[382] Он руководил и приказывал — и поддерживал развитие архитектурной гармонии Эдинбурга.
В меньших масштабах материальная культура города тоже становилась более обильной, хоть по-прежнему вдохновлялась традициями собственного искусства. Наилучшим носителем этих традиций был Роберт Лоример, сын Джеймса Лоримера, патриотически настроенного профессора общественного права в университете. Приверженность Джеймса национальному юридическому наследию нашла соответствие в пристрастии Роберта к шотландской архитектуре интерьера и близким ей искусствам. Его тоже сперва отправили изучать право, но он не смог воспринять юриспруденцию. Семья числила среди своих друзей одного из ведущих архитекторов Эдинбурга, Уильяма Берна, и юный Лоример принялся под его крылом подвизаться в той же профессии. Однако его интересы простирались шире, он стремился достичь мастерства во всем, что могло пригодиться при строительстве зданий — работе с камнем, деревом, железом, штукатуркой, стеклом — или при меблировке — создании столов, стульев, шкафов, кроватей, штор и так далее.
Интерьеры Лоримера уцелели в Новом городе и Вест-Энде, на Белгрейв-Кресент, Драммонд-плейс, Хериот-роу и Ротсей-террас. Сам он жил на Мелвилл-стрит, где добавил к типичному стандартному дому ленточной застройки собственные разнообразящие дополнения, балкон и разделенные на «квадраты» окна. Он нашел достаточно простора для деятельности в пригородах, особенно в Колинтоне. Здесь он спроектировал современные дома с шотландским «акцентом» — ступенчатые фронтоны, наружные лестницы, галечная штукатурка и желобчатая черепица. В Лотиане он помог построить будущие курорты и города-спутники, Гуллан и Норт-Берик. Восстанавливал он и замки, примером может служить Бейвло в Балерно. Ему доводилось проектировать церкви, например церковь Доброго Пастыря в Мюррейфилде, небольшое здание на пригородном холмике, возведенное из отличного хейлского камня с красным орнаментом, снова викторианская готика в шотландской личине. Величайшим же его готическим сооружением стала часовня ордена Чертополоха в соборе Святого Жиля, изысканное сочетание обстановки, резьбы и глазури внутри, снаружи отмеченное изящным арочным контрфорсом.
Всякий раз, когда предоставлялась возможность, Лоример занимал местных художников и использовал местные материалы. Он открыл такую художницу, как Фиби Транквейр: «Я не знаю никого, кто был бы столь симпатичен мне в художественном плане. Она такая обычная, так любит простоту, и настоящее удовольствие ей доставляют самые простые творения природы». Она выполнила в часовне Чертополоха глазурованные геральдические таблички, но больше всего помнят ее фрески в часовне Бельвью в Новом городе, с небесным воинством, трубящим в трубы. Мебель Лоример поручил делать компании «Уиток и Рейд», которая была основана в XVIII веке, а вышла из бизнеса лишь в 2004 году. Чаще всего он сотрудничал с двумя резчиками по дереву, У. и А. Слоу. Сам Лоример оказывался в своей стихии в мастерской плотника: ему нравился звук, с каким рубанок и стамеска вонзались в древесину, он черпал вдохновение, глядя, как из бесформенной деревяшки мало-помалу возникают очертания нового изделия. Братья Клоу никогда прежде не встречали архитектора, настолько жаждущего использовать их мастерство, и они со своей стороны старались изучать и развивать его идеи. Выполненные ими сиденья на клиросе в часовне Чертополоха показывают, как идеально они воплощали замыслы Лоримера. Первый биограф Лоримера, Кристофер Хасси, отправился в 1929 году проинтервьюировать братьев после смерти архитектора.
Я хотел бы нарисовать правдивый портрет братьев Клоу, гению которых в резьбе по дереву Лоример столь многим обязан. На верхнем этаже мрачного эдинбургского особняка выходишь из темного коридора и попадаешь в окружение сада деревянных цветов: два одинаковых человека выглядят в своих длинных серых комбинезонах, как Тра-ля-ля и Тру-ля-ля, большие и добродушные. До сего дня мне неизвестно, который из них У., а который А., так как они уже давно стали одной личностью и склонны говорить попеременно. Слушать их воспоминания о 25 годах работы с Лоримером — все равно что внимать псалмам, которые распевает группа прихожан.
У.: Никакой архитектор не давал нам так развернуться.
А.: Мы работали исключительно на него.
Оба: Да, 30 лет мы не работали ни для кого другого.
А.: С сэром Робертом мы повстречались в 1892 году.
У.: Он пробыл год на практике.
Оба: Понимаете, он хотел, чтобы кто-нибудь проявил к нам интерес.
У.: В то же время он хотел развивать в Эдинбурге ремесла.
А.: И дать работу преимущественно эдинбургским ремесленникам.
Оба: Мы его поддержали.[383]
Отличный пример того, как развивался наиболее выигрышным образом характер города и горожан под сенью викторианской эпохи с ее ориентирами в виде владения собственностью и классовой принадлежности. Но разрешало ли это, как полагал Джеффри, все проблемы?
Разумеется, всегда существовала более темная, оборотная сторона. Отчасти она воплощалась в шотландской воинской традиции. Самые отпетые хулиганы и тертые калачи могли завербоваться в солдаты. Если они, к несчастью, доблестно погибали на войне, их имена увековечивали на воздвигнутых в центре города монументах. Эдинбургский замок, которому больше не нужен был гарнизон с большим числом солдат, тоже превратился в памятник. Первая мировая война закрепила за ним эту роль. Она потребовала от страны и города огромных жертв, и не только отъявленных головорезов и тертых калачей. Потребовала и получила.
Подобно остальной Шотландии, Эдинбург осенью 1914 года с удивительным единодушием шел записываться в армию. Большинство горожан попадали в территориальные батальоны, набираемые в конкретной местности из всех слоев общества. Это могло повлечь за собой печальные последствия, и не только на поле боя. В 1915 году с ними столкнулся город Лейт, когда около Греты произошла железнодорожная катастрофа поездов, перевозивших солдат. При столкновении двух поездов погибли 227 человек и 247 были ранены. Все погибшие, за вычетом девяти человек, числились в 7-м батальоне Королевского шотландского полка, набранном в Лейте. Эдинбург и Лотиан гордились Королевским шотландским полком — своим собственным полком, одним из первых в британской армии. Впервые набранный в 1633 году, он первоначально объединял в своих рядах наемников и в 1688 году выступил против правительства, так как ослабленная Шотландия не смогла заплатить солдатам, когда полк вернулся из-за моря. С тех пор этому полку не раз выпадал случай отличиться по всему миру. И когда снова разразилась война, этот полк состоял из двух батальонов кадровых войск. К концу года его численность увеличилась до трех батальонов кадровых войск и четырнадцати территориальных батальонов, причем семь относились к «Новой армии».
Главнокомандующий вооруженными силами Великобритании, генерал Дуглас Хейг, сам был родом из Эдинбурга и в высшей степени восхищался шотландскими солдатами. Фактически он считал, что своим мужеством и упорству они выиграют для него войну. Именно поэтому он в бесплодных попытках прорыва на Западном фронте часто первыми бросал в бой шотландцев. И по этой же причине в той войне их погибло 128 000 человек, самый высокий процент потерь среди армий союзников. Из погибших 583 офицера и 10 630 нижних чинов служили в Королевском шотландском полку.
Самой крупной битвой, в которой участвовали шотландские полки под личным командованием Хейга, стало сражение у Арраса весной 1917 года. Это было самое крупное сражение, в каком когда-либо участвовала Шотландия. Ее подразделения составляли треть сил союзников на поле боя: многочисленнее всей британской армии в битве при Ватерлоо, в семь раз превосходя числом войско короля Роберта Брюса в битве при Бэннокберне. Среди этих подразделений был и 15-й Королевский шотландский полк, набранный в центральном Эдинбурге. Его командир, полковник Гэвин Паган, пал в отчаянной рукопашной; многие бойцы знали командира до войны как священника церкви Святого Георгия в Вест-Энде. Шотландия одержала победу в первый день сражения. Полки наступали целых четыре мили, изумительное достижение по меркам той войны. На второй день атака захлебнулась. Через месяц наступление вообще остановили. Близкая победа обернулась поражением.
Еще более тяжкий урон шотландцы понесли при Пашенделе, в третьем сражении под Ипром, следующей осенью во Фландрии. Наступление началось 31 июля и сопровождалось сильными ливнями, которые не прекратились и к тому времени, когда 20 октября пошли в атаку 15-й и 16-й Королевские шотландские полки. То, что с ними случилось, было уже чересчур знакомым для Западного фронта исходом: бойцов, которые с громадным трудом брели по непролазной грязи, косили немецкие пулеметы. А затем противник нанес ответный удар. 15-й Королевский шотландский полк отступил на первоначальные позиции и отбивался, пока не подошло подкрепление. К тому времени его численность снизилась с более 500 до 120 солдат и четырех офицеров. Лейтенант Роберт Джонстон не испытывал ни малейших сомнений насчет бесполезности усилий:
В этой бойне, при условиях, почти не поддающихся описанию, из-за своего откровенного злосчастья и отчаяния мы потеряли 20 офицеров и 400 солдат. Штаб действовал неумело и бездарно. Мы ни разу не видели на передовой ни одного штабного офицера. Когда началась атака, мы изнемогали от усталости, совершенно пали духом и нисколько не думали о победе. Наше настроение было близко к унынию, среди рядовых не слышалось ни шуток, ни пения, людьми владела безысходность, и они, как ни удивительно, принимали наше положение без вопросов, с тупой покорностью, и уж точно без того внутреннего огня, который необходим, чтобы одолеть врага.