На закате егерь Миша выгнал на нас великолепное оленье стадо. Огромный рогач, трубя во всю ширь своих легких, провел стадо совсем близко от нас. Затем олени развернулись и устремились к багровым облакам заходящего солнца.
С чувством выполненного долга мы тронулись в обратный путь. Наши герои олени, словно прощаясь с нами, выстроились рядом с дорогой, как бы приглашая и показывая – «вот так можно нас снимать».
– Мы только учимся их снимать по-настоящему, – сказал Лозовский.
Чуть светилось море, плыли последние розовые облака, стояли наши герои, а я благословляла в душе этот чудесный край. «Подарки Бирючего острова», как назвал этот день Саша Филатов.
Наших оленят предстояло перевезти в Национальный парк Гауя. Ольга готовилась к трудному пути, запасаясь комбикормом для оленей и мышами для прожорливых совят. Оленята подросли, они стайкой бегали за Ванюшей, выпрашивая подсоленный хлеб. В киновольере удалось снять оленьи игры. Ольга пряталась в кусты, а оленята искали и всегда находили ее, прыгая вокруг куста, где была дрессировщица.
Попрощавшись с Краснолесьем, я отправилась в Ялту, чтобы успеть смонтировать часть полученного материала.
И вот он – первый показ группе пока еще вчерне собранного материала. Постепенно заполняется просмотровый зал Ялтинской киностудии. Вся наша киногруппа здесь: актеры, рабочие цехов, наши водители. Волнуется Филатов, курит свою трубку, беседуя в сторонке с Лозовским. Меня позвали в группу к телефону – звонок из Краснолесья. В трубке – срывающийся от слез голос дрессировщицы Ольги:
– Убили наших оленят!
– Как убили? – переспросила я.
– Вечером оленята пропали из нашего вольера, – рассказывала Ольга, – тут же была вызвана милиция и нашли… нашли тех, кто вошел в вольер и убил.
– Но зачем? – спросила я.
– У одного из них был день рождения, они напились и захотели жареного мяса на праздник. Тот, «именинник», взял топор и зарубил сначала одного, потом вернулся за двумя другими. Бирючанской оленушке Ленке удалось бежать, я нашла ее в лесу, она забилась в кусты и долго ко мне не выходила…
Я пошла в просмотровый зал, весть о гибели оленят мгновенно облетела всех. В это время вспыхнул экран, появился маленький Бемби в окружении желтых одуванчиков…
…Бежала по цветущему лугу наша Лада, оленушка Катька, наклонялась над ручьем, «разговаривала» с зайцем ласковая Оленка… В висках стучало…
…Убили, зарезали наших ручных оленят, тех, что, как дети, подходили к любым рукам за лаской. Они и к убийце подбежали… Топором! По детским глазам! По доверию! По живому бьющемуся сердцу! Топором! А на экране шел праздник солнца. Плыли прекрасные лебеди. Но вот выстрел, бегут олени, бегут дети-олени, бьется, истекая кровью, прекрасная лебедушка. Рядом со мной плакал Шура Крупников, утирал мокрые глаза Аркадий Покосов – плакали все… все, кто был в зале в день первого просмотра материала, в день гибели наших актеров-оленят.
После просмотра ко мне подошел Аркадий Покосов. В его добрых глазах были слезы.
– Получится, получится наш фильм. И, ох, как же он нужен! Как нужен!
Сижу одна в гостиничном номере, смотрю на экран телевизора. И снова заставка: «Красная книга Крыма», и вновь кадры нашего фильма и хроника, снятая на киноплощадке. К детям подходит оленушка Катька, тянется к их рукам, дети поят ее молоком. Следующий кадр – письменный стол, по одну сторону сидит следователь, по другую – красивый двадцатишестилетний парень с копной вьющихся темных волос.
– Вы сознавали, что вы делали? – задает вопрос следователь.
– Да… – нехотя отвечает парень.
– Расскажите, как это было…
– Ну как, я их приметил еще раньше…
– Вы знали, что это киновольер, предназначенный для съемок?
– Ну, знал… а тут как раз день рождения… ну, взял топор, вошел, они от меня в разные стороны. Ну, одного нагнал, кинул топор…
Я слушала показания этого парня, убившего оленят, и вспоминала… Вспоминала, как однажды пошла я по саду, где жил будущий убийца наших оленят, нигде не работая, живя на пенсию своей слепой восьмидесятилетней бабушки. Я искала для Ванюши детскую книжку почитать, взятые из Москвы он уже прочел. Заходила я в дома, во многих семьях видела цветные телевизоры, стереопроигрыватели с усилителями, на полированной мебели красовался хрусталь, а вот детской книжки ни одной не могла найти, кроме разорванной прошлогодней «Мурзилки». Зато слышала, как однажды чья-то жена в отместку мужу вылила за окно пятьдесят литров самогона, наказала его, непутевого. Вспомнила и о нашей помощнице по уходу за оленятами Марии, доброй женщине, которую сын спьяну избил, да так сильно, что ей жить оставалось часы, а она, чтобы скрыть преступление сына, решила повеситься…
Все эти горькие, страшные воспоминания проносились у меня в голове.
А парень продолжал говорить… А следователь – задавать вопросы…
– Вы были судимы?
– Да…
– За что?
– За браконьерство.
Следователь открывает дело.
– В прошлый раз вы убили тридцать оленей в заповеднике?
– Не помню, может быть…
– У вас есть друзья? – неожиданно спросил следователь.
– Друзья? – удивился парень.
А в мыслях у меня проносились какие-то далекие воспоминания детства. Вот мы стайкой детей хороним кем-то подстреленного воробья… Мальчишки кидают камнями в белоснежного котенка…
Сердце! Невоспитанное сердце – вот то, что ведет человека к пропасти. Если не научить ребенка в первые три года человеческой речи, он никогда не заговорит, а если не успеть развить его сердце и душу? Что будет тогда?
Ко мне вошел Алеша Храбров, по лицу его было видно, как он переживал гибель наших героев.
– Больше это не повторится, я должен был это предвидеть, – с болью говорил он.
– Это повторяется каждый день и каждый час, Алеша, – вздохнула я. – Да, это ужасно, что погибли наши оленята. Но скажи, Алеша, чем хуже телята, которые обычно воспитываются чуть ли не с детьми, у них почти человеческие глаза, а их отдают на бойни?.. Нужно воспитывать сердце человеческое, мы не хищники и можем обойтись без мяса…
Алеша смотрел куда-то перед собой и повторял:
– Больше я этого не допущу…
Я не знала тогда, что этими словами он подписывает себе приговор.
Это случилось месяца через три, когда мы были на съемках в Национальном парке под Ригой. А в это время в Крыму Алексей Храбров поймал на браконьерстве своих егерей, пригрозил им судом, они грозили ему…
Еще через неделю Алеша Храбров был сброшен кем-то неизвестным в колодец.
Алексей чудом остался жив, но лицо, тело были изуродованы. Он пролежал в реанимации полгода, постепенно выходил из паралича. Его спасло то, что он был природным человеком, хорошо знал травы и смог себя вытащить с того света.
Обо всем этом мы узнали уже после съемок фильма. Так наша сказка обретала себя в реальном, жестоком мире, мире, где защита беззащитного – будь то природа или человек – всегда на первом плане.
Первый съемочный день последнего зимнего периода. Художник картины Таня Филатова со своим ассистентом Евгением Скрипченко готовили «ледяную» пещеру. Пещера была найдена на водопаде Кизил-Коба. Когда-то сталактитовой, разграбленной туристами и закопченной бесчисленными кострами пещере вернули ее первоначальный блеск талант и усердие наших художников. Белоснежная, со сверкающим инеем на камне, прозрачной бахромой льда, сталактитами и сталагмитами, она обрела сказочность и драматизм. Гедиминас Таранда в образе лебедя вошел в ледяной склеп. Лег под каменный навес, раскрыл крылья, и мы увидели необыкновенное зрелище: в царстве льда лежал сказочный человек-птица.
Все слилось воедино: одинокий лебедь, желающий навсегда остаться в ледяном царстве, дети – Бемби, Фалина, Гобо и Зайчик, мечтающие во что бы то ни стало спасти лебедя, вырвать его из плена сна и холода, растопить его заледеневшее от горя сердце…
Гедиминас прекрасно играл крупные планы. Это свойство лучших исполнителей балета, в нем была сконцентрирована, сжата до предела духовная сила и красота.
Давид Юлис, четырехлетний артист, знал текст и был готов в любую минуту стать Зайчиком. Он подошел к Гене и тихо сказал:
– У меня папы нет… его лиса скушала еще летом… А я его и не видел… Вы не можете стать моим папой? – и наш зайчонок залился слезами.
Я увидела, как у Таранды дрогнули губы и заблестели глаза, и он не смог вымолвить ни слова.
Давид с утра был серьезен, он готовился, он знал, что в кадре ему предстоит плакать. И плакал навзрыд, произнося свой текст:
– Это моя самая большая мечта… хоть немножечко… хоть чуть-чуть… полетать!..
Лебедь тянулся к Зайчонку, брал его на руки и выходил из ледяной пещеры, из царства теней и снов к солнцу, потому что он был нужен этому малышу, нужны были его крылья.
Летать они будут позже, в Сигулде.
После Гена признался мне, что если бы это произошло с ним не на съемке, а в жизни, на улице, он схватил бы малыша в охапку и утащил бы домой.
И опять дорога, полный вагон артистов, детей. Дрессировщица Ольга с бирючанской оленушкой и совятами выехала еще раньше грузовой машиной. На вокзале в Риге нас встречал с цветами Носов. Обычную встречу актеров он сумел превратить в праздник. Группа выпила по чашечке кофе в ресторанчике старого города, потом была небольшая экскурсия по Риге, и только после этого наш автобус отправился в Сигулду, где на туристической базе были готовы номера для проживания группы.
Однако нас тревожило то обстоятельство, что снега ни в Риге, ни в Сигулде не было. Как же снимать зимнюю натуру? Ждать? Но в Латвии бывают бесснежные зимы. Уехать в Подмосковье? Но там нет животных…
Решение было принято: снега не ждем, будем снимать облаву в обнаженной природе, раз так распорядилась судьба, а сцену на льду и снежной горке – потом, вдруг счастье улыбнется…