Вагонетка остановилась у двустворчатых железных дверей, выкрашенных коричневой краской. Яна легко соскочила с сидения, обернулась и вопросительно посмотрела на меня. Я, насколько возможно, придал себе вид уверенный и бесстрастный и тоже вылез следом. Вагонетка лязгнула, и, набирая ход, укатила во мрак.
Стало тихо, только чуть слышно гудели лампы под потолком. От железных дверей тянуло холодом. У широкой притолоки с грубыми сварными швами я увидел процарапанные в сером бетоне незнакомые знаки: два пересеченных квадрата, образующих восьмиугольник, круг с точкой посередине и четырьмя расходящимися радиальными пунктирными линиями, и какой-то рисунок, похожий на кое-как вычерченный абрис головы терьера.
Яна повернулась, одернула на мне рубашку, поправила воротник и значок с олимпийским волчонком, и заботливо заглянула в глаза.
— Ты как?
— В порядке, — ответил я, протолкнув в легкие глоток мертвого воздуха.
— Слушай, прости, я не предупредила, — виновато сказала она. — Заболтались, разозлилась еще на тебя, вот и вылетело совсем из головы. Говорю же, дурею. Да и не привыкла ходить сюда с компанией.
Я вспомнил, как Яна и Савва добирались по городу до моего дома через склепы на кладбище и подземелья.
— А Ильинский?
— Его не нужно предупреждать, — серьезно ответила Яна. — Он видит иначе. Вот ты где сейчас?
— Полукруглый зал. Серые стены, похоже, бетон или грубая штукатурка. Наливной пол. Потолок сводчатый, железная дверь…
— А я нет, — перебила Яна. — Я не вижу ничего подобного, понимаешь? И Савва тоже этого бы не увидел. А то, что воспринимаю я, или он, описать очень сложно.
— Можешь и не пытаться.
— Не буду. В двух словах: мы в масах, закулисье Полигона. Единственное из альтернативных пространств, доступных для людей в физическом теле, хотя просто так сюда не попасть, да и злоупотреблять такими визитами никому не советую. Тут, — она показала в сторону двери, — одна из наших баз материально-технического снабжения. Проход к ней и саму базу строили элохим, так что наш вход сюда шеды не зафиксируют. Мне нужно обновить запас лхаш, ну, и еще кое-что заказать и сделать.
Она занесла кулачок над дверью, потом остановилась и обернулась ко мне.
— Шомер базы — ишим Кавуа, он мой старый приятель и, в общем-то, элохим спокойный и понимающий. Но ты все же воздержись, пожалуйста, от этих твоих шуточек саркастических, хорошо? Я не так часто являюсь с гостями, не позорь меня.
— Не буду, — пообещал я. — Слово коммуниста.
Яна сверкнула глазами и застучала в гулкую дверь.
Загрохотали засовы, несколько раз со скрежетом провернулся в замке ключ и дверь приоткрылась. В проем выглянул невысокий худой паренек с падающей на лоб черной челкой, в синем халате, из нагрудного кармана которого торчала пара карандашей и разноцветные ручки. Выглядел он как студент на производственной практике. Паренек посмотрел на Яну, кивнул и сказал:
— Йанай.
— Кавуа, — отозвалась она и тоже кивнула.
Паренек перевел взгляд на меня.
— Познакомься, это Виктор Адамов, — представила Яна. — Мой друг и помощник в текущем проекте.
— Ясно, — отозвался Кавуа. — Он в курсе, что сейчас стареет минимум в семь раз быстрее, чем в пределах своих измерений?
— Теперь в курсе, — недовольно поморщилась Яна. — Войти можно?
За железной дверью оказался небольшой квадратный тамбур с пустой доской объявлений, покрытой желтоватыми пятнами высохшего клея и обрывками серой бумаги, да облезлым стулом в углу. Кавуа пропустил нас внутрь, закрыл дверь, запер ее на массивный засов, а потом открыл другую, деревянную, выкрашенную белой краской, и жестом пригласил пройти.
Мы оказались в обширном квадратном зале, который напомнил мне склад вещественных доказательств при ГУВД: синие казенные стены, металлические стеллажи от пола и до низкого потолка, полки уставлены лотками, перемотанными изолентой картонными коробками, и металлическими ящиками размером от небольшой шкатулки до полноценного сундука, куда полвека назад вместился бы весь скарб небогатого семейства. Ящики были цвета слоновой кости и с защелками по боками. В углу за тесно набитым папками шкафом примостились картотека и желтый письменный стол с настольной лампой, а посередине зала стоял еще один, широкий и длинный, блестящий матовой металлической поверхностью, на которую Кавуа шлепнул разграфленный лист бумаги.
— Итак, чем могу?..
Яна сняла с руки свой браслет с кармашками, потерла запястье и начала перечислять:
–"Круговорот" — штуки две или три, два "Сиреневых тумана", три "Грезы", потом еще "Светлый путь", побольше, штук пять, "Искра", "Паутина", "Джокер" — всего по три штуки, и, пожалуй, "Гнездо шершней" — одно, а лучше пару.
Кавуа покивал, делая ручкой пометки в разных графах, потом отошел к стеллажам и вернулся обратно с двумя небольшими ящичками. Щелкнул замками, покосился на лежащий браслет и сказал:
— Носитель не хочешь сменить? Этот нелепый какой-то, да и заметный.
Яна пожала плечами.
— Зато все под рукой и помещается много. А ты что предлагаешь?
Шомер откинул крышку одного ящичка и извлек оттуда монетницу — металлический прямоугольный футляр с семью вырезами для монет разного достоинства, закрытых пластиковыми заглушками на пружинах.
— Ну, не знаю, — с сомнением протянула Яна. — Его же в сумке носить придется. И категорий всего семь.
Я кашлянул. Они повернулись ко мне.
— Вообще-то, товарищ Кавуа прав, — сказал я. — Это точно получше браслета: есть преимущество скрытого ношения, вопросов не вызывает, не привлекает внимания. Я бы рекомендовал.
Кавуа серьезно посмотрел на меня и одобрительно кивнул.
— Ой, Адамов, ну если ты говоришь, то хорошо, — согласилась Яна. — Тогда убери "Сиреневый туман" и добавь "Грезы" и "Паутины" по одной штучке.
–"Паутины" всего две осталось, не получится. Дефицитная вещь, а снабженцы подводят. Могу "Грез" выдать побольше.
— Хорошо, хорошо. И мне еще деньги понадобятся. Сколько у меня осталось лимита в этом месяце?
— 762 рубля 40 копеек.
— Давай все. Пригодится.
Кавуа отправился куда-то в дальний угол зала и скрылся за стеллажами. Послышался звон ключей, лязг и скрип отворяемой дверцы сейфа.
— Я тебе сколько за карусели должна? — негромко спросила Яна.
— Да ладно, брось.
— Вот поэтому ты и такой бедный, Адамов. Ничего не "брось", мы с тобой не на свидании были. Я же пообещала, что отдам. Так сколько?
— Четыре двадцать.
Она вытащила четыре изрядно замусоленные рублевые бумажки из пачки денег, которую принес Кавуа, добавила к ним два гривенника, а остальное убрала в сумочку. Шомер раскрыл оба ящичка и методично принялся вынимать новенькие блестящие монеты: двадцать копеек, пятнадцать, десять, пять, три, две, совсем маленькие желтоватые копейки, негромко комментируя:
— Так, вот это — "Круговорот"…"Грезы"…гривенники — "Светлый путь"…пятачки — "Искра", самые большие, удобно выхватывать и не перепутаешь…
Яна зарядила монетницу, засунула ее в сумку и аккуратно расписалась в ведомости.
— Ну что ж, спасибо, с этим разобрались. А что с другой моей просьбой?
Он посмотрел на Яну — мне показалось, что как-то неодобрительно — потом перевел взгляд на меня, опустил глаза и нехотя ответил:
— Если ты все-таки настаиваешь…
Яна молчала — видимо, настаивала. Мы все молчали, переглядываясь, пока наконец Кавуа не промолвил:
— Что ж, пойдем.
Я двинулся было следом за ними, но шомер сказал:
— Вы, пожалуйста, тут побудьте. И не трогайте ничего.
— Что, даже "Сиреневый туман" нельзя? — поинтересовался я.
Яна украдкой показала мне кулачок. Кавуа задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, какое из специальных средств применить, потом повернулся и молча пошел по проходу меж полок. Яна скорчила страшное лицо и последовала за ним. Гулко хлопнула невидимая дверь. Я остался один.
Пока Яна и ее приятель раскладывали на столе лхаш в виде монеток и считали вполне реальные деньги, разуму было за что зацепиться. Сейчас меня снова охватило чувство, словно все вокруг было условностью, декорацией, такой же, как сухой бутафорский воздух, который, надо полагать, был и не воздухом вовсе — так, видимость. Я прошелся вдоль стеллажей, разглядывая бумажные бирки на полках. Странное дело: буквы казались знакомыми, но стоило попробовать прочесть надписи, как они тут же переворачивались, исчезали, вновь проявлялись, превращаясь в нечитаемые строки непонятных значков.
Время шло. Вспомнились слова Кавуа про старение в семь раз быстрее, и мне стало не по себе. Я прошел между полками туда, куда ушла Яна с шомером и увидел еще одну дверь, обитую железом, с маленьким круглым окошечком, похожую на ту, что ведет в морг Бюро судебно-медицинской экспертизы. Генрих Осипович, как он там, интересно?.. Я осторожно толкнул ее и сделал шаг.
За дверью оказался еще один зал, такой же квадратный и просторный, только без стеллажей, и от этого кажущийся еще больше. На стене через равные промежутки тускло светились квадратные лампы в проволочной сетчатой оплетке. Здесь было прохладнее, чем на складе. Вдоль стен стояли большие прямоугольные шкафы, по виду стальные, с прозрачными дверцами. Их было десять: два пустых, а в остальных в неверном желтоватом свечении я различил смутные силуэты и подошел ближе. Внутри шкафов, залитые мягким янтарным светом, находились люди — стояли, удерживаемые широкими металлическими поручнями вокруг лба, груди и колен, и как будто бы спали: резервные физические тела, человеческие скафандры для волновых элохим, форма для спецопераций. Товарищ Жвалов, как контрразведчик, одобрил бы выбор: без особых на то причин я бы не обратил никакого внимания ни на усталую женщину средних лет, из тех, что в обеденный перерыв сбегают из-за стола в каком-нибудь никому неизвестном НИИ, чтобы занять очередь в универмаге; ни на блеклого мужчину с усами, в очках и сером костюме мелкого служащего; ни на аккуратного старика с тремя скромными орденскими планками на поношенном пиджаке; ни на среднего роста, крепкого парня в белой футболке и кепке, с золотым значком ГТО на груди. Взгляд остановился только на девочке в крайней угловой витрине: на вид ей было лет тринадцать, не больше — школьная форма с нарядным белым фартуком, отутюженный пионерский галстук, повязанный безупречным узлом — "подушечкой", блестящие черные волосы, постриженные в "каре" с челкой, закрывающей лоб; черты ее лица были такими правильными, что производили впечатление требовательной строгости, словно правильность эта была лекалом, которому, хочет он того или нет, должен соответствовать окружающий мир.