Я повесил трубку. Весь разговор занял едва ли минуту, но рисковать не хотелось. Нужно было найти другой телефон, хотя, если заботливые товарищи из госбезопасности успели определить адрес, то очень скоро будет перекрыт весь квартал и уйти от преследования на пустынных утренних улицах мне не удастся.
У меня были удостоверение сотрудника уголовного розыска и надежда, что мою физиономию еще не расклеили на каждом углу под заголовком "РАЗЫСКИВАЕТСЯ". Идея ломиться под утро в двери коммунальных квартир с требованием дать позвонить была так себе, но другой альтернативы заячьей пробежке по проспектам и переулкам в поисках телефонной будки я не видел.
Мне повезло: в тесном, как печная труба, и таком же закопченном дворе дома в боковом переулке я увидел вход в кочегарку. Из открывшейся в ответ на настойчивый стук двери пахнуло удушливым паром, съестной вонью и копотью.
— Уголовный розыск, — я ткнул перед собой раскрытым удостоверением. — Необходимо воспользоваться телефоном.
Долговязый худой истопник с жидкой китайской бородкой и длинными вьющимися волосами, подвязанными узкой тесемкой, равнодушно кивнул, прошел внутрь и показал пальцем:
— Вон там.
Котельная была из старых, тех, что первыми пришли на смену дровяным печкам в квартирах. От угольной топки исходил вязкий жар, под узким окном расположился топчан с засаленным солдатским одеялом; на столе, среди культурных напластований, оставленных несколькими поколениями кочегаров, примостился громоздкий телефонный аппарат старого образца с буквами на диске набора. Я подвинул ногой шаткую табуретку, присел и снял трубку.
В квартире на Лесном никто не отвечал. Я дал гудков десять, нажал на рычаги, позвонил снова — безрезультатно. Это могло означать, что дела совсем плохи — или что кто-то просто отключил телефон на ночь, но я не стал терзаться догадками: нужно было выяснить многое, а время поджимало.
Косте Золотухину дозвониться тоже не получилось. Я подумал немного, полистал записную книжку и набрал домашний номер Леночки Смерть. Бог весть, как он у меня оказался, но звонить по нему мне не доводилось ни разу.
— Общежитие! — недовольно продребезжал старушечий голос на другом конце провода.
— Пожалуйста, Сидорову Елену, — попросил я. — Это срочно.
Я был готов к возмущению или вопросам, но их не последовало: видимо, на вахте привыкли, что Леночке по делам службы то и дело звонят в неурочное время. Трубка громыхнула о стол, послышались шаркающие шаги и все стихло. Шли минуты. Я покосился на истопника: тот растянулся на топчане, закинув ноги на низкую спинку и держа перед собой книжку в строгом академическом переплете. Заглавия я не разглядел.
Тишина в телефонной трубке ожила, послышались шаги, кто-то споткнулся, зашипел, выругался, и наконец я услышал сиплый спросонья голос:
— Сидорова.
— Лена, привет, — сказал я.
— Адамов! — закричала она и замолчала.
Снова наступила тишина.
— Алё! — позвал я. — Алё!
В трубке всхлипнуло.
— Лена! Ты меня слышишь?
— Адамов, — выдохнула она. — Ты живой вообще?!
— Вполне, просто…Я немного выпал на время из жизни.
— Да что у тебя там творится?! Где ты, что с тобой?!
Щелчков не было слышно, но я на всякий случай спросил:
— Лена, а мы сейчас одни?
— Что? Да, то есть нет, в смысле, тут Сталина Тихоновна только, но она отошла…А! Ты про это! Нет, общагу не слушают, только мой рабочий зачем-то…Адамов, тут из-за тебя такое творится!..
Таинственное исчезновение капитана уголовного розыска Адамова стало главной новостью в ГУВД. Людям вообще нравится рассказывать друг другу истории, в которых кто-то знакомый как следует оскандалился, и предвкушать, как потом оскандалившемуся нагорит. Недостатка в материале не было: не успели еще в курилках, столовой и коридорах в подробностях обсудить события эпической "битвы при Кракенгагене", в которой тот же пресловутый Адамов был главным действующим лицом, как вот тебе раз: теперь он еще и пропал без всяких объяснительных оправданий. Неформальные разговоры вначале носили в основном юмористический характер и строились вокруг версии, что злосчастный капитан просто запил горькую после катастрофического провала инициированной им операции, поминая в качестве дополнительных аргументов в пользу такого предположения личную драму с покинувшей его накануне свадьбы невестой и совершенно безрезультатную работу по делу "вежливых людей". В официальных же кабинетах обстановка стремительно накалялась; может быть, в обычной ситуации полковнику Макарову удалось бы на некоторое время замять дело, но докладов и объяснений в связи с событиями на канале Круштейна ждали на самом высоком уровне и самым же решительным образом требовали немедленно отыскать, доставить и покарать. Дело шло к объявлению в розыск. Примерно сутки мне подарил Костя Золотухин, в рамках народной гипотезы происходящего признавшийся с покаянным видом, что Адамов пьет у него на даче в компании сомнительного поведения девиц, и что вот прямо сейчас за ним уже едут и непременно доставят хоть тушкой, хоть чучелом. В пятницу, когда версия о загородной вакханалии лопнула, полковник Макаров, с беспримерным мужеством поставив на карту незапятнанное взысканиями личное дело — а может быть, что и звездочки на погонах — лично доложил генералу, что капитан Адамов находится в служебной командировке и в обстановке глубокой секретности, рискуя жизнью, проводит оперативные мероприятия с целью до конца разобраться во всех причинах и обстоятельствах Кракенгагенских событий.
— Понимаешь, все были уверены, что ты вот-вот явишься, — пояснила Лена. — Ну и тянули, как могли, время.
Ранним утром в субботу грянул гром. Руководство ГУВД — включая самого генерал-майора, а также начальника уголовного розыска, несчастного полковника Макарова, заместителя начальника Главка по политической работе, руководителя кадровой службы и секретаря партийной организации — было вырвано из мирного сна категорическим предписанием немедленно явиться в Управление, где их уже ожидал комитетский десант в лице товарища Жвалова и двух десятков оперативников госбезопасности. Разъяренно дребезжали телефонные трели, в кабинетах на повышенных тонах задавали вопросы, по ковровым дорожкам обычно погруженных в почтительную тишину начальственных коридоров то и дело кто-то бежал мелкой рысью, выпучив глаза и роняя листки бумаги из толстых папок. Все зубоскальство в курилках прекратилось мгновенно, и даже самые большие любители сплетен предпочитали помалкивать, лишь сочувственно глядя на товарищей и коллег пропавшего капитана, которых постоянно вызывали на разговор то в один, то в другой кабинет.
— Ты, конечно, устроил всем веселую жизнь, что и говорить, — рассказывала Леночка. — Пукконена, Белова, Гвичию, Шамранского, Бодровых почти сутки держали на Литейном, домой к ним приходили, родственников допрашивали. По Золотухину служебную проверку инициировали, чуть ли не дело заводить собираются. Ребят Зубровина вызывали. Даже нас с Левиным дёрнули: спрашивали, когда познакомились с тобой, как часто общались, на какие темы, когда последний раз видели — все в таком духе. Ну, мне-то скрывать нечего, я совершенно честно сказала, что у нас отношения с тобой исключительно профессиональные, ты меня даже в кино не пригласил ни разу — от меня и отстали, подписку только взяли о неразглашении непонятно чего. Хоть бы объяснили, что я такое могу разгласить и кому. Но у остальных дела не очень, конечно. А твои и вовсе никуда не годятся.
Лена замолчала. Я тоже молчал, не зная, что тут можно сказать.
— Рассказать ничего не хочешь? — спросила она.
— Нет, — ответил я. — Прости. Может быть, позже.
— Ладно. Хорошо, что позвонил. Хоть знаю теперь, что ты жив. Если что, обращайся.
— Спасибо, Лена. И если что, этого разговора не было…
— Господи! — воскликнула Леночка. — Да за кого ты меня принимаешь?!
Раздался короткий грохот и в трубке зазвучали гудки.
Звонить больше было некуда, идти тоже — разве что сдаться товарищу Жвалову. Впрочем, оставался еще один вариант, который с одинаковой вероятностью мог быть и выходом, и западней, но выбирать не приходилось. Я снова снял трубку, подумал, положил ее обратно на рычаги, посмотрел на истопника, устроившегося с книгой на топчане, и позвал:
— Эй! Товарищ кочегар!
Он медленно повернул голову, сонно моргнул и сообщил:
— Меня зовут Олег.
— А меня Виктор. Скажи-ка, Олег, как называется твоя книжка?
–"Бытие и время".
— То, что нужно. Будь другом, прочитай что-нибудь наугад.
Он пожал плечами, полистал и внятно прочел:
–"Человек блуждает. Человек не просто вступает на путь блужданий. Он всегда находится на пути блужданий. Путь блужданий, которым идет человек, нельзя представить себе как нечто, что просто сопровождает его, наподобие ямы, в которую он иногда попадает. Путь блуждания принадлежит к внутренней структуре, в которую вовлечен исторический человек"[35].
— Не поспоришь, — согласился я. — А делать-то что?
Олег перелистнул еще несколько страниц и зачитал:
–"Присутствие себе самому онтически всего ближе, онтологически всего дальше, но доонтологически все же не чуждо".
— М-да.
— Традиция гадательных практик требует довольствоваться первым полученным ответом, — заметил Олег. — Повторное вопрошание свидетельствует об отсутствии доверия и приводит к сокрытию смыслов.
— И что все это значит?
— Трудно сказать, не зная вопроса, который Вы задавали. Но если в первом ответе содержалось указание на блуждание как сущностный элемент исторического человека, думаю, это знак того, что Вам следует продолжать блуждать. Иными словами, это указание на примат действия перед бездействием.
У Олега были ярко-голубые глаза и сероватое лицо ангела с кладбищенского монумента.
— Элохим? — спросил я.
— Ну, в рамках такой терминологической парадигмы можно сказать, что все мы являемся сынами Божиими…