— Многие мужчины так думают.
— И вас это устраивает? Ведь нет. Вы считаете, что так думают только те мужчи-ны, которые не могут иначе чувствовать себя полноценными, у которых нет ни мозгов, ни способностей, и единственное, что им остается, возвышаться за счет своей половой принадлежности, теша себя пустым предрассудком.
— При чем здесь Валера?
— Он именно такой мужчина.
— Может быть, но меня это не волнует.
— О, вот как? Не думаю, что вы говорите правду, Валерия. Ведь мужской шови-низм всегда казался вам смешным и пошлым. Вы презираете таких мужчин.
— Я себя презираю, не Валеру. А вы про него много не знаете.
— Я знаю — ВСЕ, — сказал Асмодей, — И я знаю, за что его уважают подобные ему. За то, что он спрашивает прежде всего с себя, за то, что он жесток прежде всего к себе. На него можно положиться беспредельно. Его за это уважат. Но за что вы любите его, Валерия?
— Любят не за что-то.
— Разве?
— Любят не за что-то, — повторила я упрямо.
— Он старше вас на двадцать лет.
— На девятнадцать. И что же?
Асмодей отошел к окну, оперся на подоконник и продолжал, стоя ко мне спи-ной.
— Я пытаюсь представить себе, — сказал он, — как произошла ваша первая встреча. Вы взглянули на него и подумали — что? Что он похож на тигра, заплутавшего в чаще леса? Хотя, в сущности, он похож больше на серого дворового кота — то же отчаяние, та же хищная повадка, но более невзрачный вид. Я пытаюсь представить тот миг, когда его взгляд впервые упал на вас…. Вам никогда не приходило в голову, что его глаза — это глаза животного? — прибавил Асмодей вдруг, — С такой же неосознанной тоской смотрит собака, смотрит иногда и тигр…
— Мы долго будем на эту тему говорить?
— Разве вам не интересно, Валерия?
— Нет.
— А я думаю, что вам интересно. Ведь вы не понимаете его. Совсем не понимае-те. И ваш сосед снизу, Александр, он тоже никогда не понимал своего друга, потому-то их пути и разошлись. Я думаю, Александр устал — не понимать. Знаете, — продолжал задумываться Асмодей, — из вашего Валеры вышел бы отличный солдат, но не здесь, а где-нибудь в Англии. Как жаль, что он родился не там. Он усмирял бы ирландских тер-рористов, брал бы иранское посольство в Лондоне, охотился бы за СКАДами во время войны в заливе….
Я сидела, положив голову на скрещенные руки. Асмодей обернулся, подошел и встал надо мной.
— И все-таки вы любите. Любите, Валерия?
— Да, — обронила я.
— Любить настолько, что позволите ему умереть за вас?
— Что?
— Он умрет за вас.
Я посмотрела на Асмодея. Слова его прозвучали жестко: словно сказанное уже стало фактом.
— Он умрет за вас, Валерия.
— Не-ет.
— Так будет.
Я испуганно качала головой. Я действительно испугалась. Ведь меня действи-тельно хотят убить, а если Валерка окажется рядом, если он, не дай Бог, полезет меня защищать…. Он, конечно, крутой, но убить могут ведь любого, уровень крутизны от смерти не спасает. И еще из головы моей все не шел голос отца, говоривший: "Чтобы ты не назвала ее Вивианой. У нее и так есть немало шансов погубить своего Мерлина".
Асмодей смотрел на меня так, будто читал мои мысли. Сказал:
— Не терзайте себя, Валерия. Не вам предназначено сгубить его, а ему — вас. Вам никогда не приходилось слышать вот это?
Как мощный лев, чьей царственной державе
Единорог мятежно вызов шлет,
И лев тогда при встрече их в дубраве,
К стволу прижавшись, нападенья ждет;
Враг мчится вскачь, сейчас его проткнет,
Но лев отпрянул вбок, и рог в стволе застрянет.
Враг в западне, теперь он не уйдет,
Бесценный рог добычей славной станет,
И победителя обильный ужин манит.
— Что это?
— Английская поэма. Шестнадцатый век. Хищная кошка — это извечный враг единорога.
— Если вы про эту поэму, то дело не в извечности, — буркнула я, — Это про Анг-лию и Шотландию. В восемнадцатом веке они объединились под одной короной, и в гербе у Англии теперь вместе и английский леопард, и шотландский единорог. Это по-литика, просто политика.
— И в Великом Деянии, — прибавил Асмодей с улыбочкой на устах, — золото-лев борется с ртутью-единорогом.
— Разве? — сказала я.
— Ах, да! Вы, верно, знаете лишь классические иллюстрации Бархузена, досто-памятного профессора химии из Лейдена, написавшего "Elemeta chemicae"? Символом золота там является солнце, ртути — серебро. Но ртуть — это не только серебро, как се-ребро — не только ртуть. Ведь есть еще единорог, лунный зверь, зверь с рогом, против-ник зверя-кошки.
А мне вдруг посреди этой его тирады так ясно припомнилось из Борхеса:
Бой был неотвратим и бесконечен.
И гибель находил один и тот же
Бессмертный тигр. Не стоит поражаться
Уделу Карвахаля. Твой и мой —
Такие же. Но наш извечный хищник
Меняют лики и названья — злоба,
Любовь, случайность или этот миг.
Вот уж воистину. Но тема эта мне не слишком нравилась, она что-то будила во мне, смутные подозрения, которым не место было в моей жизни. Им нигде не было места — разве что в жизни моих родителей, вот уж кто жил на таких вот намеках.
— Я не хочу об этом говорить, — сказала я.
— А о чем вы хотите говорить?
— О вас, например.
— Обо мне? — он вздернул мохнатые брови.
— Моя мифическая сущность мне ясна, — заявила я, — Ваша — не очень. Но ваша болтовня о любви хотя бы оправдывается вашей репутацией беса-совратителя. Ну, что скажете, плод любви падших ангелов и человеческих дочерей, убийца женихов Сарры? По-моему, вы даже чем-то там не тем занимались в гареме Соломона?
— Что же вы хотите теперь услышать? Не врут ли легенды? Не врут. В общем. В частностях, конечно, привирают.
— Как насчет крылатости и прочего? Не станете же вы утверждать, что это ваш подлинный облик.
— Не стану, — сказал он с непередаваемой улыбкой.
— А каков настоящий?
— Боюсь, что я не могу вам сказать.
— А показать?
Он лишь покачал головой.
— Я должна верить вам на слово? — не успокаивалась я.
— Можете вообще не верить.
Мы замолчали. Мне ужасно хотелось сказать ему, что легенда о Китоврасе и Царе Соломоне — одна из самых моих любимых. Но сказать это почему-то было совер-шенно невозможно. К тому же, мне казалось, он знает: с такой странно грустной, за-думчивой улыбкой он сидел.
Вместо того, что хотела, я сказала:
— Эта Сарра, что стала женой Товии, она действительно была так хороша? Или это относится к тем самым частностям? Вы действительно сгубили семь ее женихов и обожглись только на восьмом?
— Женихов было пять, — сказал Асмодей, — Всего пять, Товия был пятым. И вся эта ерунда о рыбном духе тоже… частности. Неужели похоже, что я не смог бы перене-сти какого-то рыбного запаха?
— Кто вас знает, — пробормотала я.
Мы снова замолчали. Наконец, я не выдержала.
— Валера действительно погибнет? Из-за меня?
— Возможно.
— Возможно?
— Возможно, он погибнет. Возможно, нет. Но в этом будет лишь его вина, не ва-ша. Нельзя погибнуть из-за кого-то, Валерия. И вы далеко не дева Вивиана.
— И на том спасибо.
— Но вы вполне можете ею стать. Правда, для это вам придется отыскать своего Мерлина, ведь ваш Валера на Мерлина никак не тянет.
— Мне кажется, вы его недооцениваете.
— Разве он похож на Мерлина?
— Скорее на короля Артура, — пробормотала я.
— Он всего лишь бывший афганец, ставший теперь бандитом. Или новым рус-ским. Как это у вас называется?
— А я всего лишь домашняя девочка, студенточка-третьекурсница.
— Вы, Валерия, прежде всего дочь своих родителей, дочь пана Станислава и пани Нинианы. Сами по себе вы действительно еще никто, но природа в вас заложила так много, и возможностей у вас, Валерия, неисчислимое множество. Теперь все зависит лишь от судьбы.
— Не от меня?
— Нет. Только от судьбы. Она может повернуть и так, и этак, бросить вас в обы-денность или заставить окунуться в неведомое.
— Я не хочу, чтобы он погиб.
— Тогда порвите с ним. Правда, отвадить его будет не так-то легко. Он привык сам принимать решения, и вам принять решение он не позволит.
— Вы преувеличиваете.
— Вовсе нет, — и прибавил без всякой связи с предыдущим, — В нем есть что-то детское, правда? Какая-то изначальная невинность, присущая лишь животным и явле-ниям природы. С такой невинностью взирает кошка, пожирающая задушенного голубя.
— Все это лишь метафоры.
— Вы никогда не задумывались о том, скольких же человек он убил?
— Многие убивают.
В голосе моем слышна была неуверенность.
— В нынешнем мире уже далеко не многие, Валерия. А ведь он убийца, Валерия. И то, что он творил в той пустынной южной стране, это одно. Но он убивал и здесь, убивал своими руками и отдавал приказы. Неужели это не волнует вас, Валерия?
Я молчала.
— Или волнует? Валерия?
— Я стараюсь об этом не думать.
— Но рано или поздно вы столкнетесь с этой стороной его жизни. Ведь он убийца — по сути своей, Валерия!
— Вам-то что до этого? — сказала я слабо, пытаясь защититься от его натиска. Разве я не думала сама о том, что ВАлера убивал, о том, что он иной, не такой, как я, разве я не думала? Но что мне было делать, если судьба, проклятая судьба моя уже за-ставила меня полюбить его и в нем одном увидеть чудо бытия?
— Мне — ничего. Я много повидал убийц, — продолжал меж тем Асмодей, — всяких, и таких, как он, видел. Это самый худший вид убийц, хуже только те, кто убивает со злобы или по пьяни. В таких, как он, нет фантазии, нет осознания глубины того, что они творят…
— Хватит!
Я вскочила и заходила по кухне.
— Я не хочу это больше слушать. Вас это не касается, ясно? Лучше бы сказали мне, кто меня преследует.
— Вы все узнаете в свое время, Валерия. Все — в свое время.
— А Валеры не касайтесь, слышите?
— Вы действительно любите его, Валерия?