Джонни Брауну приходилось слышать о подобных выходках, порой случавшихся в разных странах, где базировались американские войска. Он думал, что поводом служило или дурное поведение подвыпивших солдат, или опасные заявления чересчур воинствующих генералов. Но он, Джонни, вел себя тихо и прилично, он ненавидел войну и плевать хотел на атомную бомбу. Он шел сюда с открытым сердцем. Вот оно, хваленое японское гостеприимство! Огорчение сменилось гневом, Джонни чувствовал, как потяжелели кулаки. Дать ему по голубым зубам, чтоб научился вежливости, лилипут несчастный!..
Японец положил бумагу на радиатор, она тут же свернулась в рулон. Надпись исчезла, и Джонни подумал: не оставить ли без внимания эту вонючую выходку, уж больно не хочется начинать знакомство со страной мордобоем.
Японец достал из машины небольшую розовую пластмассовую канистру, открыл пробку и стал поливать себе на голову. Это было так нелепо и смешно, что вся злость покинула Джонни, — да, с японцами, видать, не соскучишься. Японец опорожнил канистру, его серый костюм намок и потемнел. Он осторожно поставил канистру на землю, чиркнул спичкой и вдруг весь, с головы до пят, вспыхнул синим пламенем. Вот это был фокус. Ветер, тянущий с океана, подхватил голубой огонь, сдул с японца, так что на миг они существовали поврозь: человек и голубое пламя, как-то странно повторяющее очертания его фигуры, а затем вновь слились. Японец стал прыгать, корчиться, извиваться, он хотел скинуть голубую кисею, окутавшую его тело, но не тут-то было! И Джонни засмеялся, непроизвольно защищаясь смехом от гибельного ужаса, а японец истошно закричал, и Джонни закричал тоже и кинулся бежать. Когда же его поймали, скрутили и запихнули в санитарную машину, он опять начал смеяться. Он до сих пор смеется в психиатрическом отделении военно-морского госпиталя, смеется до изнеможения, до жгучей боли в животе, горле и груди, и тогда ему дают таблетки, и он засыпает, и наступает отдых его измученному смехом телу.