.
Все расступились. Кто-то судорожно вздохнул. Славка сделал шаг вперед — и я тоже, прикидывая, что буду рубить его по руке, если он сделает выпад, а там как пойдет. Нас разделяло шага четыре, не больше, ныли сведенные на рукояти ножа пальцы, и я отчетливо помню эти мгновения совершенной тишины и застывшего здесь и сейчас времени. Страха не было, но я очень четко понимал тогда, что вот сейчас все стало очень серьезно.
Снова осторожно подул ветер. Неторопливо прогрохотала по насыпи электричка; люди смотрели в окна и видели мельком на поляне среди заросшего пустыря группу мальчишек, затеявших какую-то игру. Тянулись секунды.
— Ладно, живи, — процедил Славка сквозь зубы, спрятал финку в карман брюк, повернулся и молча ушел по тропинке среди высокой травы и берез. Пацаны, притихшие и ссутулившиеся, молча потрусили на ним следом. Поляна опустела. Я постоял еще немного, потом убрал нож в портфель и пошел домой.
Грозный кухонный тесак я еще некоторое время таскал с собой: нашу дворовую шпану я не боялся, но опасался, что Славка нажалуется старшим хулиганам с Чугунной, а против тех не помогло бы никакое самбо. Но обошлось: то ли он сам не захотел никому рассказывать о своем поражении, то ли те велели ему самостоятельно решать вопросы у себя на земле и не стали ввязываться в мальчишеские разбирательства.
Как бы то ни было, но безобразия во дворе прекратились. Свою активность Славка с приятелями перенес за его пределы, и так преуспел, что через год был отправлен в специализированный интернат для трудных подростков. До этого мы с ним пересекались несколько раз, но не говорили друг другу ни слова, только косились, расправляя плечи и выпячивая грудь, да и расходились разными курсами. Так что, в общем, неудивительно, что особой радости от встречи со мной он сейчас не испытывал.
…Я хотел уже опустить руку, как Славка вдруг протянул левую и неловко ответил на мое рукопожатие — и только тут я заметил, что правый рукав его пиджака пуст.
— Как дела? Ты, говорят, в менты подался?
— В уголовный розыск. А ты?
— А я пенсионер нынче, как видишь.
Он усмехнулся, вытянул левой рукой из кармана пачку "Беломора", ловко вытряхнул папиросу и стиснул зубами бумажную гильзу.
— Огонь есть?
Я чиркнул спичкой. Славка низко наклонился ко мне и прикурил, пуская клубы серого дыма.
— Благодарствую.
Мы помолчали.
— Что с рукой? — спросил я.
— Родине отдал, — оскалил он почерневшие зубы и с силой затянулся.
Хлопнула дверь парадной, и мы обернулись. Яна стояла на солнце, тоненькая, в коротком синем сарафанчике, с сумкой через плечо, и махала мне рукой. Свои рыжие волосы она закрутила в два узелка по бокам, на лицо нацепила огромные темные очки в красной оправе, и была похожа на легкомысленную курортницу, собравшуюся на пляж.
— Твоя? — кивнул в ее сторону Славка.
Я закашлялся дымом.
— Моя…в смысле, сестра. Троюродная. Приехала погостить, из Свердловска. Вот, решили старых знакомых навестить.
— Ах, сестра. Ну да. — Славка насмешливо прищурился. — Школу-то уже кончила?
— С золотой медалью, — заверил я. — Ладно, дружище, рад бы еще поболтать, но пора нам…
— Понимаю, — отозвался он. — Ну ладно, бывай, Витюха. Может, еще свидимся.
Яна стояла, скрестив на груди руки, и нетерпеливо притоптывала босоножкой. Темные очки походили на фасетчатые глаза гигантской мухи, в них отражались и дробились солнечные лучи, дом, деревья, небо и я сам.
— Куда едем? — осведомился я.
Она лучезарно улыбнулась, взяла меня под руку и сказала:
— Своди меня в Луна-парк!
Белые лебеди медленно плыли по кругу над густыми зелеными кронами парка, то поднимаясь величественно в знойное пыльно-синее небо, то исчезая из виду, будто погружались в густую цветущую воду. Крылья их были чинно сложены, шеи выгнуты классическим изгибом царь-птицы, а из полых спин торчали фигурки людей — будто озерные эльфы слетелись на праздник своей королевы. Чуть поодаль временами стремительно взмывала из-за деревьев и тут же ныряла обратно оскаленная морда дракона, и тогда доносились издалека визг и счастливые крики.
Мы шли по широкой аллее парка Авиаторов; Яна завороженно смотрела на плывущих лебедей и дракона, нетерпеливо тянула за руку, мелкий гравий скрипел под ногами, я ускорял шаг, обгоняя родителей, дедушек, бабушек, которых так же тянули за собой дети всех возрастов, спешащих навстречу этому ежегодному ленинградскому чуду — чехословацкому Луна-парку "Влтава", что каждое лето приезжал сюда на гастроли.
Аллея раскрылась широкой площадкой, и впору ахнуть было от ярмарочного великолепия: лебеди, летающие тарелки, кабины головокружительных качелей и стремительные цепные карусели парили над пестрыми балаганчиками с призовыми аттракционами, паровозик с разноцветными вагончиками и неспешные карусельные олени с лошадками катали детишек помладше, гремели и сталкивались резиновыми бамперами машинки на электрическом автодроме, грохотал по железным рельсам извивающийся по крутым подъемам и спускам дракон, а над всем этим неспешно вращалось колесо обозрения, будто приводной механизм пестрой машинерии простых удовольствий и бесхитростных радостей.
Я даже на какое-то время беспокоиться перестал.
Когда мы вышли из метро "Парк Победы" я все же не выдержал и позвонил из телефонной будки на работу, по здравому рассуждению решив, что лучше не пропадать совсем, пока и если это не станет необходимым.
— Витя?! — предынфарктным голосом восклицал полковник Макаров. — Витя, ты где?! Нам к генералу с докладом, Витя!
— Не слышу! — кричал я в ответ. — Не слышу, Иван Юрьевич! Оперативная необходимость, сегодня буду отсутствовать! Сообщу позже!
И повесил трубку.
Стало чуть поспокойнее, хотя перспектива идти в самое, наверное, людное место этого буднего дня в компании с Яной, которую искали, сбиваясь с ног, все службы милиции и КГБ, уверенности не прибавляла. Впрочем, тревожился я напрасно: молодой старшина у ограждения рядом со входом был занят симпатичной продавщицей воздушных шариков и значков, дети — аттракционами, родители — детьми и попытками выиграть в кегельбане вазу из чешского хрусталя, что, насколько я знаю, не удавалось пока никому на всю историю Луна-парка. Вряд ли в этом краю безоблачного веселья работали серьезные оперативники, откомандированные на поиски беглого ученого и его компаньонки — скорее всего, они сейчас караулили вокзалы, морские и воздушные порты, автостоянки, трассы, чердаки и подвалы, гостиницы и сомнительные притоны. Оставались еще поисковые модули шедов, о которых упоминала Яна — но нет смысла беспокоиться о том, чего нельзя ни понять, ни избежать.
— У нас еще примерно сорок минут времени, — сообщила Яна.
Я украдкой взглянул на часы. Было 11.18.
— У тебя деньги есть? — спросила она. — Давай покатаемся? Я потом верну, если что.
Мы покатались на ревущей пропеллерами "Ромашке", на "Лох-Несс", на "Хула-Хупе", похожем на центрифугу для отбора в отряд космонавтов, а потом на цепных каруселях, где Яна, жизнерадостно хохоча и раскачивая крошечное деревянное сидение на тонких цепочках, тянулась ко мне руками, чтобы схватиться и вновь отпустить, раскрутившись — и в итоге так возилась, ерзала и сучила ногами, что на очередном крутом вираже у нее слетела босоножка и понеслась по широкой пологой дуге. Я проследил взглядом: босоножка, вращаясь, пролетела над шатром кегельбана, чудом разминулась с натянутыми гирляндами разноцветных флажков и электрическими проводами, а потом, стукнувшись и подскочив, упала прямо у ног постового милиционера рядом со входом. Он отвлекся от беседы с молоденькой продавщицей — та осталась стоять с застывшей глуповатой улыбкой, будто выключили механическую куклу — поглядел себе под ноги, поднял за ремешок босоножку, а потом повернулся и стал смотреть вверх, сдвинув на затылок фуражку и козырьком приложив ладонь к вспотевшему лбу. Яна замахала руками, улыбнулась и показала на голую ногу. Я стиснул зубы так, что затрещало за ушами, изобразил кривую усмешку и тоже помахал, надеясь, что молодому сержанту не взбредет в голову покинуть свой пост и подойти к нам ради того, чтобы рыцарски вручить туфельку Яне.
Карусель еще не остановилась толком, а я уже соскочил с места, чуть не упал, увернулся от раскачивающихся на цепях занятых и пустых сидений и рысью припустил к постовому.
— Сержант, спасибо тебе большое! — я пыхтел, улыбался чуть виновато и вообще старался придать себе вид недотепистый и безобидный. — Сами не понимаем, как так вышло…
Я осторожно потянул к себе босоножку. Он кивнул, но ремешок из рук не выпустил, внимательно щурясь на что-то у меня за спиной. Яна стояла у ограждения цепной карусели, опершись на железную рамку и подогнув одну ногу. Она была далеко, половину лица закрывали большие темные очки, но волосы отливали на солнце, как апельсин, а я был уверен, что и сегодня, как и две недели назад, как и каждый рабочий день в течении этих двух недель, дежурство у сержанта началось с главной оперативной ориентировки от госбезопасности, в которой фигурировала рыжая девица мелкого роста и субтильного телосложения. И без того сомнительная легенда о задержании и конвоировании опасной преступницы капитаном уголовного розыска таяла на глазах, словно фруктовый лед в жаркий полдень, ибо объяснить лихое катание означенного капитана на карусели вместе с задержанной нельзя было бы объяснить ничем вовсе.
Сержант не выпускал босоножку из рук. Нестандартность ситуации и размягчающая мысли жара пока играли на моей стороне, но медлить было нельзя. Я развернул плечи, расправил грудь, выдал победоносную улыбку и обратился к юной продавщице, добавив в тембр рокочущих низких нот:
— Простите, Вам уже говорили сегодня?
Продавщица захлопала большими карими глазами, подведенными зелеными тенями, округлила губы и чуть испуганно помотала кудряшками.
— Нет, а про что?
— Что Вы прекрасно выглядите, конечно!