Он покосился на Яну. Та чуть шевельнула худенькими плечами и едва заметно кивнула.
– Да, хорошо, – ответил Ильинский.
Встал, помялся немного и вышел, аккуратно притворив дверь.
Мы остались вдвоем.
Она чуть склонила голову набок и уставилась на меня с любопытством. Я молчал, постукивал карандашом по столу и старательно не отводил взгляд. На тумбочке отчетливо тикал будильник. Хлопнула внизу дверь парадной. Яна поерзала, потом скинула гостевые желтые тапочки и уселась на тахте, подогнув под себя ноги. У нее были маленькие стопы, детские пальчики с коротко подстриженными ноготками и нежно-розовые пятки без всяких огрубелостей и мозолей. Совсем новые пяточки. Мне вспомнился атлетический труп «американца» в морге судебно-медицинской лаборатории и слова Левина: «Как будто и не жил никогда». Эти нежные пятки убеждали в правдивости рассказанной истории больше, чем любые сногсшибательные трюки с фантомами и гаснущим светом.
За стенкой два хорошо поставленных голоса обеспокоенно рассказывали о росте международной напряженности. Яна вздохнула, посмотрела в окно, потом снова перевела взгляд на меня. Голубые глаза замерцали, как холодные звезды. Я выдержал и ответил тем годами отработанным взглядом, каким обычно смотрят на гражданина с увлекательной биографией, которого взяли ночью с пистолетом и чужим кошельком и который клянется, что нашел это все в кустах пять минут назад и как раз шел в отделение милиции, чтобы с чистой совестью сдать находки.
– Не понравилась история? – наконец спросила она.
– Понравилась. Как декорация к детскому спектаклю – если очень захотеть, то можно во все поверить.
Она вздернула белесые брови.
– Вот как? Я могу доказать. – И потянулась пальчиком к широкому браслету на левой руке.
– Стоп, стоп! – Я предостерегающе поднял руку. – Фокусов и чертовщины мне и так хватило прошлой ночью, спасибо!
Она хихикнула, потом посерьезнела и кивнула.
– Да, я в курсе. Ты знаешь, кого умудрился загнать на крыше?
– Нет, но об этом потом.
– А о чем сейчас?
– Кое-что не вяжется в этом увлекательном рассказе.
– Например?
– Если то, что изобрел Ильинский, может иметь настолько катастрофические последствия, не проще ли было его просто убить?
Она замотала головой, так что рыжеватые прядки выбились из-под заколки, и широко распахнула глаза, испуганно и, как мне показалось, искренне.
– Нет, это совершенно исключено! Убивать людей нам запрещается категорически, таков закон. Нельзя прерывать испытания, к тому же последствия для сферы вероятностей могут быть совершенно непредсказуемыми. Да и наказание для нас за это предусмотрено такое, что… – Она передернула плечами. – Нет, это абсолютно невозможно.
Я отметил для себя существование законодательной и исполнительной власти даже на субквантовом уровне, вспомнил, что во время безумного фестиваля из погонь и мнимой ураганной стрельбы этой ночью никто не погиб, и удовлетворенно кивнул.
– Допустим. Но можно же было просто немного повредить его в рассудке? С памятью что-то сделать, например?
Яна снова отрицательно качнула головой.
– Слишком сильное вмешательство в судьбу, оно не поощряется. И это не наш метод. Шеды могут так поступать иногда, но не элохимы.
– Шеды?
– Те, с кем ты столкнулся сегодня ночью. Иф Штеллай и Боб. Кстати, могу сказать, что они чрезвычайно раздражены сейчас, и это раздражение вызвал у них ты. Я бы на твоем месте побеспокоилась.
– О моих проблемах мы поговорим позже. Верно ли я понимаю, что убийство категорически неприемлемо и для этих шедов?
– Да. В том числе и для них. Они могут спровоцировать подобное действие в исполнении людей по отношению к другим людям, но сами убивать не имеют права.
– Тогда что случилось с Рубинчиком, Трусаном и Капитоновым?
– Они не были людьми.
– А кем же тогда?
– Яшен руах. Спящие духи. Скрытые элохимы.
Голова снова начала идти кругом, почти как тогда, когда Леночка Смерть сообщила, что не нашла в пустом доме на Нарвском следов ночной перестрелки. В подробности сейчас углубляться явно не следовало; я хотел только если не понять происходящее, то хотя бы нащупать подобие логики там, где она казалась мне явно нарушенной, пусть и с учетом фантастической системы координат.
– Ладно, это тоже пока пропустим. Вернемся к тебе и Савве. Мне по-прежнему многое непонятно. Убивать его нельзя, с ума сводить тоже. Как насчет гипноза? Или какого-то другого воздействия? Можно же было повлиять на него иным способом, без драматических появлений из телевизора и апокалиптических предсказаний?
Она вздохнула.
– Послушай, все не так просто. Воздействовать на свободную волю человека не получится чисто технически, этого никто не может, ни мы, ни шеды. Там установлена защита, которую невозможно взломать. То есть я могу, например, сейчас выйти отсюда, – она похлопала себя ладошкой по сарафану в том месте, где у девушек постарше или пополнее обычно располагается грудь, – синхронизироваться с электрическими токами твоего мозга, перехватить управление и заставить тебя сделать практически что угодно, хоть бы и выйти в окно; но, во‐первых, такое воздействие без ущерба для моего собственного сознания возможно на относительно короткое время, и во‐вторых, что бы я ни заставила тебя сделать, это все равно не будет твоим решением, а насилием, как если бы я тебя за шиворот потащила через подоконник. А в‐третьих – это не наш метод и опять-таки наказуемо, если поймают. Вот так.
Я почувствовал себя так, как если бы взялся играть в незнакомую игру, где с каждым ходом появляются новые правила, а соперник при этом еще и отчаянно мухлюет, но сдаваться не собирался.
– Все равно что-то не вяжется. Вы с Саввой спокойно прошли мимо сотрудников госбезопасности в институте, а потом перемещались по всему городу то через подвалы, то через склепы. На мой взгляд, одного этого достаточно, чтобы не испытывать проблем с переходом границы: хоть невидимками, хоть через канализационный люк, да хоть на летающей тарелке его эвакуируйте, не вижу трудностей.
Яна посмотрела на меня с печальным сочувствием.
– Ты, наверное, считаешь, что я всемогущая?
– Точно нет, иначе ты не явилась бы сюда. Тебе же моя помощь требуется, верно я понимаю?
– Верно.
– А мне нужно хотя бы в общих чертах видеть картину происходящего. Я не Савва, которому ты, насколько я понимаю, многого не рассказала. Он, наверное, думает, что сегодня ночью к вам в квартиру ломились сотрудники госбезопасности?
Яна вдруг зарделась, чем немало меня удивила, и ответила:
– Да. Пока так для него лучше.
– А для меня – нет.
Мы снова уставились друг на друга. Она молчала, я – тоже. Во дворе женский голос протяжно прокричал из окна: «Коля, домой!» Я нарушил молчание первым.
– Жизнь и практика меня научили, что самое простая версия – всегда верная. Но простых объяснений происходящему у меня не находится, а я достаточно увидел и услышал в последние дни, чтобы поверить тому, что вы оба мне тут рассказали. Но некоторые детали не сходятся на уровне элементарной логики, и мне это не нравится. Зачем понадобилось обращаться за помощью к Рубинчику, Трусану и Капитонову, кем бы они ни были? Что мешает тебе сейчас применять свои возможности в полной мере? За каким чертом потребовалось принимать физическую форму? Что нужно от меня? И еще – если то, что придумал Савва, настолько опасно для человечества, а ты можешь, насколько я понял, анализировать самые многообразные причинно-следственные связи и делать выводы о возможности наступления конкретных событий, как получилось, что ты сама подсказала нашему общему другу то решение, из-за которого теперь все мы тут собрались?
Она зашевелилась, вытянула вперед тоненькие бледные ножки, одернула сарафан и принялась задумчиво рассматривать свои голые стопы.
– Ну хорошо. Хочешь заглянуть за декорацию? Понимаю. Но на подробные объяснения потребуется очень много времени, и я не уверена, что ты все сумеешь понять. Обещаю, что обязательно постараюсь сделать это, но позже.
– Мне достаточно будет простых ответов на вопросы, которые я задал.
– Не для всего я смогу подобрать слова.
– А ты попытайся.
Яна вздохнула.
– Я дозорный, ишим элохим меген, это один из трех рангов элохим, которые работают на Полигоне. Всего рангов девять, но шесть высших не могут здесь появиться ни в волновом, ни тем более в физическом облике: высвобожденный энергопотенциал будет таков, что приведет к разрушениям материальных структур. Моя истинная природа – нефизическая, Савва называет ее субквантовой, и, наверное, это самое точное определение в существующей у вас терминологии. В нормальном состоянии я могу свободно перемещаться вне условных конструкций пространства и времени, действовать в рамках допустимых возможностей с учетом ограничений Контура и его десяти измерений, вместо привычных мне двадцати шести. Для работы с людьми в трех измерениях Полигона обычно применяется волновая электромагнитная форма просто потому, что на нашем уровне бытия в квантовом виде может быть реализовано эффективное воздействие, но не взаимодействие. Такое условие серьезно уменьшает личные возможности каждого из элохимов, но для решения наших оперативных задач в рамках Эксперимента их сохраняется более чем достаточно. Физические тела мы используем редко, только в тех случаях, когда по каким-то причинам нужна значительная объективная достоверность, или, как сейчас, если необходимо скрыть свою настоящую субстанциональную личность и местоположение. Дело в том, что человеческий корпус, пусть искусственный, полностью экранирует наши возможности и скрывает сущность. Это, кстати, дело малоприятное, несмотря на то что тела новенькие, неношеные и отлично развитые, но все равно ощущение такое, как если бы тебя, например, засунули в улитку или в черепаху.
– Спасибо.
– Не на что обижаться, я говорю как есть. У нас сохраняется связь с аналитическим центром, возможность выходить из тела и возвращаться обратно при условии его сохранности или вовсе покинуть при необходимости. Но для того, чтобы в физической форме применять специальные возможности, требуются материальные носители. Законы Полигона, ничего не поделаешь. Это в виде волны я могу свободно создавать иллюзии, исчезать, опускать темноту, при необходимости кратковременно влиять на сознание и все прочее в таком духе, а в теле для каждого особого действия необходим