— для защиты собственных радиолокационных станций и систем связи предложено инженерное решение, согласно которому УБВ будет поражать только устройства с определенными известными сигнатурами, соответствующими радиоэлектронным устройствам вероятного противника.
Неясным оставался только один, самый важный вопрос: какие параметры должен иметь радиосигнал-носитель, чтобы создать и передать квантовые колебания? Без понимания этого весь проект оставался только прекрасной, но неосуществимой теорией. Для того чтобы двигаться дальше, к опытно-конструкторским работам, требовалось составить простейшее техническое описание, но к нему вели расчеты такой сложности, которые под силу были только автору самой идеи.
Поэтому по окончании докладов Савве задали только один вопрос:
— Когда?
И так как он затруднился с ответом, ему этот ответ подсказали:
— Срок — до конца второго квартала.
После заседания Савву пригласили в кабинет начальника НИИ. Контр-адмирал Чепцов сидел за столом для совещаний, перед ним стояли чашки, чайник и сахарница с узорами из кобальтовой сетки, а напротив расположился сам председатель приемной комиссии, хорошо известный Савве по портретам в газетах и на транспарантах.
— Вот, Савва Гаврилович, товарищ Маршал Советского Союза хочет с тобой познакомиться, — сказал Чепцов и встал, уступая место Ильинскому.
— Здравствуйте, Дмитрий Федорович, — поприветствовал Савва и пожал протянутую ему руку.
— Садись, Савва Гаврилович, — пригласил маршал. — Надолго не задержу.
У него были добрые глаза, но жесткий взгляд человека, который смог поставить на место и пережить саму жизнь.
— Скажу честно, я в твоих расчетах не разбираюсь, — признался он. — Отстал от передовой науки, грешен. Когда я во время войны управлял всеми военными заводами страны и у меня работали лучшие инженеры тех лет — тогда еще кое-что знал. Нынче не то. Но суть предложения я понимаю. А ты, Савва Гаврилович, сам понимаешь, что такое изобрел? Масштаб осознаешь?
Савва осознавал.
Где-нибудь в Баренцевом море, у мыса Нордкап, или в Атлантике, в районе Гибралтара, в "лошадиных широтах"[20] или у берегов Кубы белый корвет радиоэлектронной разведки сблизится с авианосной группой противника и пошлет по открытой частоте простейшее сообщение с закодированной УБВ. Собственно, сделать это может хоть контейнеровоз, послав сигнал на любой корабль противника, береговым службам, куда угодно. Меньше чем через минуту все без исключения технические боевые единицы противника, где бы они ни находились, утратят возможность радиосвязи. Военно-морские суда и соединения, подводные лодки, самолеты и сухопутные базы окажутся окутаны совершеннейшей тишиной, а попытки связаться с командованием и друг с другом, если таковые вдруг будут предприняты, останутся тщетны. Все радиолокационные средства ближнего и дальнего обнаружения мгновенно замрут, на экранах радаров будет спокойно и пусто, и ничто не нарушит мирного несения вахты до того мига, пока кто-нибудь не увидит стремительно подлетающей ракеты. Если предположить вдруг, что у того, кто успеет заметить несущуюся со скоростью, многократно обгоняющей звук, крылатую смерть, хватит самообладания и времени для того, чтобы схватиться за радиопередатчик, ничего и никому сообщить он не сможет. Первыми будут уничтожены авианосные соединения, атомные подводные лодки и мгновенно ставшие беспомощными стратегические бомбардировщики вместе с сопровождающими истребителями. Потом из шахт где-нибудь под Саровом, на Урале, в Сибири и на Камчатке выйдут баллистические ракеты, пуск которых никто не заметит, а одновременно с этим тактические ракетные средства начнут выжигать установки малой и средней дальности в тех европейских странах, которые имели неосторожность их разместить. Вероятно, в отдельных случаях с этой целью будут применены один или два маломощных ядерных заряда. Безусловно, отсутствие связи с находящимися на боевом дежурстве подразделениями вызовет тревогу, но, во-первых, по всей территории потенциального противника работать будет только кабельная телефонная связь, а во-вторых, времени, чтобы разобраться в ситуации и принять какие-то меры, просто не хватит. Экраны радаров по-прежнему останутся чисты; пока по стационарным телефонам пройдут проверки и согласования, пока будут приняты решения и, наконец, окажется задействована линия экстренной межправительственной связи для прояснения ситуации, баллистические ядерные ракеты уже начнут вонзаться в пусковые установки, командные центры, военные базы, заводы и атомные электростанции. В случае если по какой-то причине противник в ситуации нестандартной и не предусмотренной никакими уставами и регламентами, в условиях отсутствия связи с подразделениями и объективных доказательств атаки все же успеет запустить несколько ответных ракет, то без работающей системы локации и наведения они станут легкой мишенью для средств ПВО. Самое большее, через два часа после активации УБВ мир изменится раз и навсегда.
Из доктрины ГВУ — гарантированного взаимного уничтожения — пропадала вторая буква.
— Так точно, понимаю, — ответил Савва, невольно перейдя на военную лексику.
— Обстановка в мире сейчас знаешь какая?
— Да, знаю.
Маршал снял очки и устало потер переносицу.
— Очень многое зависит от тебя сейчас, Савва Гаврилович. В гонке вооружений, которую нам навязали империалисты, мы сейчас догоняющие, так уж вышло. И скажу тебе честно, догоняем мы пока их с грехом пополам. Если получится то, что ты предлагаешь, это изменит баланс сил в мире, ни больше ни меньше. И мне — нам! — нужно прямо сейчас решать, какой стратегической линии будем придерживаться в ближайший год-полтора. Пока не получим на руки, так сказать, решающий аргумент. Образно говоря, представь себе командира батальона на передовой, который удерживает высоту от превосходящих сил противника. Если он знает, что через два часа подойдут танки — то будет стоять насмерть, а то и на контратаку решится. А вот если нет, то появляются варианты. Может быть, отступить, закрепиться на другом рубеже, сманеврировать, да хоть в лес уйти и там партизанить. Вот я и хочу, чтобы ты, глядя сейчас мне в глаза, ответил: подойдут танки?
Савва не отвел глаз:
— Подойдут, товарищ Маршал Советского Союза.
Маршал вздохнул.
— Признаться, я позволил себе посоветоваться перед нашим заседанием кое с кем. Ты с ним знаком. Академик Пряныгин. Знаю, он уже давал год назад свое заключение, но всё же… Я прямо спросил его мнение: возможно ли в принципе реализовать этот проект.
— И что сказал Иван Дмитриевич?
— Он интересно так ответил, в своем духе. Мол, если кто-то это и сможет сделать, то только Ильинский. А потом добавил: и не сделать может тоже только он. Как это понимать?
— Не знаю, товарищ маршал.
— Тогда ты мне скажи сам: сделаешь эти свои расчеты?
Савва задумался на мгновение, а потом твердо сказал:
— Да.
— Ну, добро. Верю в тебя, Савва Гаврилович. От имени партии и правительства это говорю. Все, иди и берись за работу.
И они снова пожали друг другу руки.
Кортеж из черных автомобилей исчез, как и появился, и площадка перед НИИ опустела. Хмурый весенний день был как будто не в духе: надвинулись тучи, посыпался мокрый снег с крупным холодным дождем, и солнце раньше времени засобиралось за горизонт. В просторном кабинете сгустились тревожные сумерки, и пришлось включить лампы дневного света, от чего стало еще тоскливее и бесприютнее.
Савва с Гуревичем сидели за длинным широким рабочим столом, заваленным высокими пачками перфорированной бумаги с расчетами, черновиками, рулонами миллиметровки, перфокартами и промасленной оберткой из-под Галиной снеди, и играли в шахматы. Партия не клеилась: фигуры словно утратили интерес к состязанию, прониклись друг к другу неожиданным миролюбием и бесцельно толклись по доске, сцепившись в итоге в неразрешимый цугцванг, явно стремясь свести поединок к ничьей. Настроение у обоих друзей было подавленным: вроде бы и защита прошла без сучка и задоринки, и оценка работы оказалась самой высокой, но то ли погода стала тому причиной, то ли усталость, то ли неожиданное осознание, к чему и насколько близко они подошли в своих изысканиях, но в голову лезли невеселые мысли и радоваться не хотелось.
Они долго играли молча. Потом Савва задумчиво произнес:
— Думаешь, наши это действительно сделают?..
— Что?
— Ударят первыми.
Гуревич покачал головой:
— Нет, не думаю. Но… Не знаю, старик. Не знаю.
— Даже при ограниченном поражении последствия для планеты могут быть катастрофическими, — заметил Савва.
Гуревич шумно вздохнул.
— Не хотел тебе говорить, но если уж зашла речь… Мне тут по секрету шепнули, что специализированному НИИ уже дали задание просчитать экологические последствия ядерного удара по Северной Америке и Западной Европе. Я лично считаю, что до этого не дойдет, просто для полноты картины анализируют… Хотя кто знает. Будем надеяться на здравый смысл.
— Я тоже только на него и надеюсь. Смогли же остановиться во время Карибского кризиса.
— Сейчас ситуация другая. Знаешь, если сравнивать, то в шестидесятые напротив друг друга стояли взвинченные, разгоряченные мальчишки с ножами в руках, вдруг осознавшие, что действительно могут пролить кровь и что дело, скорее всего, окончится двумя трупами. А сегодня это двое взрослых мужчин с крупнокалиберными пистолетами, раздраженных и, что самое главное, изрядно друг от друга уставших. Если что-то и сдерживает их от того, чтобы начать стрельбу, то только перспектива отхватить пулю в ответ, пусть и от фактически убитого оппонента. А представь, что один из них получает возможность спокойно выстрелить в лоб другому, так, чтобы точно и наверняка?
Они помолчали. В окно настойчиво бились тяжелые капли дождя. Монотонно гудели лампы под потолком.
— У меня сегодня министр спрашивал, уверен ли я в том, что смогу одолеть последний блок расчетов, — сказал Савва. — Я ответил, что да. Как думаешь, может, передумать, пока не поздно?