Когда мама это сказала, я чуть не умерла.
— Ох, ты же меня просто убила! — произнесла я, когда ко мне вернулся дар речи. — Теперь я во двор ни ногой!
— Да что такого? — не поняла мама.
— Что? — я была готова разреветься. — Ты еще спрашиваешь?
Я ей объяснила, что теперь все думают, будто она нарочно затащила к нам Вербу, чтобы та мне покровительствовала. Я бы думала то же самое, если б была тогда во дворе.
— Да, здорово ты меня подкосила, теперь мне крышка!
— Ну, знаешь, — рассердилась мама, — не выдумывай глупости! Мы знакомы с ней девять лет, почему же нельзя нам посидеть за чашкой кофе?
— Я же тебе говорю почему! — крикнула я.
— Замолчи! — Мама даже ногой топнула. — Если кто что скажет, ты объяснишь, и дело с концом! А теперь иди спать.
Скажет! В том-то и дело, что никто ничего не скажет, а думать будут все! Некому и объяснять-то будет! Нет, пропала я совсем!
Перед сном я попросила маму, чтобы никто никогда не вздумал мне покровительствовать. Что я, Бабинская?
Надо еще сказать это же отцу, с него скорее станется…
На следующий день меня опять услали на каток. Возвращаясь с Иваном и Марцелой, мы разговаривали о Банска-Бистрице — там, оказывается, в моде больше лыжи, чем коньки. Иван, оригинальничая, говорил банска-бистрицким говором:
— Кабы у нас да таки круты горы-то, и мы б все на лыжи-то становились бы, не на эти несчастные железки-то.
Может быть. Я на лыжах катаюсь неважно, поэтому предпочитаю коньки. Ивана я на лыжах не видела. По его словам, нет в Банска-Бистрице лучшего горнолыжника, чем он.
— А теперь скажи, какую девчонку ты там закадрил, — подковырнула я его. — Я знаю тамошних девчат, вот мне и интересно.
Только Иван расхвастался, что, ясное дело, девчонок было много, а всех он запомнить не может, как вдруг меня словно обухом по голове стукнуло: вижу, стоят под нашим балконом две знакомые фигуры и глазеют вверх. Хорошенькое место выбрали, тупицы! Я так и обмерла, представив себе, что кто-нибудь из наших выйдет на балкон и посмотрит вниз. Надо было чуть не наскочить на них, чтоб они оторвались от нашего балкона и опустили взгляд на нормальный уровень.
— Привет! — первым очнулся веснушчатый Шанё. — Вот случай!
Ничего себе случай! Правда, хорош?
А другой — Имро — слова не мог выговорить.
— Ты тут живешь? — сказал опять-таки Шанё. Господи, шпионят за мной, как Шерлоки Холмсы, а еще спрашивают, тут ли я живу! Ну и обезьяна этот Шанё!
Тут, слава богу, фонарь замигал, и Имро наконец собрался с духом.
— Тоже мне освещение, правда? — сказал, пренебрежительно взглянув вверх, — и в эту минуту фонарь окончательно погас.
— Не знаю, что это с ним, — посмотрела и я на фонарь. — Вообще-то он светит нормально.
Это был тот самый фонарь, который светит в комнату Штрбы, и Иван при его свете читает детективные романы, когда мать у него гасит лампу. Мы-то живем на четвертом этаже, выше фонаря. Но только я договорила, неоновые трубочки опять покраснели, замигали как сумасшедшие.
— А тебе в такой темноте не случается падать в ямы? — спросил Имро.
Вопрос был довольно трогательным, только не знаю, в какую яму я могла упасть, когда никакой не было.
— Ну, в ту, где улица раскопана, — объяснил Имро.
Однако и улица у нас не была раскопана, но я все же сказала:
— Нет, я не падаю. Обычно тут нормальное освещение.
Иван дьявольски ухмыльнулся и потянул за собой Марцелу. Я двинулась за ними.
— Чего же ты убегаешь? — преградил мне дорогу Шанё. — Теперь ты с нами знакома, можешь немножко поболтать!
Обезьяна невоспитанная! Еще насмехается!
— Между прочим, в прошлый раз вышло очень глупо, чтобы ты знал, — срезала я его. — Прочитай правила поведения, если не знаешь, что на улице с девчатами не знакомятся.
— А где же тогда знакомятся, скажи на милость? — заспорил он.
— Где… В другом месте, не на улице!
Мы чуть было не поругались, но тут Имро потянул Шанё за рукав и вежливо сказал:
— Извини, Оленька, что мы на тебя тогда так налетели. Но теперь-то ты нас уже знаешь, правда?
Слыхали — «Оленька»?
— Откуда вы знаете мое имя? — удивилась я.
— Откуда! — с торжеством воскликнул веснушчатый. — Ты сама нам сказала, не помнишь?
Вот вранье! Никому я своего имени не говорила, тем более в тот вечер. На это меня не поймаешь.
— Это ты своей бабушке расскажи, — говорю.
— Правда, Ша, перестань трепаться, — одернул его Имро.
— И ты называешься другом, И? — для виду разозлился Шанё. — Или у тебя тоже выпрямились мозговые извилины?
— Не слушай его, Оленька, — оттолкнул Имро товарища. — Мы спросили Гизу Антолову, знаешь ее? Она нам и сказала, как тебя зовут.
Вот как — Гиза из художественного. Да, кажется, она ходит в школу на Подъяворинской. Ну, я ей покажу, чертовке!
Мы еще немного поболтали, только я очень нервничала оттого, что стоим мы под нашим балконом. Ладно еще, что фонарь временами гас.
— Но могу вам сказать, — закончила я разговор, — что в жизни так не пугалась, как тогда, когда вы на меня налетели.
— Ладно уж, не сердись, — попросил Имро.
Я больше совсем не сердилась, но пора мне было уходить.
— Куда ты торопишься? — завел свое Шанё.
— Серьезно, — подхватил Имро, — побудь с нами еще немножко.
Но мне было нельзя. И так уже скандал будет. И Марцела с третьего этажа бросала в нас бумажные шарики.
— Что ж, пока. — И Имро подал мне руку. — Идо свидания!
— Зачем «пока»? — не унимался Шанё. — Постоим еще немного, И!
— Нет, — сказал Имро, — пошли. Пока, Оленька. До свидания.
На нашем балконе скрипнула дверь. Еще счастье, что отцу вечно некогда ее смазать. И фонарь опять зажегся. Я убежала за угол и оттуда крикнула мальчикам: «Привет!»
Дома мне немножко влетело. Относя в комнату свитер, я шмыгнула на балкон и посмотрела вниз. Фонарь снова погас, но я хорошо разглядела, что Имро там еще стоит. И Шанё с ним.
После ужина я села за физику и стала думать об этой встрече. Имро мне кажется лучше всех знакомых мне ребят. Шанё немного псих, но, видно, хороший товарищ. А как смешно они придумали: не Шанё, а Ша и И — телеграфный стиль. Наверняка азбуку Морзе знают. Железно!
«До свидания», — два раза сказал Имро. И «Оленька» — тоже два раза.
13
До обеда бабушка отправила меня к Богунским. То никуда не пускает меня одну, а теперь вдруг с ума сходит от жалости к своему любимчику Йожиньке. Он звонит ей по пять раз на дню, и она ему всегда говорит: «Ты звони, звони, душечка. И попроси папочку, чтобы он тебя хоть ко мне пустил. Ты только хорошенько попроси! Ничего не бойся, попроси, может быть, пустит». Хорошо же она разбирается в своих внуках! Йожо скорее позволит себя четвертовать, чем попросит кого бы то ни было!
Когда утром наши ушли, бабушка напекла картофельных оладушек и хотела, чтобы я отнесла их Йожо. Еще чего не хватало! Так я и пошла по городу с узелочком, чтобы все смеялись! Я выбросила из сумки ботинки с коньками и засунула туда кастрюльку с оладушками. Бабушка полчаса их там укладывала и благодаря этому не заметила, что я надела не вельветовые брюки, а только юбку и короткое пальто.
— Да смотри поезжай прямо к ним! На трамвае! Не вздумай шататься по городу.
Конечно!
Вышла я на площади и стала рассматривать витрины. Все подряд. От многих вещей я бы не отказалась! Надо будет опять как-нибудь выманить отца в город.
Вместо книжной выставки была теперь выставка мексиканского строительства. Я немножко полистала папину книгу «Завоевание Мексики», и мне было довольно интересно смотреть эту выставку. Индейцы мне нравятся, только зачем приносили девушек в жертву богам? Мне и другие жертвоприношения не нравятся, а девушек — в особенности. Нет чтобы себя в жертву принести! Лучше беззащитных девушек… Был бы тут Имро, он тоже определенно рассердился бы. Но его не было. Не было и его друга Ша.
Я бы с удовольствием еще погуляла на воле, но мое аку-аку мне нашептывало, что дурачина Йожо может позвонить бабушке, и я пропала. Наслушалась бы я тогда выдумок, будто бегаю за мальчишками! Для бабушки ни выставка, ни витрины — все не в счет. Вечно она подозревает человека в самом плохом.
Йожо открыл мне дверь и унес оладушки в комнату. Чомба спала под одеялом, но Йожо позвал ее, и она сразу вскочила, набросилась вместе с ним на оладушки. Очень они ей понравились. Больше всего ей нравилось, что они хрустят на зубах, как орехи в джунглях. Она схватила всю тарелку сразу, и Йожо рассердился.
— Это несправедливо! — крикнул он Чомбе. — Дай сюда! Разделим пополам.
Но Чомба с тарелкой удрала на шкаф. Когда Йожо ее поймал, она хотела его ударить, но не удержала тарелку в одной ручке и уронила оладушки на пол. Йожо сдул с них пыль и разделил на две кучки, только совсем несправедливо: себе положил побольше. Чомба, наверное, заметила это и обиделась. Йожо уж было обрадовался, что ему достанется все, но радость его была преждевременной. Очень скоро обида у Чомбы прошла, она подтянула к себе ручонкой свою кучку и стала есть так, что за ушами трещало.
— Видала? — похвалился Йожо. — Она не дура, не то что некоторые люди.
Ох и досадили же ему родители!
— А нечего было из дому бегать, — сказала я, — не сидел бы теперь как в клетке.
— Думаешь, я расстраиваюсь? — хорохорился он.
— Ладно тебе болтать! Дома сидеть, пока занятия в школе, — это и я не прочь, а вот во время каникул очень даже противно!
— А по мне, если хочешь знать, как раз наоборот. Противно, когда отец тебя в школу водит, а сидеть дома с Чомбой — совсем даже нет!
Что ж, он вроде прав.
— Не понимаю, что это тебя по ночам из дому тянет, — говорю. — Другим-то дня хватает бродить, но Йожо Богунский не как все, понятно.
— Это мое дело, — отрезал Йожо.
Ну ладно, я не ругаться пришла.
— Марцела Штрбова передает тебе привет, — говорю.
— Ну и пусть подавится своим приветом, — огрызнулся он.