизонта – то ли спутник, то ли инопланетный корабль. Хотя о чем это я – все инопланетяне были здесь, на Земле, и ангелы тоже, и черти, и не отличить одних от других, да и незачем отличать; рай пуст, ад – тем более, и только у нас тут толкотня и неразбериха, как в прихожей тесной квартиры на свадьбе или на похоронах.
Толстый усатый таксист помог погрузить чемодан в багажник.
– Неподъемный, – заметил он. – Собрались куда?
– В отпуск лечу, – сказал я. – Вот только за друзьями заеду, а потом сразу в аэропорт.
Славка махнул рукой, стоя в дверях парадной. Такси выбралось через арку на Лесной проспект и понеслось по ночному городу.
Упругий теплый ветер бил в открытые окна, сдувал сигаретный пепел. Мы ехали в тишине, только мотор гудел да шелестели покрышки. Несколько раз таксист пытался завести разговоры и намекнуть, что готов довезти меня вместе с друзьями и до аэропорта, но когда увидел, что выхожу я у «Трех звезд», то протянул только:
– Знакомое место, – поспешно выволок чемодан и ретировался.