Я усмехнулся.
– Новые экспериментальные технологии, Толя, не волнуйся. Скоро все так разговаривать будут.
– Охренеть.
В трубке сипло закашляли.
– Слушай, я по поводу дружеской услуги. Нужна твоя помощь.
– Ну, если надо – так надо. Говори.
Я объяснил, что мне от него нужно. Он выслушал и ответил с явным облегчением:
– Витя, вообще без проблем! Сегодня?
– Да, в полночь.
– Сделаем! Ты приезжай только заранее, часов в одиннадцать, там человек мой будет на месте, он все организует!
Я попрощался, подмигнул старухе, бесстрастно наблюдавшей за мной, и снова принялся крутить диск. Стелла нервно дернула плечом и вздохнула.
– Добрый день, Виктор Геннадьевич.
– Здравия желаю, товарищ Кардинал! Вы у телефона сейчас?
– Само собой разумеется. А почему вы спросили?
– Да так, на всякий случай, проверить кое-что.
– Зато я не могу разобрать, где вы, и меня это несколько удивляет.
Я не стал развивать эту тему и сказал:
– Хочу пригласить вас на встречу.
– Это то, что я думаю?
– Да. Но вход платный. От вас может потребоваться вот что…
Кардинал слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, а потом сказал:
– Что ж, полагаю, это возможно. Называйте место встречи.
Я назвал и повесил трубку. Стелла притопнула туфелькой и сделала большие глаза.
– Все, уходим, уходим, – успокоил я.
Мы направились к двери, и я думал, что смогу удержаться, но нет – повернулся к шаркающей следом старухе и сказал ей:
– Пареньку своему передайте, чтобы с едой не игрался. У нас в Ленинграде хлеб не выбрасывают.
И вышел.
Лестница за дверью оказалась совсем другой: она опускалась по винтовой широкой спирали вокруг пустоты, наполненной бледным светом, лившимся со стеклянного потолка, купол которого был покрыт витражной росписью с изображением морского змия, вздымающегося над кораблем, с кормы которого простирала к нему руки девушка в красном платье. Лифта не было, и мы шли пешком.
– Зря ты так со старухой, – сказала Стелла. – Она роцеах, истребитель. Может при необходимости город сжечь за секунду.
– Хорошо, что такой необходимости пока нет, – ответил я и заметил: – Лестница изменилась.
– Да? Возможно. Но ты забываешь, что ее видишь только ты. Я лично вообще ни по каким лестницам не поднималась.
– А машгиаха в образе первоклассника тоже вижу только я?
Она улыбнулась.
– Нет, и я: это его излюбленный облик. Знаешь, Полигон по-разному влияет на всех. До Эксперимента мы все, и элохимы, и шеды, были… как сказать… более одинаковыми. Да и никаких элохимов и шедов не было до Эксперимента. А в Контуре, и тем более на Полигоне, особенно у тех, кто работает с людьми непосредственно, есть возможность проявить свою индивидуальность, хотя многие из нас уже успели забыть, что это такое, а некоторые никогда и не знали. А тут оказалось вдруг, что у нас есть разные вкусы и предпочтения. Вот машгиаху нравится быть маленьким мальчиком, который живет с бабушкой; Боб выбирает образы каких-то громил и героев боевиков, я… ну, ты знаешь. – Стелла вздохнула. – Не представляю, что будет с этим всем после, когда закончится Эксперимент. Наверное, придется лечиться как-то, восстанавливаться…
Мы вышли из дома, перешли через мост и сели в машину. В серой дали у изгиба набережной ярким пятном маячило красное пальто.
Город приветствовал наше возвращение из закулисья вечерней пятничной суетой: жарой, гудками машин, переполненными трамваями, потными пешеходами, запахами дыма, вонью выхлопных и других разных газов – и я как никогда не был так всему этому рад, потому что после визита к машгиаху чувствовал себя, словно оказался на летней цветущей поляне, выбравшись из морозилки с бараньими тушами.
– Как думаешь, насколько Яна сейчас может использовать средства поиска и наблюдения? – спросил я.
Стелла покачала головой.
– Нинасколько. Она в физическом теле, а значит, любое наблюдение потребует применения такого вида лхаш, который вызовет локальное возмущение, его я тут же засекла бы. Если ты про себя, то она может только связываться с тобой, потому что у нее записаны твои сигнатуры, и только если ты выключил подавление сигнала, но отслеживать передвижения или тем более слышать и видеть – нет, не в состоянии, во всяком случае в режиме реального времени Полигона. Единственное, что у нее сохранилось в полной мере, – это доступ к сфере вероятности, но, как ты знаешь, события прошедших суток отражаются в ней только после четырех часов утра.
– Мы успеем.
– Значит, сегодня намечается вечеринка? – осведомилась Иф Штеллай.
– Вроде того, – согласился я.
– И мы с Бобом в числе приглашенных?
– Несомненно.
– Знаешь, я так и не поняла до конца, что ты задумал.
– Пусть будет сюрприз.
– Ну что, тогда по мороженому?
Мы съели по мороженому – лучшему в мире ленинградскому пломбиру в вафельном стаканчике, такого мороженого уже нет и никогда больше не будет. Потом Иф Штеллай укатила по своим делам, наверное, в свои 60-е, а я, уже в который раз за день, направился к телефону.
Трубку снял Ильинский.
– Привет, Савва Гаврилович, – сказал я. – Как жизнь молодая?
– Хорошо, благодарю вас, – отозвался он. – Позвать Яну?
– Не нужно. Просто передай ей, что встреча прошла отлично и я обо всем договорился. Будем ждать вас в полночь, на Московском проспекте, в кафе «Три звезды». Не опаздывайте.
Поздним вечером над измученным жарой городом сгустились тучи. Они пришли вместе с ночными сумерками с востока, вздыбились над темнеющим горизонтом сизо-лиловыми исполинскими глыбами, отразили багровые блики отступающего перед их пришествием солнца, укрывшегося за докрасна раскаленной кромкой заката; и чем ближе подступали к городу тучи, таща за собой шлейф ненастной мглы, тем бледнее становился закат, и вот уже сияние расплавленной меди стало оранжевым, потом пожелтело, словно бы обессилев, пока наконец не померкло вовсе, а из темного провала за горизонтом потянуло холодом ночи.
На циферблате электронных часов было 23.29. Я докурил сигарету до самого фильтра, щелчком отправил во тьму разлетевшийся, как шутиха, окурок и вошел внутрь.
В «Трех звездах» было изумительно чисто, светло, прохладно и тихо, немного пахло хлоркой и совсем чуть-чуть – табаком. Вентиляторы с тихим шорохом рассекали воздух под потолком. Несколько круглых столов были старательно сдвинуты в один ряд посередине, как на банкет, вокруг расставлено несколько стульев, лишние убраны в подсобку и на кухню. Когда я пришел сюда минут сорок назад, меня встретил один только Паша, тот самый парень с переломанными ушами, что стоял обычно за барной стойкой.
– Людей сколько у вас будет? – осведомился он.
– Половина примерно, – ответил я и сообразил, что неправильно понял вопрос, а Паша вряд ли поймет ответ.
– Анатолий Иванович сказал, что у вас тут деловая встреча намечается или что-то вроде того – ну вот, мы подготовили все, как могли. В холодильнике минералочка есть, сок импортный, лимонад. Если выпить захотите, ну там, отметить что-то – не стесняйтесь, бар весь ваш, тут вот водочка у нас, тут коньяк, шампанское, виски есть даже. Кухня, туалет, подсобка – все открыто. Музыку можно включить, чтобы повеселее было. Телевизор тоже. В общем, Анатолий Иванович просил передать, чтобы чувствовали себя как дома и ни в чем себе не отказывали. Вот ключи, когда будете уходить, закройте, пожалуйста, если несложно.
Я заверил его, что благодарен за гостеприимство, что скучать нам вряд ли придется и что двери я непременно закрою, а ключи оставлю под ковриком.
– Не, под коврик не надо! – испугался прямолинейный Паша. – Вы лучше потом как-нибудь так передайте.
Он помыкался еще немного, поправил стулья, смахнул что-то со стойки и откланялся. Я остался один. Взял из холодильника бутылку «Пепси», выпил ее от нечего делать, пошел перекурить и долго смотрел на подступающие к городу грозные небесные бастионы. Потом вернулся, закрыл дверь, сел и стал ждать.
Было очень тихо. Даже с Московского проспекта снаружи не доносилось ни шума, ни звука, ни шага. Время вязло в недвижном безмолвии.
За несколько минут до полуночи я услышал, как открылась внешняя дверь, кто-то споткнулся и чуть не упал в темноте тесного коридорчика, чей-то голос сказал приглушенно: «Это здесь». Внутренняя дверь отворилась, и вошли Яна и Савва.
Элохим ступила через порог настороженно, будто кошка, принюхивающаяся к новому дому. У Ильинского на плече была изрядно поношенная красная спортивная сумка, а в руке туго распираемый изнутри объемный тряпичный мешок, который он, тяжко вздохнув, водрузил на стол. Мешок осел, через край выпали и покатились по столешнице несколько яблок и персиков.
– Здравствуйте, Виктор! Вот, смотрите-ка, что соседи Вани нам собрали с собой в дорогу. И тяжело, и отказать неудобно. Очень сердечные люди.
– Сердечным людям лучше вам на пути не встречаться, Савва Гаврилович. Для них эти встречи плохо заканчиваются.
Он поджал губы, насупился и сел. Яна подозрительно оглядела углы, прошлась вдоль ряда стульев, проводя пальчиком по стойке, обогнула стол и уселась рядом с Ильинским.
– Довольно странный выбор места для встречи, – констатировала она. – Насколько я знаю, тут преступники собираются?
– Собираются, – согласился я. – Так это же как раз подходящая нам компания, разве нет?
– В каком это смысле? – прищурилась Яна.
Савва взял со стола яблоко, вытер ладонями и захрустел с аппетитом.
– В самом что ни на есть прямом. Взять, к примеру, вашего дядю Володю: предатель Родины, иностранный шпион и убийца. Те, кто в этом кафе обретается, в сравнении с ним пионерский отряд на сборе макулатуры.
Савва перестал жевать и внимательно посмотрел на меня. Яна сделала удивленное лицо, потом передумала, изобразила возмущение, снова передумала и процедила:
– И что? Нам помогают разные люди, главное – вывезти Савву туда, где его не смогут найти. Ханжество сейчас неуместно.