– Выбилась из сил?
– Пришлось прибегнуть к воздействию на психику, – сказала она, и воспоминания наполнили ее голос отчаянием, – я этого страшно не люблю. Но если бы я тогда не прокричала тебе в ухо название книги, если бы не прокрутила весь сюжет прямо перед твоим носом, бедный Джонатан был бы обречен!
– Неправда, ты не кричала.
– Ну ладно, но я готова была закричать после всех моих попыток добраться до тебя.
Так я тогда слышал голос Тинк! Это было темной ночью, очень и очень давно. Никакого крика, наоборот – совершенно спокойный голос произнес:
“Чайка по имени Джонатан Ливингстон”. Поблизости никого не было и, услышав этот голос, я перепугался до полусмерти.
– Спасибо, что ты поверила в меня, – сказал я.
– Да уж не за что, – сказала она, смягчившись.
Она торжественно посмотрела на нас. – Вокруг вас всегда витает много идей, но очень часто вы просто не хотите их видеть! Когда вы ждете вдохновения – вам нужны новые идеи. Когда вы жаждете наставления на путь истинный – идеи показывают вам верный путь. Но вы должны быть внимательными! И только вы сами можете заставить идею воплотиться!
– Так точно, мэм, – сказал я.
– “Джонатан” был последним замыслом книги, которую я тебе телепатировала, надеюсь, ты заметил!
– Нам больше не нужны фейерверки, – уверил я ее. – Мы верим в тебя.
Тинк ослепительно улыбнулась
Актин хмыкнул и повернулся к своему станку. – Ну, пока, ребята, -
сказал он. – До встречи.
– А мы еще увидимся? – Спросила Лесли, мысленно берясь за ручку газа ворчуна.
Директор фабрики идей встряхнула головой. – Конечно. А пока к каждой мысли, которую мы вам посылаем, я буду прибавлять записку от себя. Не спешите выскакивать из постели. Побольше гуляйте и работайте в саду!
Мы помахали ей рукой, и комната растворилась, исчезла в уже привычном хаосе. А в следующее мгновение мы снова оказались в нашем гидросамолете, готовом оторваться от воды. Впервые, с тех пор как началось наше необычное путешествие, мы улетали, и у нас на душе было легко.
– Пай! – Воскликнула Лесли. – Спасибо Лесли за эту радость!
– Мне приятно, что я смогла обрадовать вас перед тем, как я вас покину.
– Ты уходишь от нас? – Неожиданно встревожился я.
– Ненадолго, – ответила она. – Вы знаете, как найти тех, кого вы хотите увидеть, и очутиться там, где вы можете чему-нибудь научиться. Лесли знает, как вернуться в самолет, и ты тоже этому научишься, Ричард, когда ты научишься доверять своим внутренним ощущениям.
Она улыбнулась, как улыбается инструктор, отправляя своих учеников в первый самостоятельный полет. – Возможности бесконечны. Доверьтесь себе, и вы окажетесь там, где вам важнее всего побывать. Учитесь этому вместе. Мы еще увидимся.
Улыбка, ослепительная голубая вспышка, и Пай исчезла.
VII
– А без пай здесь не так уютно, правда? – Спросила Лесли, глядя вниз. – Там вроде стало темнее.
– Жаль, что мы не успели о многом ее спросить. – Я поежился.
– А почему она была так уверена, что мы сами справимся? – Спросила Лесли.
– Если она – это мы, только ушедшие далеко вперед, – ответил я, – она должна знать наверняка.
– А-а.
Может, выберем место и посмотрим, что случится?
Она кивнула. И мы пошли на посадку.
Мы очутились посреди луга. Казалось, что вокруг нас плещется изумрудное озеро, заключенное в чашу из гор. В малиновых облаках пламенел закат. Швейцария, тут же решил я, мы приземлились на открытке с видом Швейцарии. В долине, среди деревьев были разбросаны домики с остроконечными крышами, белела колокольчиками. По деревенской дороге тащилась телега. Ее тянул не трактор и не лошадь, а животное, похожее издали на корову. Поблизости не было ни души, а на лугу – ни дорожки, ни козьей тропки. Только озеро травы с васильками, да горы с заснеженными вершинами стояли безмолвным полукругом.
– В моих руках бумага, – сказал старец. – Если выпустить эти слова в мир, их поймут и полюбят те, кто уже знает их истинность. Но перед тем, как подарить их миру, мы должны их как-то назвать. А это их погубит.
– Разве дать название чему-то прекрасному – значит его погубить?
Он удивленно посмотрел на меня: – нет беды в том, что мы даем название какой-нибудь вещи. Но дать название этим идеям – значит создать новую религию.
– Почему же?
Он улыбнулся и протянул мне манускрипт. – Я вручаю этот свиток тебе…
– Ричард, – подсказал я.
– Я вручаю этот свиток, явленный самим светом любви, тебе, Ричард.
Желаешь ли ты, в свой черед, отдать его миру, людям, жаждущим знать, что в нем написано, тем, кому не дана была высокая честь пребывать в этом месте, когда вручен был сей дар? Или ты хочешь оставить это писание лично для себя?
– Конечно, я хочу отдать его людям!
– А как ты назовешь свой подарок человечеству?
“Интересно, к чему он клонит, – подумал я. – Разве это важно?”
– Если его не назовешь ты, его назовут другие. Они назовут его “Книга Ричарда”.
– Понимаю. Ладно. Мне все равно, как его назвать… Ну хотя бы просто: свиток.
– А будешь ли ты хранить и оберегать свиток? Или ты позволишь людям по-своему его переписывать, изменять то, что им непонятно, вычеркивать то, что им не по душе?
– Нет! Никаких изменений. Эти слова даны нам светом. Никаких изменений!
– Ты уверен? А может, строчку там, строчку здесь – ради блага людского? “Многие этого не поймут?”, “Это может оскорбить?”, “Здесь неясно изложено?”
– Никаких изменений.
Он вопросительно поднял брови.
– А кто ты таков, чтобы на этом настаивать?
– Я был здесь в момент, когда они были даны, – ответил я. – Я видел, как они появились, видел сам!
– Поэтому, – подытожил он, – ты стал хранителем свитка?
– Почему именно я? Им может стать любой, если поклянется ничего в нем не изменять.
– Но кто-нибудь все равно будет хранителем?
– Кто-нибудь, наверное, будет.
– Вот тут и начинают появляться служители святого свитка. Те, кто отдает свои жизни, чтобы защитить некий образ мыслей, становятся служителями этого образа. Однако появление новых мыслей, нового пути – это уже само по себе изменение, и оно приносит конец миру, сложившемуся до него.
– В этом свитке нет угроз, – сказал я. – В нем любовь и свобода!
– Но любовь и свобода – это конец страху и рабству.
– Конечно! – Воскликнул я с досадой, к чему он клонит? Почему Лесли молчит? Разве она не согласна с тем, что это…
– А те, кто живет за счет страха и рабства, – продолжал Леклерк, – обрадуются ли они, узнав об истинах, заключенных в этом свитке?
– Наверное, нет, но мы не можем допустить, чтобы этот… Свет…
Угас!
– И ты обещаешь оберегать этот свет? – Спросил он.
– Конечно!
– А другие свиткиане, твои друзья, они тоже будут его защищать?
– Да.
– А если наживающиеся на страхе и рабстве убедят правителя этой земли в том, что ты опасен, если они нападут на твой дом с мечами в руках, как ты будешь защищать свиток?
– Я убегу вместе с ним!
– А если за тобой будет погоня и тебя загонят в угол?
– Если потребуется, я буду сражаться, – ответил я. Есть принципы дороже самой жизни. Есть идеи, за которые стоит умереть.
– Вот так начнутся войны за свиток, – старик вздохнул. -
Доспехи, мечи, щиты и знамена, лошади, пожары и кровь на мостовой. И войны эти будут не малыми. Тысячи истовых верующих придут тебе на подмогу. Десятки тысяч умных, ловких и смелых. Но принципы, заключенные в свитке, опасны для всех правителей. Десятки тысяч выступят.
И тут я начал понимать то, что пытался сказать мне Леклерк.
– Чтобы вы могли отличать своих от чужих, – продолжал он, – тебе понадобится особый знак. Какой выберешь ты? Что начертаешь на своих знаменах?
Мое сердце застонало под тяжестью его слов, но я продолжал отстаивать свою правоту.
– Символ света, – ответил я. – Знак огня.
– И будет так, – продолжал он эту еще не написанную историю, – что знак огня встретит знак креста на поле брани во Франции, и огонь победит. Победа будет славной, и первые города знака креста будут сожжены дотла твоим святым огнем. Но крест объединится с полумесяцем, и их огромное войско вторгнется в твои пределы с юга, запада, востока и севера. Сотни тысяч воинов против твоих восьмидесяти тысяч.
Пожалуйста, хотел я сказать, остановись. Я знал, что случится дальше.
– И за каждого крестоносца, за каждого янычара, которого ты убьешь, защищая свой дар, имя твое возненавидят сотни. Их отцы и матери, жены и дети, все их друзья возненавидят свиткиан и проклятый свиток, погубивший их возлюбленных, а свиткиане будут презирать всех христиан и проклятое распятие, всех мусульман и проклятый полумесяц за то, что они погубили их родных свиткиан.
– Нет! – Вырвалось у меня. Каждое его слово было истинной правдой.
– А во время священных войн появятся алтари и вознесутся к небу шпили соборов, увековечивающих величие свитка. И те, кто искал духовного роста и нового знания, найдет вместо них тяготы новых предрассудков и новых ограничений: колокола и символы, правила и псалмы, церемонии, молитвы и одеяния, благовония и подношения золота. И тогда из сердца свиткианства уйдет любовь, и войдет в него золото. Золото, чтобы строить храмы, еще краше прежних, золото, чтобы выковать новые мечи и обратить неверующих и спасти тем их души.
– А когда умрешь ты, первый хранитель свитка, потребуется золото, дабы вознести на века лик твой. Появятся величественные статуи, огромные фрески и картины, воспевающие эту нашу встречу своим бессмертным искусством. Представь роскошный гобелен: здесь свет, вот свиток, а там разверзлась твердыня неба и открылся путь в рай. Вот коленопреклоненный великий Ричард в сверкающих доспехах, вот прекрасный ангел мудрости со священным свитком в руках, а вот старый Леклерк у своего костерка в горах, свидетель явному чуду.
“Нет! – Подумал я. – Это невозможно.”