Двери заведения были закрыты, но окна ярко светились, а изнутри доносились какие-то разухабистые басы. Я подошел к боковому входу и постучал. Из-за приоткрывшейся двери пахнуло горячим воздухом, выпивкой, одеколоном, плеснула блатными аккордами магнитофонная музыка и высунулся давешний белобрысый атлант. Он увидел меня, радушно оскалился рядами великолепных зубов и по-свойски подмигнул.
– Чемодан занеси, – сказал я, пытаясь сохранить статус-кво, и вошел внутрь.
В «Трех звездах» гудела ночная жизнь: вокруг столиков сидели крепкие ребята разной степени трезвости, кто-то неспешно бродил между компаниями, кто-то степенно беседовал, стараясь держаться солидно; вентилятор с трудом разгонял липкую духоту; на барной стойке расположились две початые литровые бутылки импортной «Столичной» и, символом удавшейся жизни, крупно нарезанный ананас. Едва я вошел, как все разом замолчали и повернулись ко мне, и некоторые почему-то заулыбались, и бармен Паша с пережеванными ушами тоже улыбался и по-дружески махал мне рукой, а сам Пекарев, в модном спортивном костюме, встав из-за столика, вышел навстречу, раскинув крепкие ладони в широких объятиях:
– Здорово, преступник! Добро пожаловать на огонек!
Он стиснул мою руку в цепком пожатии и с силой хлопнул по плечу. Публика за столиками снова заговорила, занявшись своими делами, а из динамиков за стойкой затянуло:
У павильона «Пиво-воды»
стоял советский постовой,
он вышел родом из народа,
как говорится, парень свой…
Пекарев потащил меня к столику у окна. Там сидели интеллигентного вида молодой человек в очках на зарубежный манер и широкоплечий, костистый, немолодой мужчина в поношенном темном пиджаке и с очень коротко стриженными седыми волосами. У него были большие морщинистые кисти рук, синие от наколок, а многочисленные татуированные перстни на пальцах складывались в сюжет, достойный биографического романа.
– Витек, знакомься: это Афанасий, – Пекарев показал на молодого человека, – а это вот – дядя Миша.
Афанасий вежливо кивнул. Дядя Миша, не мигая, молча смотрел бледно-голубыми, лишенными ресниц глазками.
– А это Витя, – представил меня Пекарев. – Витя – мент, но мент правильный! Давай, Витя, садись с нами.
Я сел. Дядя Миша степенно поплевал на окурок папиросы, с подчеркнутой тщательностью раздавил его в пепельнице, встал и ушел.
Пекарев ухмыльнулся.
– Дядя Миша старой веры придерживается, – объяснил он. – Да и хер с ним. Пусть валит, без него веселее. Давай с нами водку пить.
На столе мигом оказалась запотевшая бутылка «Столичной», граненые рюмки и стопка слезящихся соком круглых ломтиков ананаса. Мы выпили и закусили волокнистой сладкой мякотью.
– Толя, я к тебе не с пустыми руками, – напомнил я.
– Ну как же, как же, – оживленно откликнулся Пекарев. – Посылка от друзей, я помню. Это не тот ли чемоданчик?..
Рядом с белокурым атлетом у дверей здоровенный потертый кофр с металлическими углами действительно выглядел «чемоданчиком».
– Он самый.
– Афанасий, займись, пожалуйста, – сказал Пекарев. – А мы пока тут с Витей посидим, побеседуем.
Афанасий поправил очки, встал, атлет легко подхватил чемодан, и они вместе скрылись за боковой дверью рядом со стойкой.
– Ну, еще по одной? – предложил Пекарев. – И расскажи мне, как ты, бывалый сыскарь, доверился этой гниде Хопперу? Он же всему городу известен!
– Теперь, вижу, я тоже известен всему городу.
– Еще бы! Ты, можно сказать, легендой стал в последнее время.
Мы выпили еще по одной, а потом и еще – под разговор и рассказы. В слухах и догадках в отношении моей скромной персоны действительно недостатка не было. Большинство рационально мыслящих обитателей преступного закулисья сходились во мнении, что меня подставили в ходе очередной межведомственной схватки гигантов – Госбезопасности и МВД. Были версии и посмелее: кто-то утверждал, что я – глубоко законспирированный шпион, кто-то – что, наоборот, ловлю шпионов, а то, что на меня якобы охотится вся милиция и все оперативники КГБ в Ленинграде, лишь прикрытие. Некоторые говорили, что я раздобыл компромат и на свое начальство, и на руководство Комитета, и теперь меня наперегонки ищут и те и другие; но встречались и вовсе экзотические предположения.
– Ты Аркашу Котика знаешь? Ну, валютчик такой, с Рубинштейна, который не в себе, еще оборванный постоянно ходит. Подпольный миллионер, между прочим. Так вот он говорит, что ты вместе с этим беглым ученым завладел инопланетной технологией какого-то супероружия, во время испытания которого леса вокруг города подожгли, и теперь собираешься загнать это оружие тому, кто больше даст, или нашим, или америкосам. А наши, понятно, платить не хотят, вот и ловят тебя. А девица, которую тоже ищут, собственно инопланетянка и есть. Ничего себе, да?!
Я засмеялся и чуть не подавился ананасом.
– Жевалов этот твой опять заходил, – продолжал рассказывать Пекарев. – Я ему говорю: товарищ подполковник, вы у нас уже постоянный гость, может, столик для вас держать? Прощение всех прошлых и будущих прегрешений обещал, если кто-то из наших поможет тебя найти. Чуть ли не покровительство Комитета, можешь себе представить? Ну, я ответил ему, мол, ошиблись адресом, штаб добровольной народной дружины на другой стороне. Посадить меня за измену Родине пригрозил, вот так.
Мы почти ополовинили литр «Столичной», а Вилли Токарев из динамиков запел про рыбалку, когда возвратился Афанасий.
– Все точно. Даже больше на пятьсот двадцать пять рублей.
Пекарев удовлетворенно и с видимым облегчением вздохнул.
– Витя, благодарю. – И снова протянул руку. – Ни о чем не спрашиваю, не мое это дело, как и что, – просто благодарю. От души.
Афанасий положил на столик пухлый бумажный сверток, перетянутый канцелярской резинкой.
– Тут тридцать тысяч, как договорились.
Я ответил на рукопожатие и сказал:
– Денег не надо.
Пекарев откинулся на спинку стула.
– Интересно. А что же тогда?
– Дружескую услугу.
– Какую?
– Пока не знаю.
Он усмехнулся и покачал головой.
– Честно говоря, я бы предпочел отдать деньгами.
– Толя, в моей ситуации я бы предпочел услугу.
– Именно потому, что я знаю твою ситуацию, деньгами мне как-то спокойнее. Ну, хочешь, еще трешку накину? Или пятерку?
– Нет.
– Витя, я очень не люблю быть кому-то должен, – набычился Пекарев. – А ты меня пытаешься заставить делать то, чего я не люблю. И, кстати, когда меня пытаются заставить, я не люблю тоже.
– Толя, ты готов был тридцать тысяч заплатить только за то, чтобы тебе «вежливых людей» сдали, – в тон ответил я, – а я сам всю сумму привез. И я не заставляю, а прошу помочь. Не воспринимай это как долг. Просто ответная услуга, и все.
– Но я ведь могу и отказаться.
– Можешь.
Он помолчал, склонив голову и барабаня пальцами по столу. Потом хлопнул ладонью так, что подпрыгнули рюмки, и сказал:
– Добро.
Мы встали и опять, уже в который раз, стиснули руки в пожатии.
– Я позвоню.
– Буду ждать.
– До свидания, – сказал Афанасий.
Я пошел к выходу. Угрюмый дядя Миша за стойкой пил водку маленькими глотками, закусывая шоколадной конфеткой, и смерил меня на прощание взглядом сонного крокодила.
…заброшу к черту этот рыбий спорт вонючий,
пойду туда, где учат в шахматы играть!
Эх, чтоб твою мать!
Буду в шахматы играть!.. —
донеслось мне вдогонку.
Я подумал, что это знак.
Наступило утро 31 августа – самого грустного дня в году со школьных времен. Рябина уже красная, вода холодная, большущие злые осы кружатся вокруг темно-алой дряблой мякоти перезрелых арбузов. Лето кончилось, как всегда, слишком быстро и не оправдав ожиданий – метафора чересчур прозрачная, чтобы ее раскрывать, и тривиальная тема школьного сочинения звучит подобно вопросу на Страшном суде: как ты провел лето? Не так, как хотелось бы, ну, или не совсем так, и придется снова мямлить: я гулял, купался, был у бабушки, доил корову. Уже получены учебники в библиотеке, и пройден медосмотр, и уже видел своих одноклассников, может, не всех, но многих, кто возвратился с каникул, – они вытянулись, отрастили себе редкие усики, или грудь, или и то, и другое, – и завтра в школу, хочешь ты того или нет. Конец лета – конец свободы, обреченность и неизбежность.
С такими мыслями я подходил по Лермонтовскому проспекту со стороны набережной Фонтанки к гостинице «Советская» – этой жемчужине в короне из злачных мест на челе криминального Ленинграда, в которой, будто в насмешку над обязывающим названием, сосредоточились все пороки загнивающего капитализма и решительно чуждого нам образа жизни: продажной любви, азартных игр, наркотиков, спекуляций валютой, шмотками и алкоголем. Безусловно, этот рокочущий вулкан страстей человеческих не мог оставаться без присмотра: здесь работали и штатные сотрудники КГБ, без которых не обходилась ни одна гостиница, принимающая иностранных туристов, и милиционеры в форме и без, и агенты контрразведки под видом барменов, официантов и горничных, и двойные агенты среди фарцовщиков и проституток, и даже агенты тройные и четверные, которые порой сами забывали, кто они, путаясь, какую роль и когда им нужно играть; в укромных закоулках длинных коридоров на всех этажах были явочные номера, номера для прослушки, номера, постоянно забронированные двойными агентами для тройных, и бог знает, какие еще номера, так что я не удивился, когда Яна сказала, что пресловутый дядя Володя поселился именно здесь.
Впрочем, я сомневался, что его пятьсот второй номер находился в ведении Комитета.
Грязно-белый двадцатиэтажный корпус высился впереди в дрожащем мареве жаркого утра, а справа, над его пятиэтажным соседом, подобно опустившемуся космическому кораблю из далекого будущего, реяла круглая надстройка знаменитой «Шайбы», места силы дл