Браконьеров поймали с поличным, за что им предстояло ответить по закону.
Вторая же шхуна, не реагируя на сигналы и предупредительные ракеты, продолжала удирать. Однако Демид Горбатов был не из тех командиров, от которых безнаказанно уходили нарушители. Мотористы выжали из двигателя все, что возможно, и браконьеры, уже радовавшиеся, что их не задержали в советских водах, были перехвачены в последний момент, у самой границы.
Нетрудно представить, каково при такой гонке пришлось женщинам. Преследование шхун и конвоирование их к Скалистому продолжалось восемнадцать часов. В кубриках укачало буквально всех, а у матери начались преждевременные роды. Принимать их пришлось тому же юному фельдшеру, никогда прежде этим не занимавшемуся.
Отец рассказывал: Михаил издал первый свой крик при входе в бухту.
По древнему поверью, рожденный в море непременно должен стать моряком. А Михаил тем более – и дед, и отец моряки. Еще школьником сын частенько повторял:
– Я догоню тебя, батя. Вот увидишь!
– Догнать – не фокус, – возражал тот. – Ты должен добиться большего.
– Рассчитываешь увидеть меня адмиралом? – спрашивал сын.
– Не откажусь. В добрый час, – смеялся отец и, посерьезнев, задумчиво говорил: – Сначала стань человеком, а потом… Мой батя, твой дед, был мичманом. Я – капитан второго ранга. Тебе идти дальше…
Эх, знал бы батя, как его наследник, став морским офицером-пограничником, несет службу. Как по-бурлацки натужно тянет лямку, растеряв радужные мечты… Ошибся, что ли, в выборе профессии? Не привлекают больше морские горизонты. А раз так, надо, пока не поздно, уходить. Но как об этом напишешь бате? Какой будет для него удар…
Деревянная, без малого в триста ступеней, лестница, зигзагом проложенная по откосу от пирса прямо к штабу, показалась Михаилу непривычно длинной. Обычно он взлетал по ней. Сегодня же вроде и выспался, а голова тяжелая, во всем теле усталость. Преодолевая пролет за пролетом, Горбатов выбрался на верхнюю площадку и тут же увидел спешившего навстречу офицера. Однако не сразу узнал его. Лишь когда тот обрадованно закричал: «Миха! Ты ли это?» – с изумлением понял: перед ним Васька Маховой. Только он называл Горбатова Михой.
– Откуда? – спросил Михаил растерянно. – Ты же на Сахалине служил. В командировку, что ли?
– Насовсем! – обнял его Маховой. – Переведен по личной настоятельной просьбе. Рад тебя видеть, чертяка!
Горбатов поморщился. Он не любил бурного проявления чувств, к тому же еще не успел осмыслить, рад ли встрече.
Они с Василием не просто однокашники. Четыре долгих курсантских года их койки стояли рядом, и все, что выпадало на долю одного, разделялось другим. Пополам радость, горе, успехи и неудачи, и последняя сигарета тоже. Однако в дружбе двоих, как это часто случается, Горбатов оказался лидером. Он и учился лучше, и на ринге занимал призовые места, частенько побивая неловкого медлительного друга.
В отличие от неуклюжего, не знающего куда деть длинные руки Василия, Михаил был ловок, хорошо сложен. И никогда не лез за словом в карман.
К тому же Михаил Горбатов был симпатичным парнем. Пышный русый чуб, правильные тонкие черты лица и пронзительно-синие глаза били, как утверждали во взводе, женский пол наповал. Горбатов с общим мнением соглашался, а Маховой вторил славящему «хору» и охотно играл вторую роль, считая Горбатова намного способнее и умнее себя. Тем более что со второго курса Михаил стал командиром отделения, старшиной 1-й статьи.
Горбатову при выпуске прочили большое будущее. Василия же считали середнячком. В лучшем случае говорили, что тот мог рассчитывать на какую-нибудь не очень высокую должность. С тем и разъехались по разным частям друзья, направленные в погранвойска. Но судьба обоих круто изменилась…
В то время как Горбатов, придя из училища помощником командира пограничного корабля, так им и оставался, Маховой быстро пошел в гору. Он трижды проявил себя при задержании нарушителей. Был награжден медалью «За отличие в охране государственной границы СССР». Ему досрочно присвоили звание старшего лейтенанта. Пока Василий был далеко, Михаила это, в общем-то, мало трогало. Сейчас предстояло служить вместе…
– Поздравляю! – сказал Михаил, ревниво взглянув на три звездочки, блестевшие на новеньких погонах.
– С чем? – удивился Василий. – Ах, ты о звании? Тебя сия доля не минует. Главное в другом!
– В чем же? – усмехнулся Горбатов.
– Долго рассказывать, Миха, – вздохнул Маховой, сразу почему-то погрустнев.
Внешне старый друг вроде бы изменился мало, разве немного похудел, отчего резче обозначились скулы. Что-то в выражении глаз, пока неуловимое, показалось чужим. Зато усы, пышные, пшеничные, тщательно ухоженные, оставались прежними. Василий всегда холил свои усы, справедливо полагая, что они украшают его заурядную внешность.
– И все-таки в чем главное? Рассказывай, я не тороплюсь, – с прежней снисходительностью заметил Михаил. – Ты уж выкладывай свои беды. Кстати, как Клава?..
Угнетенное настроение друга подействовало на Горбатова взбадривающе. Наслышавшись о его успехах, он долго бы еще не решился задать этот вопрос.
Именно из-за Клавдии их дружба если и не прекратилась, то, во всяком случае, дала глубокую трещину. И надо ж было встретить эту Озерцову! Мало ли было у него других девчат? Те, другие, считались с его капризами, прощали даже грубость. А он, привыкший с детства быть единственным и неповторимым, пользовался этим, всячески демонстрируя свою власть. Это же так приятно, когда тебе позволяют казнить или миловать…
И вдруг – «порох в юбке»! Что ни скажи – все не так. Ей слово, а она – двадцать. Да так врежет, – хоть стой, хоть падай. Ох, Клава! Как же она его помучила. Ни от одной девчонки он такого не терпел. Другую бы мигом отшил, а от этой сколько резких слов сносил…
И чем она только брала? Стать, конечно, хороша, фигурка точеная. А лицо – так себе: курносо, широкоброво, кругло. Пройдешь мимо – не заметишь. Разве глаза остановят: зеленые, влажные, будто сбрызнутые росой. И дерзкие. Глянет – обожжет! А еще голос – низкий, грудной, что называется, бархатный. Говорит – слушать хочется, а запоет…
– Так что Клава? – повторил вопрос Горбатов. – Она с тобой приехала?
– Да, – односложно отозвался Василий.
Михаил удивленно поглядел на друга и настырно переспросил:
– С тобой или нет? Не слышу твердости в твоей речи. Что-нибудь случилось?
– Все в порядке, – уклончиво ответил Маховой.
Что-то в голосе Василия да и в облике заставило прикусить язык. Горбатов помнил друга всегда открытым, распахнутым, с широкой улыбкой и неиссякаемой готовностью помочь всем и каждому. Таким он показался и теперь. Но первое ощущение обмануло. Рядом шел молчаливый, заметно повзрослевший человек, даже постаревший с тех пор, как они не виделись. И седина обозначилась на висках, а ведь прошло не более двух лет…
Откровенный разговор явно не получался. Печально, когда после разлуки встречаются друзья, а говорить им, по сути, не о чем.
– На какую должность к нам? – прервал молчание Михаил.
– Еще не знаю. Да какая разница!
– Кокетничаешь. Так-таки все равно? – ехидно заметил Горбатов.
– Я давно просился на Скалистый, – сказал Василий сухо. – Должность же меня не волнует.
– Не ко мне ли под бочок размечтался? – не удержался Михаил, но, увидев укоризненный взгляд друга, почувствовал неловкость. В самом деле, почему не послужить рядом? Они, в конце концов, что бы там ни случилось, не один пуд соли съели.
– Успокойся, Миха, – грустно отозвался Маховой. – Ты не при чем. Так сложились обстоятельства. Я должен был резко сменить обстановку. А лучшее место, чем Скалистый, придумать трудно. Тем более, и ты здесь. А это для меня до сих пор все еще важно.
– Ты непоследователен. Не замечаешь? То я «не при чем», то – это «очень важно»…
– Стоп. Хватит! – Маховой протестующе поднял руку. – Давай не будем углубляться. Со временем само по себе все узнается, а пока… Будь здоров, Миха! Спешу к комбригу. Рад, что встретились. Ей-богу, рад! – повторил он и порывисто прижал Михаила к себе. Потом оттолкнул его и стремительно пошел прочь. А сбитый с толку Горбатов остался на месте. Он так и не понял причины приезда Махового.
Кто-то крепко хлопнул его по плечу. Рассерженный, Михаил обернулся: кто ж это позволяет подобную бесцеремонность? Впрочем, в гарнизоне лишь один человек мог вытворять с ним, да и с остальными молодыми офицерами все, что вздумается. Это был командир береговой базы капитан-лейтенант Борис Вальясов, неистощимый на выдумки балагур. Именно он и стоял сейчас перед Горбатовым, обнажив в улыбке ослепительные зубы.
– Наинижайшее вам, Михаил свет-Демидович! – воскликнул Вальясов. – Из-за какой беды-напасти тень на светлый лик набежала?
Губы Михаила помимо воли расползлись в улыбке. С Борисом вне службы нельзя оставаться серьезным. Вальясов жил в том же общежитии, что и он, был душой всех холостяцких компаний. Борис, правда, совсем недавно примкнул «к великому братству вольных казаков»…
Жена Вальясова, по его же словам, милашка Танечка, отчалила от него навсегда. Мало кому в бригаде, разве что начальнику политотдела, была известна истинная причина крушения семьи командира береговой базы.
После шести лет супружества и стольких же лет службы на Камчатке Вальясову на выбор предложили перевод в Крым на равноценную должность или на Скалистый с повышением, причем значительным. Командир береговой базы по штатному расписанию значился капитаном 2-го ранга. Так что простор для роста был изрядный, и Вальясов, как человек военный, не задумываясь, предпочел второй вариант.
– С кем это ты сейчас вел светскую беседу? Уж не с Маховым ли? – поинтересовался Вальясов у Горбатова.
– Он самый. Вместе учились, – неохотно пояснил Михаил.
– Не вижу восторга по поводу свидания с однокашником.
– Не целоваться же? Встретились, перебросились парой слов, и дело с концом.