предвидел возможность наступления последствий, квалифицируемых как средней тяжести вред здоровью. Судья должен был помнить, что предвидение не возникает на пустом месте, что предвидение означает знание человека о механизме причинения вреда, знание человека о необходимом развитии ситуации от удара к результату. Именно этого судья не доказал, да и доказать не мог. Дело в том, что удар в пах случайно пришелся на яички, столь же вероятно он мог прийтись на бедра или низ живота (Б. не занимался никогда спортом и точно координировать удар не способен), случайность попадания ногой по яичкам констатировал сам судья в процессе судебного следствия; Б. не обладает достаточными медицинскими знаниями и не только не знал, но и не мог знать о последствиях такого удара, сам он никогда ничего подобного не испытывал; даже после нанесения удара в пах Б. не понял, что продолжение поединка бессмысленно, и продолжал наносить согнувшемуся К. удары по голове; на вопрос: «Какого результата они ожидали от поединка» – потерпевший и подсудимый не дали конкретного ответа. Все это свидетельствует об отсутствии у Б. знания о возможных последствиях удара, предвидения наступления средней тяжести вреда здоровью и даже возможности такого предвидения, т. е. об отсутствии вины в отношении инкриминируемого последствия, и о неоправданности вменения ч. 1 ст. 112 УК. Все эти доводы об отсутствии предвидения были высказаны стороной защиты, но судья, ничего не противопоставив взамен в качестве доказывания предвидения, ограничился лишь ссылкой на неопределенный умысел. Мало того, Б. являлся несовершеннолетним. Исходя из психики несовершеннолетних, сошедшихся в поединке и дерущихся кулаками, можно говорить о предвидении «расквашенных» носов и нескольких синяков, к которым, скорее всего, стремился Б. (о потерпевшем этого сказать нельзя, поскольку он несколько лет уже до данного случая занимался боевыми видами спорта и боксом и именно он был инициатором драки, о чем, конечно же, в приговоре нет ни слова). Отсюда в максимальном случае вина Б. распространялась на легкий вред здоровью, но и это еще нужно доказать. Достаточно очевидно наличие вины Б. в отношении побоев, но и здесь ее характер требует детального анализа. По данному делу ощущается обвинительный уклон судьи, поскольку он отбрасывал как несоответствующие его представлениям о сути дела не только показания свидетелей защиты в силу их якобы необъективности, но и даже свидетелей обвинения, которые противоречили выстроенной канве обвинения, забывая о непреложном правиле разрешения сомнений в пользу подсудимого. Таким образом, во втором варианте при фактически причиненном вреде здоровью средней тяжести можно говорить о вине Б. применительно к легкому вреду здоровью либо побоям с соответствующей квалификацией по ст. 115 или 116 УК.
В третьем варианте речь идет о вообще невиновном причинении вреда с соответствующим применением ст. 28 УК, когда характер фактически причиненного вреда значения не имеет; данный вариант общеизвестен, и особо останавливаться на нем мы не будем. Таким образом, при дисбалансированной квалификации виновному не вменяется реально причиненный вред, а вменяется вред, соответствующий вине лица.
Ничуть не лучше, а может быть даже хуже ситуация с мотивами. Во-первых, мотивы в законе не определены и, как правило, не урегулированы в Особенной части УК. Но даже и их урегулированность не снимает проблемы установления их. Так, в приведенном выше уголовном деле в отношении Буркина апелляционный суд вообще не коснулся мотивации совершения преступления, поскольку она была явно не в пользу обвинения: потерпевшая сторона неоднократно в течение сентября-октября 2003 г. в связи с тем, что Буга Н. перестала дружить с Кузьменко А. (другом потерпевшего Карсунцева) и начала встречаться с Буркиным, преследовала Буркина, угрожала ему, назначала встречи, избила 27 сентября Буркина возле кинотеатра «Луч» (ударил Буркина в ухо Карсунцев так, что потекла кровь из уха; возбужденное уголовное дело по данному факту было успешно прекращено по ст. 78 УК – как видно, у суда с апреля 2004 г. до марта 2005 г. не нашлось достаточных рычагов для вызова в суд свидетелей и обвиняемых) и в конце концов назначила «разборку» возле «Планеты Красноярск», где и произошло инкриминируемое Буркину событие. Как видим, по мотивации поведение Буркина очень мало походит на преступное; антисоциальными свойствами скорее обладает поведение Карсунцева и его друзей, которые спровоцировали Б. на соответствующее поведение (ужасает в этой ситуации еще и то, что провоцирующей стороне возмещен моральный вред). Но все это российского суда (не надо забывать, что приговоры выносят от имени Российской Федерации и именно она в ответе за все злоупотребления отдельных судей и судов) не касается; мотивы происшедшего в процессе не исследуются и на решение суда не влияют.
Это видно и по другим делам. Отменяя приговор Верховного Суда Мордовии по ряду лиц, Судебная коллегия Верховного Суда РФ в кассационном порядке указала, что по доказанным материалам дела убийство А. и 3. было предварительно обусловлено получением исполнителями денежного вознаграждения, тем не менее, отсутствие убийства по найму аргументировано отсутствием конкретизации вознаграждения; в качестве мотивов приведены: для заказчиков – освободиться от материальных претензий потерпевших, а для исполнителей – ложно понятые чувства товарищества.[600] Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ не согласилась с приговором Волгоградского областного суда об осуждении Д. за убийство из хулиганских побуждений, поскольку потерпевшие пришли к Д. для разговора по поводу избиения их друга, желая прекратить неправомерное поведение Д. и других лиц.[601] Как видим, наличие в законе указания на корыстные или хулиганские побуждения не исключает вольного толкования мотивов судами и неточного их установления в конкретном случае. Во-вторых, суды, похоже, не могут точно сориентироваться в первичных и вторичных мотивационных сферах, не могут определить истинно криминальные побуждения. Не исключено, что в изложенных примерах имеются разные мотивы (например, исполнителям убийства были предложены деньги и в то же время существует с их стороны и ложно понятое чувство товарищества); суду просто необходимо было определиться с первичными (как правило, некриминальными) и вторичными (собственно криминальными) мотивами, аргументированно выделить только тот мотив, благодаря которому возникло криминальное поведение – собственно побуждение к убийству.
Похожая ситуация складывается и по поводу цели, но она усугубляется еще тем, что на практике, довольно часто и в теории, уголовного права сущностно не разделяются мотивы и цели (корыстные побуждения и корыстные цели, хулиганские побуждения и хулиганские цели и т. д.). Такой подход, нивелируя мотивы и цели, ведет к признанию ненужности одной из указанных категорий, маловажности ее. Реально мотивы и цели – совершенно разные категории: если мотивы суть побуждения к действию в определенном направлении, то цель – это модель того результата, к которому стремится лицо, модель вектора направления. Именно поэтому, прежде чем определить мотив, необходимо установить цель – вектор направления, по которому лицу необходимо действовать. Соответственно, следует в качестве цели указывать именно тот будущий результат, к которому виновный стремится, выделяя первичные и вторичные модели результата, которые существенно разнятся.
Точное установление субъективных элементов диспозиции даже в самых сложных случаях квалификации помогает жестко определить ту норму уголовного закона, которую следует применить при квалификации.
К третьей группе элементов, имеющих значение для определения соответствующей нормы уголовного закона, относятся характеристики потерпевшей стороны. Обычно данной группе элементов особого внимания в теории квалификации не уделяется. Но при этом много внимания уделено объекту преступления как элементу состава преступления; соответственно, за рамками восприятия и оценки остается тот факт, что здесь специалисты сталкиваются именно с жертвенной, потерпевшей стороной. Единственным упоминанием вскользь об этом феномене является указание на то, что вред причиняется общественным отношениям, т. е. объекту преступления. И все, тогда как ценность объекта и предмета преступления при квалификации и определяется тем, что они в той или иной степени характеризуют потерпевшую сторону.
Мы знаем, что Особенная часть в целом классифицирована по объекту преступления. При всех недостатках подобной классификации (наличии в одном разделе нескольких объектов, делении объектов на обязательные и факультативные) установление объекта посягательства помогает резко сократить круг соответствующих диспозиций. Например, обнаружен труп с множественными ножевыми ранениями, это может быть и умышленное убийство, и террористический акт, и действия, дезорганизующие работу ИТУ, и другие виды преступлений. Установление истинных общественных отношений, на которые посягает в конкретном случае лицо, сократит этот перечень видов преступлений.
Вполне понятно, что само последствие и деяние, его образующее, не всегда дают возможность конкретно и правильно определить объект посягательства. При установлении объекта посягательства в реальной жизни возможны две ситуации: а) последствие и деяние ясно и недвусмысленно выводят исследование на объект посягательства (сбыт наркотиков направлен на здоровье населения), последующая квалификация значительно упростится; б) последствия и деяние не позволяют четко сделать вывод об объекте посягательства и тогда исследователь должен подключить иные фактические обстоятельства, которые бы позволили установить объект: умысел лица на подрыв основ государственной власти выводит лишение жизни определенных лиц в ранг государственных (по действующему праву) преступлений; личностный мотив лишения жизни свидетельствует о преступлении против личности и т. д. Грамотный, знающий юрист умеет пра