Дядя Володя захлопнул рот и затих.
В сгустившемся воздухе пахло алкоголем и адреналином. Меня мутило, не хватало дыхания, голова кружилась, нос горел и по ощущениям стал размером с футбольный мяч. Я встал и посмотрел на поверженного противника. Тот лежал неподвижно, раскинув руки, на лбу вздувалась багрово-синяя шишка, дыхания не было слышно, но грудь чуть заметно приподнималась и опускалась. Я изо всех сил пнул его в бок – он не издал ни звука, только живот колыхнулся под выехавшей из-за пояса желтой рубашкой.
Я вытащил у него брючный ремень и туго связал за спиной руки. Обшарил карманы брюк, нашел металлическую удавку с одним стальным кольцом, швырнул ее на стол. Бросил рядом связку каких-то ключей и удостоверение майора КГБ, которые вытащил из кармана пиджака. Потом побрел в ванную; в зеркале над раковиной отразилась неприглядная физиономия с багровым раздувшимся носом и наливающимися чернотой кругами вокруг глаз. Из ванной я принес пояс от банного халата и шнур от фена, которыми стянул дяде Володе ноги по щиколоткам. Передохнул минуту и прошелся по номеру. В спальне под подушкой обнаружился похожий на «ПМ» пистолет, а в ящике прикроватной тумбочки – толстая пачка машинописных страниц и свернутый рулон перфорированной бумаги. Я методично оборвал провода у телевизора, холодильника и телефона, разорвал на полосы простыни, приволок одеяло из спальни и принялся заворачивать в него дядю Володю. Он был тяжеленный, каким бывает обычно мертвец, но я все равно управился, плотно замотал его в одеяло, обвязал импровизированными веревками, а потом, поднатужившись, поставил сверху кресло, втиснув получившийся куль между ножек. Сам уселся сверху, закурил и стал ждать.
Часы показывали половину одиннадцатого. Через полтора часа нужно было связываться с Иф Штеллай – теперь я получил доказательства ее правоты, когда она утверждала, что Яна стремится не спрятать открытие Ильинского и его самого подальше, а напротив – хочет передать его тем, кто с наибольшей вероятностью использует это открытие как оружие. Да и кроме этого, у меня были еще дела. Я уже собирался уйти, как заметил, что веки у дяди Володи дрожат.
– Хорош притворяться, – сказал я. – Я вижу, что ты очухался.
Он приоткрыл один глаз.
– Из Конторы?
– Нет, но коллеги твои скоро здесь будут. Или мои коллеги. Кто-то точно будет, в общем.
– Сука красноперая, – хрипло выдохнул он. – Пить дай.
Я взял из холодильника бутылку «Ессентуков», открыл и поднес горлышко к его губам. Он принялся пить, кашляя и захлебываясь. Пузырящаяся вода текла по щекам и подбородку.
– Все, хватит. А то описаешься. Тебе еще часок-другой придется тут полежать.
– Как? – спросил он, отдышавшись.
– Порез на пальце. У тебя кольцо слетело, когда Скобейду душил, и ты палец разрезал, докручивая удавку.
– И все?
Конечно, это было не все. Но я не стал ему объяснять, что провалом своим он обязан некоей Ишим Янай Элохим Меген. Ибо людей с порезами много, а вот таких, которых ангелы используют для передачи наиболее агрессивным политическим силам фатальных военных технологий – таких наперечет.
Этот простой логический квадрат я набросал на газетных полях вечером накануне. От Кардинала мне было известно, что так называемый дядя Володя – сотрудник КГБ, и Яна, безусловно, знала это в силу осведомленности, присущей ей как элохиму. Тем не менее она надоумила Ильинского позвонить бедняге Гуревичу, который скорее бы голову дал себе отпилить, чем помог ей хоть в чем-то, и была намерена воспользоваться содействием и связями в американском консульстве его мнимого дяди для пересечения границы; вывод – дядя Володя не сотрудник КГБ, служба в Комитете – прикрытие. Тогда кто?
Славная девушка, спортсменка и комсомолка Галя Скобейда, согласилась бы вынести из института черновики секретных расчетов только ради одного человека в мире – Саввы Ильинского; и только два человека на свете рискнули бы обратиться к ней с такой просьбой – сам Ильинский и, от его имени, Евгений Гуревич, да вот только он переоценил степень доверия Гали, и она сообщила о его странной просьбе Исаеву. Как там сказала мне Леночка? «Человек или люди, которые обратились к Гале Скобейде, были ему знакомы и опасности, по его мнению, не представляли» – ну конечно, что опасного в несчастном Гуревиче? Но на роковую встречу в Сосновке пришел не он. Тогда кто? И не потому ли Яна вышла на связь с ним не в воскресенье, когда маневр с мертвыми двойниками сработал и их розыск был уже прекращен, а во вторник, после того как в сфере вероятностей отразилось убийство Исаева и Скобейды и привлекло внимание Яны к тому, кто его совершил?
– Ну так что, знал Гуревич, что ты задушил девушку?
– Ничего он не знает, – просипел дядя Володя. – Спятил совсем, на работу не ходит, дома сидит, на таблетках. Едва в психушку не отправили, я не дал. Повредился в уме на своих инопланетянах, все плакался, что в Комитете ему не поверили, в газеты хотел обратиться. Умный, а дурак. Ну, я его постепенно так подвел к мысли, что это здесь ему не верят: коммунисты – материалисты, что с них взять. А вот на Западе – другое дело, там в США летающие тарелки с 1947 года исследуют, там и поверят, и меры примут. Нужно только взамен что-то предложить. Скажи, говорю, помощнице Ильинского, что ты хочешь его работу продолжить, пусть принесет все бумаги, какие сможет. Думал, хоть черновики получить, и то дело. А тут вдруг сам Ильинский звонит! Сука, чувствовал же, что подвох… рискнуть решил… Э, ты что делаешь?!
Я засунул ему в рот скомканный обрывок наволочки, обвязал вокруг головы полосами из простыни, проверил еще раз, хорошо ли держат узлы, стягивающие куль из одеяла, и вышел из номера, повесив на дверь табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ».
Нужно было бы отойти от «Советской» подальше, но сил у меня не было. Я кое-как добрел по проспекту Москвиной[53] до сквера у большого собора, нашел телефон и набрал номер.
– Опять ты, Адамов. – Голос Жвалова показался мне спокойным и как будто усталым. – Не угомонишься никак? Или все-таки сдаться решил?
– Привет, Жвалов. Знаешь такого майора Горбаня Владимира Владимировича?
– Допустим. И что?
– Тогда допусти еще, что этот майор Горбань, известный в определенных кругах как дядя Володя, убил в ночь на вторник особиста Института связи ВМФ Исаева и сотрудницу того же НИИ Галину Скобейду с целью завладения черновиками расчетов по проекту такому секретному, что я по телефону даже не буду его называть. Допусти так же, что указанный дядя Володя мною задержан, полностью в содеянном изобличен и что в моем распоряжении имеются удавка, которой убили Скобейду, со следами крови последней, а также крови этого твоего Горбаня, его пистолет, из которого застрелили Исаева, а также упомянутые черновики, на которых дядя Володя руками своими тоже наверняка наследил предостаточно. Допустил, Жвалов?
В трубке замерла тишина.
– Плохи дела твои, подполковник, – продолжил я. – Куда хуже моих. Ведущий специалист стратегического оборонного проекта, которого ты охранять должен был, сначала исчез, а потом помер у тебя на руках, девица, которую ты даже опознать так и не смог, тоже; вместо раскрытия вражеской агентурной сети наловил пионеров да пенсионеров из коммуналки, на которых только зло срывать можно, а толком предъявить нечего. Так мало этого, вдруг оказывается, что у тебя под носом действовал двойной агент, резидент иностранной разведки, и ты его, Жвалов, не только проворонил, а еще и лично приставил к одному из засекреченных ученых, чем этот агент не преминул воспользоваться, захватив материалы исследований, да еще и сотрудника Комитета государственной безопасности застрелил! Да, тут лишением звания и увольнением без выслуги не ограничится, тут дело паскудное, трибуналом пахнет.
– Чего ты хочешь, Адамов?
Я на какой-то миг подумал, что к телефону подошел кто-то другой, но нет: это был Жвалов, просто голос его звучал теперь почти совсем по-человечески.
– Я хочу вернуться в родной главк героем и передать коллегам из второго отдела раскрытое двойное убийство, а руководству – историю о вопиющей некомпетентности некоторых сотрудников госбезопасности и о чрезвычайно тяжких последствиях, к которым она привела. Можешь себе представить, с какой скоростью мое начальство доложит об этом своему начальству в Москву и на какой уровень выйдет скандал, в котором главным героем будешь ты, Жвалов: человек, все просравший, да еще и пригревший вражеского агента на широкой груди КГБ.
Из трубки донесся какой-то сдавленный звук.
– Или другой вариант: ты немедленно отпускаешь всех моих задержанных друзей. Никаких дел, никаких последствий, никакой испорченной биографии. И не просто отпускаешь, а сам лично извиняешься перед каждым, так, чтобы ни у кого из них претензий к тебе не было. Через час все должны быть дома живыми, здоровыми, добрыми и веселыми. Понял?
– Да, – пропыхтел он.
– Кроме того, ты, разумеется, отзываешь все запросы на мой розыск и сообщаешь моему руководству, что Комитет государственной безопасности ко мне претензий не имеет и что вышла ошибка по твоей, Жвалов, вине.
– Согласен.
– Если сделаешь, как тебе велено, то через час позвоню снова и сообщу, где забрать Горбаня, – сказал я и повесил трубку.
Настроение у меня было таким, что хоть снова в драку. Даже голова прошла и сломанный нос почти перестал болеть. Наверняка мне просто казалось, но даже дым поредел как будто, и солнце больше не жгло напалмом, а приветливо грело сквозь легкую сизую дымку.
Я с удовольствием прошелся по улицам, посидел на лавочке в сквере за Военмехом[54] и ровно в 11.40 набрал номер телефона в квартире на Лесном. Трубку долго не брали, и я уже забеспокоился было, когда наконец раздался щелчок и знакомый голос с легким грузинским акцентом ответил:
– Але, говорите, ну!
– Салами, Георгий Амиранович, – сказал я.