я тех, кто знал тайный вход в кафе-бар через лифт и мог позволить себе заплатить трешку за право войти. Я надел темные очки, нахлобучил кепку пониже, поднялся по пологим ступеням и вошел в просторный прохладный холл. Пожилой швейцар быстро взглянул на меня и отвернулся с безразличным видом, заложив руки за спину. Слева за столом рядом с раскрытой дверью в отдел сидел милиционер в форме и что-то писал. Усталые помятые проститутки молча пили чай за стойкой в лобби-баре. Иностранец с красным лицом и белыми волосами похмелялся водкой, запивая ее пивом из высокого запотевшего бокала и зажмуриваясь от удовольствия при каждом глотке. На диване под пальмами расположился субъект в душном костюме и читал «Огонек», временами окидывая скучающим взглядом вестибюль, посередине которого стояла группа интуристов с яркими чемоданами.
– Magst du die Stadt?
– Ja, er sieht aus wie Dresden[52], – услышал я, проходя мимо, и, как это часто бывает при звуках языка Гейне и Гете, на мгновение оказался в зимнем лесу и увидел в прорезь прицела винтовки, как из кузова броневика выпрыгивают солдаты в серо-зеленых шинелях. Генетическая память – цепкая штука.
Лифт поднял меня на пятый этаж. Толстые ковровые дорожки глушили звук шагов. Номер 502 находился в самом конце коридора, и с точки зрения конспирации выбран был идеально: никто не будет проходить мимо, ни случайных глаз, ни ушей, а утром, как сейчас, – еще и никаких соседей вокруг. Я подошел к двери, собрался с мыслями и постучал.
Дверь распахнулась.
– Виктор? Входите, входите! Я вас ждал!
Он был на полголовы пониже меня, пожилой, но крепкий и энергичный, из тех людей, кто начинает протягивать для приветствия руку еще за несколько шагов, а потом долго жмет ее, с энтузиазмом потряхивая. Правда, сейчас рукопожатие вышло немного неловким: я промахнулся мимо ладони и, видимо, слишком сильно прихватил пальцы, так что дядя Володя болезненно сморщился и отдернул руку. На указательном пальце правой руки сквозь лейкопластырь проступило пятнышко крови.
– Ох, простите великодушно! – воскликнул я. – Не рассчитал.
– Да ничего, ничего! У меня просто порез тут, консерву неаккуратно открыл, знаете ли… Да вы проходите, присаживайтесь!
Номер был категории люкс: короткий коридорчик с туалетом и ванной, направо – спальня, в просторной гостиной – диван и два кресла, журнальный столик, большой цветной телевизор на тумбочке и даже маленький холодильник под застекленным пеналом с посудой. На спинке стула рядом с письменным столом висел старомодный двубортный пиджак, на лацкане которого я заметил две полоски орденских планок.
Я сел в кресло и положил на столик очки и кепку; дядя Володя закрыл дверь, накинул цепочку и тоже уселся напротив. Он был похож на положительного директора завода или председателя колхоза, как их обычно изображают в кино: открытое лицо, густые седые волосы зачесаны назад, умный взгляд из-под кустистых бровей. Некоторое время мы молча рассматривали друг друга, а потом дядя Володя сказал:
– Ну и в историйку мы с вами вляпались, Виктор… э-э-э…
– Можно просто Виктор.
– Да-а-а-а, – протянул он и предложил: – Может, чайку? Или кофейку? Или чего покрепче?
– Попозже.
– Да, да, вы правы, конечно – сначала дело! Тогда закурим?
Я вытащил из кармана пачку и протянул ему. Дядя Володя замотал головой, вскочил, подбежал к стулу, похлопал по карманам пиджака, вынул оттуда портсигар, коробку спичек, снова уселся и закурил.
– Мы так по телефону коротенько с вами как-то, – снова заговорил он. – Напомните, откуда вы моего племянника знаете?..
– Мы с вашим племянником не знакомы, – поправил я. – Я – друг Саввы Ильинского. Он и передал мне ваш номер.
– Ах, да, да! Савва, конечно. Тот самый! А с ним, простите, как познакомились? Работали вместе или?..
Он часто и глубоко затягивался папиросой, поглядывая на меня через дым и стряхивая пепел в широкую, как тарелка, массивную мраморную пепельницу, стоящую между нами на столике.
– Савва сам обратился за помощью, – пояснил я. – Пришел ко мне домой вместе со своей спутницей несколько дней назад. Честно говоря, я до конца не понимаю, почему именно ко мне.
– А вы, позвольте спросить, где работаете?
– В милиции.
Дядя Володя откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня с любопытством.
– Вот как? Неожиданно. И что, тоже верите в эту былину с инопланетянами и с какой-то волной, которую изобрел Савва и которую непременно нужно спрятать от наших военных?
– Ну, если я здесь, стало быть, верю. А вы?
Он рассмеялся и с силой провел рукой по волосам.
– Знаете, я человек практический, можно сказать, приземленный. Всю жизнь в торговле работаю – никакой романтики, про фантастику уж не говорю, один трезвый расчет да презренный металл. Но вот ученым, знаете ли, привык верить. Это мы с вами люди простые, а они, ученые то есть, рождены как раз, чтобы сказку сделать былью – так что не нам им указывать, где быль, а где сказка. Я, конечно, сначала племяннику не поверил: ну какие, скажите на милость, инопланетяне и НЛО? А потом он меня, как-то вот, знаете…
Дядя Володя пошевелил крепкими пальцами, подбирая слова.
– Убедил? – подсказал я.
– Убедил, – с готовностью согласился дядя Володя. – И про эту волну так складно, и про военную угрозу… В общем, решил помочь, чем могу.
– Поэтому я и здесь.
– Ну да, ну да…
Дядя Володя колебался, и его можно было понять. Ему приходилось импровизировать, мне тоже. Я не торопил. Он раздавил папиросу, встал и прошелся по комнате.
– Честно говоря, я думал, что Савва сам приедет… Поймите, Виктор, я не то, чтобы не доверяю вам, но…
– Владимир Владимирович, – начал я, – мы с вами оказались в такой ситуации, когда вообще сложно кому-либо доверять. Савва потому и попросил меня встретиться с вами, что тоже не до конца уверен, так сказать, в безопасности. И я согласился, потому как ставки в игре высоки, и лучше рискнуть мной, человеком в данной истории малозначащим, чем Ильинским. Ваши сомнения мне понятны. Но сейчас я могу или уйти, и тогда вы больше никогда не услышите ни про Савву, ни про его спутницу, или остаться, и мы с вами обговорим детали того, как помочь Ильинскому уйти за границу.
Дядя Володя молча стоял посреди комнаты, глядя в пол и приподнимаясь и опускаясь на носках. Проходили секунды, длинные, как часы. Наконец я затушил сигарету и решительно сгреб со стола кепку и солнечные очки.
– Что ж, всего…
– Эх, была не была! – воскликнул дядя Володя и махнул рукой. – Где наша ни пропадала! Записывать будете или запомните?
– Запомню, – заверил я.
Он снова уселся в кресло напротив.
– В общем, есть в консульстве США один человек, Майкл Вестен. Он там второй атташе по культуре. Лет тому десять назад тоже в торговле работал, и получилось, что я ему тогда с квотами подсобил немного, потом еще там, по мелочи, так что мы с ним как бы сдружились, и я знаю, что в просьбе он мне не откажет. Кстати, чтоб вы не думали, он человек сочувствующий, и к советской власти хорошо относится, и марксизмом интересуется. Я, признаться, как только Женя со мной поговорил, уже удочку-то закинул: мол, так и так, надо устроить, хорошим людям помочь старой дружбы ради. И теперь все, что нужно – это набрать номер… точно запомните? Ладно, вот этот номер… попросить к телефону мистера Вестена и сказать ему, что для него у вас срочное уведомление… Срочное уведомление, запомнили? Ну вот, а он уже скажет точно, куда приезжать и что делать. Не забудете?
– Ни в коем случае, – заверил я. – Все передам в точности.
Дядя Володя хлопнул в ладоши, энергично потер их и предложил:
– Ну, теперь можно и по рюмашке?
– Можно, – согласился я.
Он подошел к холодильнику, присел перед ним на корточки, кряхтя и хрустнув коленями, и открыл дверцу.
– Так, что тут у нас… Есть джин хороший, английский. Как вы, Витя, насчет джина, а? Я, конечно, тоже нашу беленькую больше уважаю, но иногда…
– Позволите пару вопросов? – перебил я.
– Ну конечно, – с готовностью ответил дядя Володя, звеня бутылками в холодильнике.
– Гуревич знает, что ты задушил Галю Скобейду? И что такого ты ему наплел, чтобы он попросил ее принести черновики?
Нельзя сказать, чтобы я рассчитывал на диалог в духе классических детективов, где сыщик и изобличенный злодей, усевшись по креслам, пускаются в разговоры, в которых один объясняет читателям или зрителям, как при помощи собственной проницательности раскрыл преступление, а другой – как его совершал. Но от Саввы я знал, что дяде Володе уже за шестьдесят, а потому был готов разве что к неубедительной попытке к бегству или чему-то в этом роде.
Но никак не к тому, что произошло дальше.
Он молниеносно вскочил и запустил в меня тяжелой бутылкой Beefeaters, целя в голову. Я едва увернулся, бутылка врезалась в мягкую спинку кресла, отлетела ракетой и завертелась на полу; я подхватил со стола пепельницу и прыгнул вперед, он тоже, мы столкнулись посередине комнаты, чуть не упали, отступили на шаг и бросились друг на друга.
Я взмахнул пепельницей, целя ему в висок; он перехватил мою руку и ткнул растопыренными пальцами в глаза; я отшатнулся, получил удар в челюсть, выронил пепельницу, а потом жесткий, как копыто, кулак врезался мне под дых. Я закрылся локтями, а дядя Володя попер на меня; он был сильным, кряжистым и тяжелым, будто сырая колода, и бился как человек, которого учили не драться, а убивать: увесистые удары летели в глаза, в ключицу, в гортань, и меня спасала только скорость реакции – сказывалась разница в возрасте, – но предплечья уже онемели, в груди разливалась боль, мне удалось разок вмазать ему по физиономии и подбить глаз, но никто не назвал бы такое убедительной заявкой на победу. Я схватил его за грудки; он мгновенно перехватил руки, поднялся на носках и врезал мне лбом в переносицу так, что перед глазами взорвалось красное марево боли, а потом оттолкнул и ударил ногой в живот. Я отлетел, упал и ударился головой о ножку стола. Честно говоря, если бы дядя Володя продолжил охаживать меня кулаками, то дело кончилось бы совсем плохо – он просто забил бы меня до смерти, и так оно и вышло бы, будь он на два десятка лет помоложе; но он был уже стариком, он выдохся и устал и потому подхватил с пола бутылку джина, расколотил ее об угол стола и с «розочкой» в руках двинулся на меня. Я поднялся; он, оскалив крупные желтые зубы, сделал выпад, потом еще один, а на третий раз я поймал его руку, крутанулся, упал на колено и швырнул через спину, вложив в бросок всю силу, которую мог. Дядя Володя взмыл вверх по широкой дуге, чиркнул подошвами по потолку, всем весом обрушился на пол, врезавшись спиной в ковролин так, что прогнулся пол и подпрыгнула мебель, и скорчился, ловя ртом воздух. Я схватил пепельницу и с силой опустил ее ему на лоб, в последний момент развернув плашмя увесистый мраморный диск.