— Савва, не увлекайся. Ближе к делу. И тебе шах.
— Я вижу, не страшно. Хорошо, вот к делу: если на квантовом уровне происходят процессы и изменения, которые, я убежден, оказывают влияние на объективную материальную реальность, то, возможно, мы можем управлять этими процессами методом от обратного. Физическим действием запустить изменения на два уровня выше — или ниже, как посмотреть, — а потом использовать результаты на том же физическом уровне. Это как поджечь с одного конца фитиль, проходящий под землей и другим концом выходящий к бочке в пороховом погребе, понимаешь? Во всяком случае, теоретическое обоснование я изложил, оно перед тобой. И первый практический опыт может лежать как раз в области создания сигнала, абсолютно когерентного любому виду радиоволн. Вот тебе и твоя идеальная помеха. И мат через шесть ходов.
— Да чтоб тебя черти взяли! Ну уж дудки, я еще поборюсь.
Савва не стал говорить другу о том, что вывел предлагаемое частное следствие из своих наработок по единой теории поля; что реализация его теоретического предположения позволит не только глушить радиосигналы, но и, например, уничтожать свет, который тоже представляет собой электромагнитную волну, а еще, чего тоже исключить нельзя, подавлять электрическую активность человеческого мозга и что в итоге все эти прикладные производные — сущая ерунда перед возможностью управлять процессами квантового мира, которая означает способность влезть в самые тонкие, первичные настройки мироздания и менять их по своему усмотрению.
Они были дружны уже почти год, и если Гуревич был в чем-то совершенно убежден, кроме губительности для человечества контакта с внеземным разумом, так это в гениальности своего друга. Тем более что мат его черному королю действительно состоялся через шесть ходов.
Он подождал и подумал два дня; почти разобрался в дремучих математических выкладках Саввы, хоть это было и нелегко; позвонил по междугороднему телефону брату в Новосибирск и задал ему пару вопросов. А на третий день решился: поговорил с Саввой, довел до ума его теоретические зарисовки, оформил как надо и подал проектную заявку в ученый совет.
Удивительно, но этап обсуждения на уровне НИИ прошел до странного гладко. Тому послужило несколько причин, из которых главной была та, что теоретического обоснования, предложенного Ильинским, никто толком не понимал. Зато все хорошо знали, что Савва имеет определенный авторитет в научных кругах, пусть и довольно узких, что он умелый, грамотный специалист, а еще очевидно было, что заявленная практическая реализация проекта, при всей кажущейся фантастичности, может иметь настолько важное перспективное значение, что отказывать в согласовании было и неразумно, и отчасти рискованно. Поэтому, как водится в таких случаях, ученым советом принято было мудрое решение передать ответственность вышестоящим, и заявка ушла в головной институт, откуда в январе 1983 года прибыла специальная комиссия для того, чтобы или утвердить проект в разработку, или безоговорочно объявить его антинаучной ересью и игрой праздного ума заплутавшего в заумных теориях начальника вычислительного отдела.
Именно на такой исход дела рассчитывал капитан третьего ранга Бакайкин, и пускать процесс на самотек он не собирался. В случае разгромного заключения комиссии из Москвы можно было раз и навсегда поставить на место этого выскочку Гуревича, ославить его на самом высоком уровне руководства, дискредитировать как профессионала, а потом, если повезет, и добиться понижения в должности, а то и вовсе, при помощи Исаева, выгнать из института. Во всяком случае, конкурировать за место начальника лаборатории Гуревичу точно больше никогда не придется. Да и этого Ильинского не мешало бы загнать обратно в тот пыльный угол, из которого он вдруг выполз и даже заговорил — смотрите, какое диво!
Сам Бакайкин как оппонент и приблизительно не был равен ни Гуревичу, ни Ильинскому и в профессиональную дискуссию с ними ввязываться не собирался, понимая, что не добьется в ней ничего, кроме обнажения собственной бестолковости. Но судьба вдруг сдала ему счастливые карты: среди членов московской комиссии обнаружился свояк Бакайкина, некто Дубровский — уважаемый авторитетный эксперт, капитан первого ранга, кандидат наук и не последний человек в руководстве головного НИИ. Бакайкин чуть не разрывался от переполнявшего его радостного предвкушения чужого фиаско и немедленно позвонил родственнику: подсказать, дать, некоторым образом, предварительную оценку, сориентировать по ситуации — конечно, исключительно для того, чтобы уважаемый человек не попал в глупое положение, всерьез разбирая какую-то ахинею.
Капитана подвела не столько некомпетентность, сколько ненависть — та, что способна ослепить и сделать глупцом и самого умного человека, заставляя недооценивать силу противника просто из одного только чувства презрения; Бакайкин же был всего лишь хитрым мелкотравчатым интриганом, разумом никогда не блиставшим. В его версии, которую он изложил свояку в телефонной беседе, ситуация выглядела следующим образом: пустозвон и вертопрах Гуревич, пользуясь своими способностями без мыла влезть куда угодно — тут Бакайкин многозначительно добавил: "Ну, ты же знаешь, они все такие" — извлек на свет Божий из вычислительного отдела местного юродивого, заучку и аутиста, который понаписал нечто настолько бредовое, что этого даже никто понять не смог; ну а начальник НИИ контр-адмирал Чепцов решил просто подстраховаться на всякий случай и похоронить эту парочку не своими руками, а силами уважаемых московских экспертов. Так что дело пустячное, чистая формальность: нужно просто приехать, надавать увесистых оплеух, да и дело с концом. Вполне естественно, что после таких рекомендаций капитан первого ранга Дубровский — отличный, кстати, специалист в области математического анализа — с материалами теоретического обоснования проекта, присланными заблаговременно, ознакомился лишь поверхностно, за полчаса до начала во многом судьбоносного заседания, не удосужившись хотя бы навести справки о том, кто такой этот Ильинский С.Г., чье имя стояло вторым на титульном листе документа.
В назначенный день и час конференц-зал наполнился сопричастными: контр-адмирал Чепцов, его заместитель по научной работе, руководитель отдела РЭБ, начальники обеих лабораторий в составе отдела, несколько привлеченных внутренних экспертов, включая капитана третьего ранга Бакайкина, комиссия из московского института в составе четырех человек — руководитель, советник по науке, два ведущих эксперта — и сами виновники торжества, старшие научные сотрудники, кандидаты наук Евгений Маркович Гуревич и Савва Гаврилович Ильинский.
За окном веселился морозный солнечный день, искрился легкий белый снежок, и в торжественном зале с кумачовым призывом "Решения XXVI съезда КПСС — в жизнь!", белым бюстом вождя мирового пролетариата, огромной, торжественно черной грифельной доской и трибуной была какая-то приподнятая, праздничная атмосфера. Гуревич надел свой лучший, на заказ пошитый костюм, белую рубашку, темно-бордовый галстук, ерзал, вздыхал, хрустел пальцами и то и дело зачем-то подбадривал Савву: "Ничего, старичок, прорвемся, ты не волнуйся!" Он прекрасно понимал, что сейчас на карту поставлено для него если не все, то очень многое.
Савва ни на какие карты ничего не ставил, волноваться не думал и галстуков не надевал, хотя все же приоделся ради такого события в не новый, но аккуратно отглаженный серый костюм и светлую рубашку, с трогательно застегнутым на последнюю пуговицу воротом. Он смотрел в окно, щурился на зимнее солнышко и был тих, спокоен и светел, как инок во время пения Херувимской.
Адмирал, его заместитель и члены комиссии поднялись на сцену и заняли места за длинным столом. Гуревич чувствовал, как сердце гулко колотится где-то под тугим узлом галстука, а когда увидел, что гнусный Бакайкин, согнувшись чуть ли не пополам, жмет руку высокому представительному капитану первого ранга из московской комиссии, то оно еще и заныло от недобрых предчувствий.
Ритуальная часть не заняла много времени: краткие, без лишних украшательств, приветствия, представление присутствующих и вступительное слово Гуревича, как номинального автора проекта и инициатора заявки. Все это заняло вряд ли больше десяти минут, а потом было предложено перейти к защите.
— Слово предоставляется…
К грифельной доске, как к дуэльному барьеру, подошли с двух сторон Дубровский и Савва, и сравнение было не в пользу последнего: черная с золотом форма отлично сидела на рослом и статном офицере, фигура его излучала уверенность, а отменная выправка добавляла еще несколько сантиметров роста, так что Савва смотрелся рядом с ним человеком в самом унизительном смысле слова гражданским, неловким, мешковатым и каким-то потерянным. Гуревич заволновался еще больше. Ему прекрасно было известно, как много зависит от вот таких, казалось бы, незначительных факторов: внешний вид, уверенная осанка, тембр голоса, решительность безапелляционных суждений — особенно тогда, когда в сути вопроса лица, принимающие решения, разбираются, мягко скажем, нетвердо и больше ориентируются на внешнюю убедительность, чем на содержательные аргументы; он также знал, как много оригинальных решений и предложений было отвергнуто, похоронено и забыто исключительно из-за того, что система внутренних сдержек и противовесов, чьих-то амбиций, вражды, симпатий и антипатий вдруг качнулась не в ту сторону, и как мало зависело от таланта и реального профессионализма. Если бы он мог пойти сам, но, увы, в формулах Саввы уверенно разбирался только он сам, и Гуревичу оставалось лишь надеяться, что все обойдется.
Дубровский, как известно, с расчетами ознакомился кое-как: выхватил взглядом на первых страницах несколько исходных уравнений неклассических множеств, увидел то, что счел странностями и нарушением логики, и уверенно начал:
— Савва Гаврилович, на странице номер три содержится выраженное в нелинейной функции утверждение, что…