…Саня пришел утром веселый и громогласный. Любовно погладив усы, закричал с порога:
– Собирайся, едем!
– Домой? – обрадовался Тарас.
Уже неделю они ждали приказа о переводе Фокина в разведотдел армии. Его повышали по службе и перед новым назначением разрешили использовать отпуск, которого капитан не имел всю войну. Было заранее решено: Фокин оставляет Тараса у своих стариков или определяет в Суворовское училище.
– Пока малость поближе отправимся, – охладил восторг Тараса капитан. – Понимаешь, дело какое… Можно было, конечно, отказаться, но уж очень начальник тыла просил. Работы, говорит, у тебя сейчас нет. Роту фактически сдал, а приказ когда еще придет…
– Куда ехать-то? – Тарас проворно натягивал гимнастерку.
– Погоди одеваться, – остановил парня Фокин. – Возьми-ка вот…
Он раскрыл принесенный с собой чемодан, вынул костюм и башмаки со шнурками.
– Что это? – удивился Тарас.
– Новое обмундирование. – Саня отвел глаза.
– А форма?
– Так нужно.
– Почему? – возмутился Тарас. Его без объяснений лишали воинской формы!
Капитан Фокин посмотрел на него умоляюще.
– Послушай, – начал нерешительно и тут же на себя рассердился: – Ну вот что, уговаривать не привык, ты, сдается, про дисциплину забыл…
Подчинился Тарас неохотно. Одевался молча, всем видом выражая негодование. И тогда Фокин рассвирепел по-настоящему.
– Знаешь, – сказал жестко, – мне пришло в голову, что тебе лучше остаться в полку до моего возвращения…
Такой оборот никак не устраивал Тараса. В самом деле: приказ есть приказ. А вдруг так надо для маскировки? Мало ли какое задание им поручили…
– Нет, – непримиримо отрезал Фокин, когда Тарас высказал догадку, – командировка у нас самая прозаическая: поручено принимать от немцев дрова. А ты с этого дня считай себя демобилизованным.
Он умел поступать круто, его командир и воспитатель. Смягчить капитана могло только безоговорочное повиновение, и Тарас поспешно натянул на себя серый костюмчик.
– А форму я могу взять с собой? – глотая подступающие слезы, спросил он.
– Не возражаю, бери, – согласился Фокин. Он был отходчив и конечно же любил Тараса, только по-своему. Любовь была, как выразился однажды Горшков, с наждачком…
Перед въездом в деревню Рыжуха натянула вожжи и придержала лошадь.
– Слезай, приехали, – сказала, не глядя на Тараса.
– С какой стати? – удивился он. – Вези до ратуши, я в магазин зайду. Мне целых пять марок отпущено для покупки перочинного ножа.
– Покатались – и довольно!
Глаза девочки недобро сощурились, стали зелеными, как две неспелые крыжовины.
– Ты, похоже, трусишь? – упрекнул Тарас.
Девчонка опустила голову. Он угадал. Проехать по деревне с сыном герр коменданта означало вызвать суды-пересуды.
– Тебе не понять…
– А что понимать? Человек должен быть гордым и на предрассудки плевать.
– Вот и плюй. Ты моей матери не знаешь. – Гертруда покраснела и еще ниже опустила голову. – У нее расправа короткая. Что под руку попадется, тем и отхлещет.
– Да ее за это под суд надо!
– Какой еще суд?
– Никто не имеет права руку на человека поднимать.
Рыжуха грустно вздохнула.
– Это у вас, наверное, так. А за меня никто не вступится. Не дай бог, еще и отец узнает…
– Он что, тоже дерется?
– Всякое бывает.
– Ну знаешь, – возмутился Тарас. – Я же говорю дурацкие у вас, у немцев, порядки. Я бы ни за что не стерпел…
– Так я поеду, – сказала Гертруда не то утверждая, не то спрашивая.
– Ладно, со своим уставом в чужой монастырь пока соваться не буду. – Тарас соскочил с повозки. – Но ответь мне на один вопрос. Только честно. Ты знаешь мужа фрау Шлифке или, как там ее, Флик?
– А тебе зачем?
– Раз спросил, значит, нужда есть. Да не бойся. Я тебя не выдам.
– Нацист он был, – ответила девочка неохотно. – Большой наци. У него в отеле однажды сам наместник фюрера останавливался, на охоту приезжал.
– Герман Геринг? – Новость была ошеломляющей. – Неужто ты не понимаешь, как это важно?
Гертруда не отозвалась, тронула вожжи. Тарас догнал повозку:
– Скажи, пожалуйста, а тот контуженный – не муж ли он хозяйкин?
– Майн готт! Ну и выдумал! – Изумление ее было неподдельным.
– Но он же похож!.. – Тарас продолжал шагать рядом с телегой. – Точно, похож. Я видел фотографию…
– Не сочиняй… Курт Флик, вся деревня об этом знает, погиб в Югославии. Партизаны там его…
– А Ганс Майер? Кто он?
В глазах Рыжухи, Тарас мог поклясться, плеснулся испуг. Она что есть мочи хлестнула свою кобыленку и уже издали крикнула:
– Не приставай ко мне! Слишком много хочешь знать!
Куда он мог уйти?
Тарас еще никогда не видел такого леса, хоть повидал на своем коротком веку немало: и у себя на родине, и в Германии, и на берегу Дуная, и в Карпатских дубравах, где им пришлось целый месяц «загорать» под деревьями в снегу.
Роща, куда они пришли с Саней, была чистенькой, больше похожей на городской парк. Ни бурелома тебе, ни сушняка. Тропинки будто выметены, трава на полянках пушистая и короткая, словно ее подстригли, на стволах черной краской нанесены кольца, обозначающие возраст дерева.
– Нравится? – спросил Фокин, полной грудью вдыхая пахучий смолистый воздух.
– Не знаю, – пожал плечами Тарас.
Он любил лес, чувствовал себя в нем всегда уютно. Лес укрывал от пуль и снарядов, помогал уходить от погони. Здесь же ощущение совсем иное – будто попал в декоративный сад, а настоящий дремучий бор находится где-то там, дальше, за частоколом островерхих елей, взбирающихся по отлогим склонам гор. Лучше бы кусты с колючками, сквозь которые трудно продираться. Лучше уж запах прели и гнили, болота да зыбуны… Тарасу вспомнилось, как однажды в топи утонул их вороной по кличке Васька. Когда же это было? Пожалуй, осенью, в сентябре…
Тарас тогда наконец-то стал полноправным бойцом разведроты. До тех пор положение его было неопределенным. Кормить кормили, но капитан Фокин не переставал ворчать: «Сколько можно говорить, чтоб не приваживали парнишку. В тыл его надо…»
Обняв Тараса за плечи и как бы приобщая к своему умиротворенному настроению, Саня мечтательно сказал:
– А по мне, так тут очень хорошо! Я в тайге вырос… – И, помолчав, заметил: – По-хозяйски за лесом смотрят, черти. Вот бы нам так. Знаешь, сколько лесного добра на Алтае пропадает? А в Германии каждое дерево на учете… Мы же надеемся, что лесных богатств у нас непочатый край. Вот закончу службу и поеду наводить дома порядок…
Денек, словно последний подарок затянувшейся осени, выдался теплый, солнечный. Ветер, накануне завывавший в трубах, утих, и рваные клочья облаков, развеянных по небу, неподвижно повисли над горами.
Оба стояли у развилки дорог. Влево уходила широкая просека. В дальнем конце ее слышался визг пил, стук топоров – шла заготовка дров. Туда и направлялся сейчас Фокин, исполнивший наконец обещание взять Тараса с собой.
Саня лишь с виду суров – это Тарас понял недавно. Как узнал, что у него погибли отец и мать и вообще никого близких на свете не осталось, аж с лица спал. А однажды тихо так, с тоской произнес: «Как же ты, дружище, дальше-то жить будешь?.. У меня тоже большое горе – жену с ребеночком немец угробил. Сынок был махонький, на меня лицом и характером походил. Эх, что говорить, осиротила нас война. Но ты не дрейфь. После победы такая жизнь пойдет! Мои старики нас приголубят, ласки на двоих достанет…»
С того момента, собственно, и началась их дружба. Иногда Тарасу казалось, что рядом с ним не дядя Саня, а его родной отец. В чем-то они очень походили друг на друга. Правде, Фокин был пошире в плечах, покрупнее, но привычки, манера вести себя точно отцовские. Наверное, потому, что батя тоже был кадровым командиром и всю жизнь провел в дальних гарнизонах. Тарас с матерью ездили за ним повсюду, и поэтому, когда мальчишку в школе однажды спросили: «Ты городской или деревенский?» – он, не задумываясь, выпалил: «Я военный!» Так, впрочем, и было. В детстве они играли в Чапая с Петькой, а позже в Александра Невского, пели «Каховку» и «Орленка» и видели себя в будущем в буденовках на лихом коне…
– Присядем, – предложил Фокин, устраиваясь верхом на свежеспиленном стволе. – Обстановка тут самая конспиративная. Ты, я понял, настаиваешь на соблюдении секретности. Так?..
В словах капитана чувствовалась ирония. В глубине глаз затаилась усмешка, свидетельствующая о том, что Саня настроен слишком добродушно и, по мнению Тараса, легкомысленно. То, что происходило в «Приюте охотника», было весьма серьезно. Тарас не в одночасье пришел к такому убеждению, так же как не сразу решился рассказать обо всем Фокину. Подтолкнули разговор с Рыжухой и сцена, разыгравшаяся на глазах сегодня утром…
Фокин ушел в местное отделение народной полиции, чтобы позвонить в комендатуру Эйзенаха, где они стояли на довольствии. У них заканчивались продукты, полученные на неделю. Комендатура располагалась от деревни далеко. Саня был этим обстоятельством недоволен. «На пятьдесят верст, – наставлял он, – мы с тобой единственные представители доблестной Красной армии. Зато до союзничков рукой подать. Демаркационная линия – в нескольких километрах. Помни и ухо держи востро…»
Оставшись в одиночестве, Тарас послонялся по двору, заглянул в подвал. Интереса он никакого теперь не представлял. Все углы и закоулки подробнейшим образом исследованы, каждый поворот знаком. Если понадобится, сможет, ни обо что не споткнувшись, пройти из конца в конец.
Постояв в раздумье на ступеньках, ведущих вниз, Тарас вдруг обнаружил, что в гараже, расположенном напротив и обычно пустом, кто-то находится. Он выглянул из-за косяка, ничего в полутьме гаража не разобрал и только тогда вспомнил про висевший на груди бинокль. Многократно увеличенные контуры двух фигур выросли. Тарас без труда узнал сперва хозяйку, потом Ганса Майера, ожесточенно о чем-то спорящих.