Обычно японские шхуны, застигнутые в советских территориальных водах, спешили их покинуть. На этой люди продолжали спокойно заниматься своими делами, словно не видели подходивших пограничников.
На мостик поднялся мичман Сивоус. Был он крепок, жилист. Лицо продолговатое, гладко выбритое, глаза, спрятанные за лохматыми с обильной проседью бровями, невозмутимы.
– Ну и что обо всем этом думаете, боцман? – спросил Плужников.
– Не гадалка я, товарищ командир. Сейчас подгребем и увидим.
– Но какова наглость? – возмутился Плужников. – Мы на корме висим, а им море по колено. Словно гостей к самовару ждут.
– Или все чисто, грехов за собой не имеют. Или специально тормознули, чтобы нас с вами поближе разглядеть…
Плужников нахмурился. Сивоус зря болтать не станет. Боцман отличался мудростью, что приходит с годами к людям, много пережившим. А он в свои полсотни с хвостиком лет повидал немало. В округе фронтовиков, продолжавших служить, оставались единицы, и мичмана называли «последним из могикан». В праздник, когда Сивоус надевал парадную, увешанную орденами и медалями тужурку, люди почтительно уступали ему дорогу…
– И мне не нравится это, боцман. Не верю в безгрешность ее команды. Ты вот что, собирайся-ка вместе с Горбатовым…
Пожав плечами, Сивоус возразил:
– Дело ваше, товарищ командир, но я бы предпочел остаться.
– Почему?
– Обидится помощник. Похоже, не доверяете ему. Так ведь?
– Тебе скажу: не доверяю. Не потому, что службы не разумеет, а взгляд у него сонный. Там же, как сам понимаешь, даже въедливость требуется.
– Так ведь учить нужно, нагружая работой, а не освобождая, – заметил Сивоус.
– Согласен. Но сегодня для дела будет полезней тебе с ним пойти. Не кисейная барышня помощник – переживет! Впрочем, ты, как парторг, сумеешь и обязан сориентироваться. Объяснишь, мол, не сторожем приставлен.
– Понял.
Вскоре осмотровая группа была на катере.
– Держать на шхуну! – приказал Горбатов стоявшему на руле старшему матросу Менкову.
– Есть, держать на шхуну, – прогудел тот в ответ.
Глядя на худющего, не очень складного матроса, трудно было предположить в нем обладателя столь мощного баса. Из-под форменки выпирали острые ключицы, на узком лице длинный, острый нос – предмет постоянного обсуждения товарищей. Но Пашка – добрая душа, как любил рекомендовать себя Менков, – ни на кого не обижался. Он отлично играл на гитаре, любил петь куплеты Мефистофеля, демонстрируя силу голосовых связок, и единственное, чем дорожил по-настоящему, это славой отменного моториста.
Сидя на носу, Горбатов равнодушно смотрел на приближавшуюся шхуну. Она явно доживала свой век: потрепанный такелаж, облупленная на бортах краска, неопрятно-лохматые концы, свисавшие с надстроек…
Михаил покосился на мичмана. Включение Сивоуса в осмотровую группу Горбатов воспринял с раздражением. Дожил, подумалось, няньку приставили… Впрочем, боцмана он вообще недолюбливал, главным образом за покровительственную снисходительность к молодым офицерам, за постоянные подсказки, за стремление учить уму-разуму. Конечно, опыт, возраст давали ему некоторые преимущества. Но привилегий, отменяющих табель о рангах, не существует. Каждый в соответствии с должностью имеет определенное положение.
Однако сейчас Горбатов поймал себя на мысли, что очень хочет узнать мнение Сивоуса. Запущенное судно у японцев – редкость и сразу наводит на мысль… За тридцать лет пограничной службы боцман сталкивался со всякими мыслимыми и немыслимыми ситуациями. Старого воробья на мякине не проведешь… Но Сивоус сидел себе тихо в сторонке и помалкивал, будто ничего и не думал.
Едва катер коснулся борта шхуны, осмотровая группа мгновенно оказалась на палубе. Каждый занялся своим делом. Менков бросился в машинное отделение. В его задачу входило не допустить порчу двигателя. Случаи, когда машину выводили из строя, чтобы затруднить конвоирование судна, бывали частенько.
Ковалец, метнувшийся в радиорубку, обязан был помешать повреждению аппаратуры и предотвратить передачу в эфир всякой чепухи, вроде той, что «японское судно подверглось в открытом море нападению советских пограничников».
Два других матроса собрали команду на юте. А Михаил поспешил к шкиперу, который уже сам, улыбаясь и кланяясь, шел навстречу. Он был немолод, держался с достоинством и удивил Горбатова, сразу же заговорив на русском языке:
– Моя просит помогай. Машина помогай. Ломался…
– Разберемся, – ответил Горбатов, не поверивший его словам.
– Разреши мне посмотреть? – спросил Сивоус и, получив согласие, направился к Менкову.
Горбатов тем временем вместе с переводчиком занялся просмотром промыслового журнала. По документам выходило, что шхуна вела лов в отведенном ей районе. Однако на борту, как доложили матросы, улова не оказалось.
– Моя хотел лови. Рыба нет! – объяснил шкипер, неотступно следовавший за лейтенантом.
На юте под охраной пограничника сгрудилась команда – шесть рыбаков в истрепанных робах. Были они под стать шкиперу – пожилые. Лишь один выделялся. Не одеждой и не возрастом, скорее осанкой. Он стоял, расправив плечи, вскинув голову. Колючий взгляд, брезгливая гримаса, ядовито-тонкие губы, каменные желваки на скулах…
«Где я его видел? – подумал Михаил. – Напоминает… Да нет, ерунда. Почудилось… Просто типичное с высокомерным выражением лицо, знакомое по многим фильмам…»
Из люка вынырнул Менков.
– Починили, товарищ лейтенант, – доложил он.
– Какого характера поломка?
– Точно трудно сказать. Когда я пришел, двигатель был уже вскрыт, в нем копались японские машинисты.
– Все в порядке, командир, – подтвердил Сивоус. – Можно заводить.
– Как думаете, мичман, – понижая голос, чтоб не услышал шкипер, спросил Горбатов, – не сами ли они испортили двигатель?
– Эти «деятели» на все способны. Но для какой цели?
– Может, из разведывательных соображений интересуются мысом Столбчатым?
– Их все советское интересует. Однако при том раскладе, что имеется, – недоказуемо.
– А отсутствие рыбы на борту?
– Разве это довод? Рыбакам просто не повезло. Ловили, да не выловили, вытащили пустой невод.
– Предположим. Тогда взгляните на снасти…
Сивоус нахмурился, подошел к неводу и для верности даже потрогал. Было совершенно очевидно: снастями давненько не пользовались.
Краем глаза Михаил заметил, с каким вниманием наблюдает за их действиями шкипер. «Горячо! – подумал. – Мы где-то близко от истины!» Но шкипер ощутил на себе взгляд и отвернулся.
– Тут что-то нечисто, – заметил Михаил.
– Предчувствия да предположения не могут служить основанием для задержания, – заметил Сивоус.
– А испорченный двигатель? А сети, которыми не пользовались, – горячился Горбатов.
– Вы ведь сами понимаете, товарищ лейтенант, насколько эти доводы несерьезны, – вздохнул Сивоус. – Так что придется отпустить.
Пограничный катер медленно отвалил от шхуны. Горбатов, усевшийся на привычное место, угрюмо молчал. Он был уверен: их обвели вокруг пальца. А сгрудившиеся на корме рыбаки с издевкой смотрели вслед.
Сивоус, придвинувшись вплотную, улыбнулся.
– Что так мрачны? – спросил. – Эта шхуна не первая и не последняя в жизни… А вы, однако, наблюдательны, Михаил Демидович. С чем и поздравляю. Отличное качество и, уверяю, не всем дано!..
Докопаться до истины
Скалистый было не узнать. Полторы недели назад, когда корабль уходил на границу, все вокруг было серым, тусклым. Окутанные зябким туманом, громоздились покрытые пятнами грязного снега угрюмые скалы, а в расщелинах, где негде разгуляться пронзительному ветру, едва пробивалась травка.
Сейчас остров расцвел. Михаил с удовольствием вглядывался в знакомые и в то же время разительно изменившиеся окрестности. Склоны сопок, плавно сбегавшие к бухте, покрылись сочным изумрудом разнотравья, частыми островками курильского бамбука, всю зиму простоявшего пожухло-желтым. Листва опушила деревья. Белоснежная кипень черемухи радовала глаз. Горбатов шагал по пирсу и с каким-то неведомым ранее чувством восхищения и горечи отмечал происшедшие перемены. Как красиво вокруг! И как немило, будто чужое. А ведь здесь долгие годы служил отец. Был командиром корабля, потом начальником штаба бригады. Тут и Михаил появился на свет, только не на земле, а в океане.
Матери подходило время рожать, и она решила отправиться в Южно-Курильск: на Скалистом не было ни госпиталя, ни больницы, ни тем более роддома. Теперь сюда два раза в неделю приходят комфортабельные пассажирские теплоходы, привозят людей, почту, грузы. А в то время не было даже регулярного сообщения с Большой землей, как тут называют Кунашир. Добраться до Южно-Курильска можно было лишь с оказией. Для жен офицерского состава таковой оказывался, как правило, все тот же пограничный корабль, на котором служили их мужья.
Именно на такой «попутке» и отправилась мать. Вместе с ней на корабле, где командиром был отец, плыли другие женщины. Они направлялись по своим делам, кто за чем. Многие были с детьми. Стояло жаркое лето, и все надеялись, что путешествие будет недолгим и приятным: до Кунашира всего четыре-пять часов хода.
Однако едва корабль успел покинуть Скалистый, как с самолета, патрулировавшего над морской границей, поступила радиограмма: «В наших водах две иностранные шхуны. Ведут лов». Прозвучал сигнал тревоги. Экипаж занял места по боевому расписанию. Женщинам с детьми командир приказал спуститься вниз и разместиться в матросских кубриках.
Матери от волнения стало плохо, и фельдшер, совсем еще молодой, дал ей валерьянки – единственное успокоительное средство, обнаруженное в корабельной аптечке.
Корабль полным ходом шел в район местонахождения нарушителей. Расстояние оказалось неблизким. Наконец на горизонте показались две шхуны. Заметив пограничников, рыбаки начали поспешно удирать. Одно судно удалось догнать сравнительно быстро. На ходу высадили осмотровую группу, обнаружившую в трюме семь тонн крабов.