Горбатов уверен, что характер командира отразился и на его внешнем облике: сухой, скулы выпирают, кадык, того и гляди, кожу проткнет, лицо выбрито до синевы. Говорят, командир болен чем-то, и его собираются положить на лечение в госпиталь, а он сопротивляется изо всех сил. Только медики все равно верх возьмут, с ними спорить трудно. Интересно, кого Плужников за себя оставит?
По штату замещать командира положено помощнику. Но за год службы у Михаила с Плужниковым отношения так и не сложились. Внешне все выглядит нормально – никаких трений. Но Михаил-то чувствует: каждый его шаг вызывает у командира несогласие, во всяком случае, не очень одобряется. Впрочем, многое зависит от комбрига Ушинского…
Сзади послышались шаги, прервавшие размышление Михаила. Только у штурмана, лейтенанта Пчелкина, имевшего, по боксерской классификации Михаила, категорию «мухи», была такая легкая походка.
– Здорово, старина! Как вахта? – спросил Пчелкин.
– Порядок, – буркнул Михаил, не очень довольный его появлением. Он не любил, когда ему мешали думать.
– Командир отдыхает?
Вопрос, по мнению Михаила, был дурацкий. Раз помощник на мостике, что еще может делать Плужников, отстоявший ночную вахту?
– Тебе что-нибудь надо? Или пчелка прилетела соленого ветерка хлебнуть? Похоже, надоело тебе в штурманской норе сидеть.
Пухлые губы Пчелкина, растянутые в улыбке, дрогнули.
– За такой тон можно и по шее схлопотать, – отозвался он обиженно.
– Уж не от тебя ли, Лешенька?
С высоты своего роста Михаил окинул насмешливым взглядом тонкую, изящную фигуру товарища. Они знакомы еще с училища, были в одной роте, только в разных классах. Как все мужчины маленького роста, Пчелкин был болезненно самолюбив и, чтобы как-то компенсировать недостаток мускульной силы, регулярно занимался гимнастикой. Горбатов прекрасно об этом знал. Он любил Пчелкина, но отказаться от удовольствия подтрунить над Алешкой не мог. «От моих шуток не похудеешь, а злей будешь», – приговаривал. На что Пчелкин неизменно с убеждением отвечал: «А мне не надо – злей!..»
Пчелкин и в самом деле был добрым, даже излишне мягким, как считал Михаил. Вместо того чтобы власть употребить, Алешка многое прощал своим подчиненным и чаще просил, чем приказывал. Вот и сейчас он не обиделся, а примирительно заметил:
– Я проложил новый курс. Дана команда идти к проливу Екатерины.
– Приказ не обсуждают, – развел руками Михаил, обрадовавшись, что размолвка не переросла в ссору.
– На траверзе мыса Докучаева будем поворачивать к северу…
– К северу, так к северу… Ты лучше расскажи, что Наташа пишет.
В бригаде ни для кого не было секретом, что невеста Пчелкина москвичка Наташа этим летом заканчивает институт и приезжает к жениху. Алексею уже и квартиру подготовили соответственно его будущему семейному положению. И Михаил знал, что разговор о любимой девушке приятен Пчелкину. Потому и завел его.
На палубе показался замполит старший лейтенант Бурмин. Видно, только проснулся, глаза со сна были слегка припухшими. Но китель, как всегда, наглухо застегнут. Бурмин выходил из каюты обязательно в кителе со свежим подворотничком и брюках с тщательно отглаженными стрелками. Даже в шторм этот человек умудрялся бриться, и от него неизменно пахло «Шипром». «Одеколон – не роскошь, а предмет бурминского ширпотреба», – прохаживались по этому поводу местные острословы.
– Вахте привет! – задрав голову, крикнул Бурмин. – Как самочувствие?
Вопрос, на который отвечать было совсем необязательно, задавался замполитом по привычке. Сам он отличался завидным здоровьем, быстро привык к курильскому климату и за год пребывания тут ни разу не простудился. Лицо, впрочем, было бледным: к Бурмину не приставал загар. Летом, когда в океане не спрячешься от обжигающего солнца, кожа у него сгорала, становилась багровой, и облезала клочьями. Особенно доставалось широкому, постоянно облупленному и шелушившемуся носу. Светло-серые глаза в сочетании с шевелюрой цвета соломы и такими же бровями делали Бурмина блеклым. Это особенно бросалось в глаза, когда он шел рядом с женой. Его Люся была яркой брюнеткой с цыганскими глазами. Они и по характеру разнились. Тем не менее сдержанный, несколько медлительный Бурмин и веселая, бойкая на язык толстушка Люся, чуть выше своего благоверного ростом, были идеальной парой. В маленьком военном городке, где все знают друг друга, лишь удивлялись: как могут ужиться, никогда не ссорясь, столь полярные натуры.
– Куда путь держим? – спросил Бурмин, все еще стоявший на палубе.
– Вперед, – отозвался Горбатов.
Он относился к замполиту с легкой иронией. Тот окончил политучилище по сухопутному профилю, на море попал хоть и по желанию, но, в общем-то, случайно.
– И что же тем… впереди? – насупился Бурмин.
– Уточняю, товарищ старший лейтенант, – опередил Михаила Пчелкин, – идем в заданный район на охрану государственной границы. Вам сообщить координаты?
– Не надо, Алексей Степанович. Я зайду в рубку и с вашей помощью разберусь по карте…
У трапа появился матрос Ковалец.
– Разрешите доложить, товарищ лейтенант, – протянул он Горбатову радиограмму. – Застава Лагунная дает наведение!
– Что там? – вяло спросил Горбатов, а про себя подумал: «Опять какая-нибудь старая посудина заблудилась». Он пробежал глазами текст радиограммы. Так и есть: у мыса Столбчатого в наших водах неизвестная шхуна.
– Разрешите прокладывать курс, товарищ вахтенный офицер? – спросил Пчелкин.
– Разрешаю!
Горбатов дал сигнал тревоги, и моментально на корабле все пришло в движение. Перекрывая пронзительный звон колоколов громкого боя, послышался топот ног. Взревели двигатели, переключенные на «полный вперед». Корабль вздрогнул и резко прибавил ход.
– Право на борт! – скомандовал лейтенант.
– Есть, право на борт! – повторил рулевой.
Харитон Жарких кряжисто стоял у руля, широко расставив для упора ноги. Стиснув штурвал, он угрюмо и вроде бы бесстрастно исполнял команды. Уж очень ему хотелось выглядеть перед всеми этаким морским волком. Пониженный за какие-то проступки из старшины 2-й статьи, Жарких прибыл на корабль недавно. Будь его воля, Горбатов ни за что не взял бы такого разгильдяя в экипаж. На других может отрицательно повлиять, в этом командир базы Вальясов абсолютно прав. Но стоило тому в присутствии Плужникова заявить, что Жарких неисправим, как командир сразу попросил перевести его к себе. И о чем он думал?..
Корабль шел, огибая мыс Ловцова. Солнце, затопившее океан ласковым теплом, постепенно перемещалось за корму. По левому борту по-прежнему лежал Кунашир, но его закрывал теперь Тятя. Громадина вулкана с круто падающими книзу склонами мало-помалу смещалась в сторону, сближаясь с солнцем, пока не закрыла его. Сразу потемнело, ощутимо потянуло прохладой. Прозелень волн погустела. Корабль в окружении белого кружева пены вышел в Охотское море.
На мостик поднялся Плужников. Глядя на него, подтянутого, спокойного, трудно было представить, что командир отдыхал не более двух часов.
– Из-за чего сыр-бор, помощник? – спросил он и протянул руку за биноклем.
Выслушав подробный доклад Горбатова, командир несколько минут внимательно рассматривал побережье, придвинулся к переговорному устройству и спросил:
– Штурман, сколько хода осталось до Столбчатого?
Получив ответ, Плужников, не оборачиваясь, распорядился готовить осмотровую группу.
– Есть! – козырнул Горбатов и с явной неохотой отправился исполнять приказание.
Он думал о том, что опять предстоит высаживаться на шхуну и объясняться со шкипером при помощи разговорника. Тот может прекрасно знать русский язык, но все равно будет мычать: «Моя не понимай!» А ты предельно любезно доказывай, что кое в чем разбираешься. Если в разрешительном билете на промысел указан один район, а лов ведется в другом, – налицо грубое нарушение закона, за которое полагается штраф… И чего каждый раз объяснять одно и то же? Жаль, командир не может послать на осмотр кого-нибудь другого. Хорошо бы включить в группу боцмана. У Сивоуса опыт. Горбатов под стол пешком ходил, когда мичман Сивоус уже нарушителей здесь задерживал… Нет, не может командир понять своего помощника! Не дано ему чуткости…
Однако Михаил ошибался. Глядя вслед Горбатову, командир как раз думал о нем. Откуда у молодого человека душевная усталость? Вроде бы хорошо начинал: сам рвался на осмотры, обязанности исполнял энергично, весело. И вдруг внезапно утратил интерес к службе. Нельзя сказать, что Михаил перестал быть добросовестным, но много ли в этом проку, если делает все без вдохновения, скорее по инерции. День да ночь – сутки прочь. Тянет служебную лямку, как старый вол в упряжке…
Плужников хорошо помнил себя лейтенантом. Так же, как и Горбатову, ему было двадцать три. Но на Тихий океан привела не столько романтика, сколько трезвый расчет. Он справедливо рассудил: пока молод, надо послужить там, где труднее. Позже, в сорок, пятьдесят, когда сил поубавится, можно и на Черное море проситься. Привлекали также и материальные соображения. Повышенный оклад, ускоренная выслуга лет кое-что значат. Тем более, женился Плужников еще на первом курсе училища. Такая у них с Марией любовь была, что решили не ждать лучших условий. Через год родился сынишка, а потом и вовсе радость – двойня. Плужников торжествовал: дети – великое счастье! Но их обуть, одеть надо… У Маши даже зимнего пальто не было. Они его уже потом справили…
Может, дело в том, что у Горбатова нет семьи? Одиночество – плохой стимул для продвижения по службе. Но ведь в бригаде не один он холостяк…
– Судно справа по носу! – доложил сигнальщик.
В бинокле шхуна сразу выросла в размерах. Плужников разглядел трубу, рубку, людей возле нее, снасти, развешенные между мачтами.
– Расположились, будто дома на печке. Удирать и не думают! – удивился Жарких.
– Повнимательнее на руле. Влево не ходить, – сделал замечание Плужников, думая о том же, что и матрос.