— Что ты, папа, знаешь об этом?
— Конкретно ничего, но мои друзья не раз говорили о твоем вызывающем поведении. Джиллиан, ты замужняя женщина. Джордан Филлипс — женатый человек.
— Я любила Джордана задолго до того, как каждый из нас обзавелся другой семьей. И люблю его до сих пор.
— Но ты теперь замужем за Максом.
— Я думаю о разводе. Это вполне серьезно.
— Джиллиан, не делай глупостей, — мягко сказал Джон.
Но Джилли продолжала напористо:
— Я сделала большую глупость, папа, — вышла за Макса. У меня был шанс стать счастливой — и я его упустила. — Про себя Джилли добавила: «Но без борьбы я не уступлю! Мы еще поборемся!»
Джилли очень хотела встретиться с отцом, по душам с ним поговорить, почувствовать, что кто-то о ней беспокоится, за нее болеет. Но даже отец не поверит, если рассказать о Максе все, — чем он грозил и на что способен…
Макс Кенион пребывал в мрачном расположении духа. Проклятущая Джилли! Женушка вечно выводит его из себя! Как будто и не видит мужа, не понимает, что с ним происходит, когда она пялится на другого мужчину. Сегодня весь матч глаз не отвела от Филлипса, — так и следила за ним — и на поле, и когда к жене подъезжал. Ей и в голову не приходит, как она унижает его на людях!
Макс сел за руль, повернул ключ зажигания.
Все, хватит, больше он терпеть не намерен! Джилли — его жена, и он заставит ее вести себя порядочно. Прекратит ее заигрывания с кем попало. Он заставит ее выкинуть Джордана из головы!
Джилли нужно преподать урок… Она его получит. Они оба получат.
Сан-Антонио, сентябрь 1987
Гевин Хильер держал себя в руках. Его затруднения не должны отражаться на лице. Окружающим он не даст позлорадствовать. Направляясь в Сан-Антонио из аэропорта в своем черном лимузине, Хильер предавался невеселым размышлениям. Раскрыл коричневый кожаный кейс, лежавший на коленях, с такой осторожностью, словно внутри находилось радиоактивное вещество. Еще раз просмотрел бумаги и решил, что дела не так уж и безнадежны, могло быть и хуже.
Да, дела компании идут по нисходящей. Срочно нужны деньги, чтобы покрыть убытки, — и большие деньги. Где их взять? На влиятельные банки рассчитывать не приходится, обращаться туда сейчас бесполезно. Вкладывать деньги в акции, которые не дадут высокий дивиденд, — дело рискованное. Проклятье! Как его подвели эти идиоты — компаньоны. И кредит поставили под вопрос… Да что теперь говорить…
В то время как Хильер размышлял о непростой ситуации, в которой он оказался, его жена обдумывала свои проблемы.
Опустив ветровое стекло, Надин рассеянно смотрела на проносившиеся мимо машины, дома, людей. Настроение — безрадостное. Несмотря на все усилия, которые она прилагала, — пластические операции, массажи, наряды и прочее, — Надин чувствовала себя как уже немолодая женщина, которой нужно удержать явно теряющего пыл молодого любовника. Такова, увы, горькая правда. Лэнс никогда не видел в их отношениях ничего иного, кроме секса, а в последнее время и секс (именно с ней!) перестает его интересовать. Она готова встречаться с Лэнсом, когда угодно, идти на любой риск, но он… все чаще ссылался на какие-то препятствия, неблагоприятные обстоятельства. Надин поняла, что Лэнс избегает ее. Когда они все же встречались, все происходило не так, как раньше. Лэнс, правда, получал свое, а на ее запросы ему наплевать.
Надин искоса взглянула на озабоченного Гевина — что ж, у нее проблемы не менее сложные.
Джилли не хотела уезжать из Австралии. Надо еще немного побыть в Сиднее, обдумать свое положение и решить, как поступить завтра. Но Макс настаивал, он ей не доверял. И в лучшие дни он был человеком нелегким — требовательным, без чувства юмора, а теперь все возрастающая ревность делала их жизнь просто невыносимой.
Макс разговаривал с носильщиком, развозившим багаж. Джилли ненавидела толпу, особенно в аэропортах, — суета пассажиров, толкотня — все приводило Джилли во взвинченное состояние, еще и капризы Макса; ей казалось, что она сходит с ума.
Лэнс привалился к изгороди ипподрома и смотрел на резвящихся лошадей. «Как красиво, — думал Лэнс. — И просто. Люди борются за место под солнцем, делают все возможное и невозможное, чтобы выжить, а тут все естественно и просто. Животные едят, пьют, спариваются. И никаких глупостей, никаких любовей. Как здорово!»
Уже год как от него ушла Паула. А Лэнс по-прежнему был влюблен в женщину, которая бросила его, и ничего, ну ничего не мог с собой поделать. Что же это за мука такая?! Почему он не способен по-настоящему увлечься, к примеру, той же Надин Хильер.
«Господи, умереть бы, что ли?» — подумал Лэнс с отчаянием.
Слоун жалела, что приехала в Сидней. Голова у нее заболела еще в самолете. А уже в номере гостиницы, когда она принялась распаковывать вещи, накатил такой приступ тошноты, что пришлось прилечь. Да, зря не послушалась Джордана и не осталась дома. Терпеть все тяготы переезда ради каких-то трех дней не стоило. О Тревисе она, правда, не беспокоилась — сын уже не так скучает по ней, как прежде, у него появилась своя жизнь, свой круг друзей, свои интересы. «Мой малыш вырос, — подумала Слоун со смешанным чувством грусти и гордости. — А тебе, дорогая, предстоит все начинать сначала: новый муж, маленький ребенок. Не сошла ли я с ума?» Что ж, вполне возможно… Способна ли она вообще на всепоглощающую материнскую любовь? Вспомнился вдруг такой случай: Тревису пять лет. Она пишет — и так увлеклась работой, что забыла вынуть малыша из ванной. Кончилось тем, что ребенок стал орать истошным голосом — только тогда она вспомнила о нем. Боже, Тревис просидел в ванне несколько часов!.. Чего только не пережито с Тревисом: бессонные ночи, кормление грудью, поносы, зубки, потом — школа, уроки. И теперь все начнется сначала!
В замке тихонько поворачивался ключ — поток воспоминаний прервался. Открылась входная дверь, затем скрипнула в соседней комнате — на пороге спальни возник Джордан.
— Я думала, ты на тренировке.
Джордан подошел к ней, нежно поцеловал.
— Увы, всю ночь шел дождь, играть пока нельзя. Как ты себя чувствуешь?
Слоун с неохотой ответила:
— Ничего, только тошнит немножко.
— У тебя шесть месяцев, разве токсикоз не проходит после первых недель?
— Иногда проходит, иногда нет. Мою бедную маму тошнило все девять месяцев.
Джордан посмотрел на нее с удивлением.
— Вот это сюрприз!
— Что ты имеешь в виду?
— То, что ты сказала! Ты ведь впервые заговорила о своей семье.
Слоун пожала плечами.
— Когда мать носила меня, ее рвало почти каждое утро. Ты считаешь, что это имеет какое-то значение?
Джордан плюхнулся в кресло, положив ногу на ногу, руки забросил за голову.
— Для меня, дорогая, все имеет большое значение, — потягиваясь, произнес Джордан, — потому что я ничего не знаю о твоей семье. Ты не рассказывала мне ничего о своем детстве, ни одной даже крохотной — забавной или грустной истории о том, как ты жила в Чикаго…
Слоун наклонилась над чемоданом.
— К сожалению, не могу вспомнить ничего забавного.
— Ну, хорошо, в твоем детстве не было ничего доброго, веселого. Неужто все было настолько мрачно и печально, что тебе вообще не хочется ничего вспомнить?
Глаза их встретились.
— А тебя это так интересует? — как можно равнодушнее спросила Слоун, снова взявшись за раскладывание вещей.
— Мне хочется понять! — Джордан искренне недоумевал: что могло быть такого ужасного в детстве Слоун, что ей и сейчас не хочется о нем говорить?
Надин выпорхнула из взятого напрокат «БМВ» и стояла, опершись на крыло машины. Гевин подошел к ней, поздоровался — они сегодня еще не виделись.
— Этот матч аннулируют, — сказала Надин.
— А тебе-то что?
Она обиженно посмотрела на Гевина. Не впервые Гевин своей резкостью заставляет ее замолчать. Но сейчас она особенно ясно почувствовала — у них нет и не будет ничего общего. Какие они муж и жена? Потому ее всегда и тянуло к другим мужчинам — она просто не нужна Гевину.
Его страсть — деньги, власть, все атрибуты богатства и преуспевания: дома, машины, яхты, породистые лошади, игроки в поло. Может быть, женщинам в этом ряду места нет. Может быть — уже нет? Ей-то, во всяком случае, — точно.
— Что тут нужно этим птичкам? — спросила Слоун.
С Дасти они наблюдали с нижней трибуны, как два вертолета низко кружат над полем. Игроки уже собрались на поле и ожидали, когда конюхи выведут лошадей.
— Они сушат поле, — объяснила Дасти. — Дорогостоящее удовольствие, но что поделаешь.
— Мне кажется, что вот-вот свалятся, — громко сказала Слоун.
— Не волнуйся, летчики знают свое дело.
— Надеюсь…
— Дасти внимательно посмотрела на Слоун.
— С Джорданом все будет в порядке. Он выходил на это поле уже несколько раз. А вообще-то случались условия и похуже. Ты и представить себе не можешь, какие.
— Очень даже представляю, — с горестью ответила Слоун. — Не раз воображала себе картины — как он падает на траву, как не может справиться с лошадью…
— Хватит, Слоун! — Дасти дотронулась до ее руки. — Остановись. Я хочу кое-что сказать тебе. Моя мать почти всегда ездила с отцом и в результате вконец измотала нервы. Отец падал — несколько раз в году — на нем живого места не было. И у мамы здоровье с каждой его травмой ухудшалось. Как только он падал, с ней начиналась истерика. Прямо на стадионе. После сердечного приступа врач посоветовал ей больше не ездить с мужем на игры.
Слоун резко повернулась к Дасти.
— И она больше не ходила на матчи?
— Нет, она поняла, что так лучше для них обоих.
— Она не любила поло?
— Она не любила риск, без которого немыслима эта игра.
«Как я ее понимаю», — подумала Слоун.
— Пойми, Дасти, — продолжала она, — сегодня риск все увеличивается. Все эти несчастные случаи… Без них уже не обходится ни одна игра. Словно четыре коня из Апокалипсиса вышли на поле. Смерть и несчастья скачут за игроками по пятам — кто остановит эту дьявольскую скачку?