— Вы должны посмотреть, как живут эти люди, — как-то сказала она Джули и Биксу. — Вместо дома у них картонная коробка, хорошо еще, если таковая имеется. Поехали со мной в воскресенье, Кац, и ты, Бикс, в Плайвуд-Сити [16].
— Что, там дровяной склад? — небрежно бросил Бикс.
— Эти люди продают свою кровь, — продолжала Феба. — Продают свои тела. Поедете?
— Поедем, — весело ответила Джули.
— Поедем, — мрачно отозвался Бикс.
Вечно этот его скептицизм, это неверие в выздоровление Фебы. Он по-прежнему утверждал, что ее трезвость не прочнее яичной скорлупы.
В воскресенье выяснилось, что Плайвуд — никакой не дровяной склад, а трущобный поселок к западу от Филадельфии: дощатые халупы, расползшиеся на полмили между запасными путями станции «30-я улица». Можно было подумать, что Управление железных дорог Пенсильвании взялось создать тематический заповедник «Страна нищеты» и начало экспозицию с Плайвуда. Феба въехала в самую глубь товарного двора и припарковалась за рефрижератором из Огайо, этакой скотобойней на колесах. Джули представила, как внутри, словно пассажиры метро, схватившиеся за поручни, висят туши, которых жителям Плайвуда хватило бы на год. Джули с Биксом выгрузили две раздаточные тележки и повесили на них таблички «Бесплатно». Их ассортимент включал свежезаваренный кофе, сахар, молоко, апельсины, посыпанные сахарной пудрой пончики. Но главное, они будут раздавать Фебин домашний суп — наваристый бульон с рубленой морковкой и огромными кусками курятины.
— Чего бы им на самом деле хотелось, — сказала Феба, — так это чтобы вместо супа им пивка привезли.
— Еще бы, — отозвался Бикс.
— А тебе? — спросила Джули, не зная, стоит ли подчеркивать, что Феба заговорила о спиртном.
— Хорошая кружечка «Будвайзера» мне бы не помешала.
Джули страдальчески поморщилась.
— Это тебя сразит наповал.
— Как пуля, — добавил Бикс.
— Где мои родители? — вдруг спросила Феба.
— Еще пять недель. — Джули была непреклонна. — Тридцать пять дней.
Феба оттянула золотую сережку с такой силой, что мочка, казалось, вот-вот порвется.
— Где они?
— Пять недель.
— Знаешь, Кац, божеством ты была куда покладистей, скажу я тебе.
— Тридцать пять дней.
— Все. Молчу.
Феба встряхнулась и толкнула с места свою тележку. Суп выплескивался через края бидона. Джули вдруг подумалось, что шальная непредсказуемая подруга могла бы сейчас здорово отличиться. Феба способна на поступок. Она могла бы, например, взломать рефрижератор и, словно полномочный представитель Санта-Клауса, раздавать людям мясо.
Джули с Биксом покатили вторую тележку, окруженные человеческими отбросами, преследуемые смешанной вонью лежалого табака, гнилой капусты, мочи, фекалий и прокисшего пива. Заросшие трехдневной щетиной урки сидели на двухсотлитровых баках и тупо, бездумно смотрели перед собой. Мальчишки с грязнющими ногами писали прямо на свои лачуги, украшая фанерные стены причудливыми узорами. Из транзистора лилась заунывная мелодия. По рассказам Фебы, почти все жителей Плайвуда были отверженными того или иного рода. Во-первых, люди, которые предпочли холод и лишения бездомной жизни своему еще более холодному и бессердечному домашнему окружению: жестоким мужьям, назойливым родителям, вшивым приютам и исправительным колониям. Вторая по численности категория объединяла пропойц и наркоманов, завсегдатаев Мэдисонского детоксикационного центра или благотворительной клиники в Западной Филадельфии. Встречались и случаи клинического бродяжничества — постоянной психической потребности к перемене мест. С такими вполне можно было иметь дело, если они не забывали разжиться бесплатным хлорпромазином у доктора Даниэля Сингера, странствующего пенсильванского психиатра, раздававшего лекарства из окошка своего вагончика, этакой походной кухни для чокнутых.
Джули чувствовала, что жители Плайвуда, каждый по-своему, ненавидели своих благодетелей. Благотворительность — это еще не торжество справедливости. Пусть эти трое целый день раздают им пищу, прекрасно, но наступит ночь, и что же — они останутся в этой клоаке или все-таки вернутся в свой уютный домик в Повелтоне? Признаться, их неприязнь не была лишена взаимности. Джули не могла с уверенностью сказать, что любит этих людей или даже испытывает к ним хоть какую-то симпатию. И все же она продолжала отдавать дань уважения своему брату. Ад внизу — Плайвуд наверху, внизу морфин — наверху куриный суп. Вот она окунает черпак, наливает суп в одноразовую миску, протягивает ее худенькой малайке, толстому пакистанцу с гноящимися глазами, мальчишке из Пуэрто-Рико, мазнувшему по ней оценивающим взглядом.
— Если б только она согласилась походить на эти собрания, — выпалил вдруг Бикс.
— Феба? Она же держится.
— Собрания — это то, что надо. Я много слышал о них.
— Это не в ее стиле. (Ковш в бидон, суп — в миску.) Она уже семь недель не пьет. (Миску — в сморщенные руки старичка с седой дрожащей бородкой, похожего на недоверчивого Иезекииля.) Наш уговор действует.
— Семь недель, — эхом отозвался Бикс. — Я над этим думал. Когда имеешь дело с алкоголиком, грош цена такому уговору, Джули. Тут нужна целая реабилитационная программа. Иногда требуется три или четыре курса, чтобы поставить такого человека на ноги.
— Это просто еще один подход.
— Семь недель — это пустой звук. Оттянутое время. Болезнь вернется, как это обычно происходит. Я читал об этом.
— У Фебы огромная сила воли.
— Сила воли здесь ни при чем. Ей нужны какие-то новые переживания, нечто такое, с чем она не сталкивалась раньше. Необходим какой-то противовес.
— Какой, например? Бог? (Ковш в бидон, суп — в миску.) И думать забудь.
— Например, собрания. А пока мы не придумаем что-нибудь в этом роде, у нас, солнышко, будет яичная скорлупа под ногами трещать.
— Ты только об этом и говоришь.
— Так и есть. Яичная скорлупа. Хрусь!
Желудок Джули словно стянулся в некий гордиев узел — попробуй развяжи!
— Я тебе рассказывала, что происходит после смерти?
— Ты уходишь от темы. Яичная скорлупа, Джули.
— Все прокляты, — напомнила она. (Миска с — в жилистые руки старой карги с вонючими волосами, словно вышедшей из сказок братьев Гримм.) Прах — он и есть прах.
— У вас перец есть? — прошипела ведьма.
— В следующий раз захватим, — пообещал Бикс.
— Смотрите! — погрозила пальцами старуха.
— Обещаем, — успокоил ее Бикс.
Саму себя не обманешь. Джули буквально чувствовала под ногами округлые скорлупки, почти слышала этот хруст.
Утром 24 июля 2012 года Джули проснулась с готовым решением. Осознание настоятельности его воплощения в жизнь было таким острым и ярким, словно кульминационный момент сновидения. Обхватив богатырский торс мужа обеими руками, она заявила, что пришло время нового поколения.
— А?..
Там, в аду, она только начинала об этом задумываться, на шхуне, заваленной отбросами, это было прихотью, любопытством. Но теперь…
— Я хочу ребенка.
— Кого? — Бикс отстранился, высвобождаясь из объятий.
— Я хочу ребенка вот сюда, себе в животик. — Это была правда. О, бог физики, это действительно было так. Пусть ее мать создает планеты и черные дыры, ее собственные амбиции будут удовлетворены обычным человеческим зародышем. — Ну, знаешь, такой комочек протоплазмы, который растет, растет и вдруг становится каким-нибудь дантистом или кем-то там еще.
— На роль отца уже есть кто-нибудь на примете?
Джули тихонько развязала шнурок пижамных брюк Бикса.
— Иногда они получаются из преподавателей английского языка.
— Изящной словесности.
— Изящной словесности. — «Сначала комочек, потом ребенок, — думала Джули, — этакая визжащая органическая верига, уцепившаяся за ногу. Страшно. Но Джорджина решилась? Господи, ее отец решился, один-одинешенек в своем маяке!.. Поднимал на ноги такого проблемного ребенка». — Время идет, муженек. Так что закинь подальше свои презервативы и давай заделаем маленького.
— Ты серьезно?
Боже, да он вот-вот заплачет.
— Нет, правда?
Она поцеловала его очаровательный второй подбородок и стянула с себя ночнушку.
— Конечно, правда.
— В таком случае постараюсь тебя не подвести.
Он уже был готов. Его член торчал, как флагшток. Она устремилась к нему со всей своей страстностью, теплыми ладонями и густыми черными волосами, с бедрами, перед которыми невозможно было устоять. Ей хотелось плакать от охватившего ее желания. Вот он, ее муж — отец ее будущего ребенка. Джули ощущала себя дивной планетой. Бикс превратился в ее ось, пронзившую ее от севера до юга. В момент оргазма она была вся во власти этого безумного вращения своей сказочной плоти.
Скоро сорок: вполне приемлемый для беременности возраст. Но все же Джули решила как следует провериться. У ее малыша должно быть все самое лучшее, самый качественный дородовой уход. Изучая список женских консультаций, она никак не могла выбрать между престижно звучащей шведской в получасе ходьбы от дома и еврейской, расположенной в центре города. Если девочка — Рита, если мальчик — Мюррей, маленький Мюррей Константин Кац.
На попутке Джули доехала до рынка, что на сороковом шоссе, и села на автобус, который шел в центр.
Клиника Хаймана Левковича напоминала ухоженный питомник. В коридорах все стены были увешаны фотографиями слюнявых беззубых младенцев. А комната ожидания была просто завалена старыми номерами «Ухода за ребенком». Будущие мамаши, неуклюжие и пузатые, входили и выходили. Какими же красивыми они казались Джули, эти отяжелевшие мадонны и залетевшие афродиты!
Медсестра сделала с десяток сонограмм детородных органов Джули. «Надо было взять с собой Фебу», — подумала она. Она уже представляла себе все высказывания Фебы в отношении данной технологии: «Знаешь, что это такое, Кац? Это — принципиально новое извращение, настоящая порнография внутренних органов».