И, повернувшись к Шуре Рябининой, примирительно добавил:
— Дымком надо прикрывать деревья!
— Без вас догадались, гражданин! — огрызнулась за Шуру Наташа. — У нас так и решено. Сегодня вечером, после репетиции, прямо из клуба в сад идем. Уже заготовили навозу сухого, всю ночь будем костры поддерживать!.. Опоздали со своими советами!
— А что ты кидаешься, как собака какая! — рассердился дед. — Репетиция, репетиция!.. Кому они нужны, твои… репетиции?!
Он круто повернулся и пошел из сада.
— Зачем ты с ним так, Наташа! — упрекнула подругу маленькая Шура Рябинина. — Он ведь от души хотел посоветовать. Это дед Шулыга, из Пяткина, я его знаю. Он в садоводстве понимает, его не грех послушать, он худо не посоветует.
— Да ну их, этих советчиков! Летят они сейчас на наш сад, как мухи на мед! — жестко бросила Наташа и, помолчав, сказала страстно: — Ты вот заморозков боишься, а меня они, честное слово, не беспокоят. С заморозками мы справимся! Да я собственным дыханием каждый цветок отогрею! У меня от других мыслей душа болит, Шуренок!..
Она кинула на землю лопату и вплотную подошла к Шуре.
— Ну, объединились мы, понимаю! Борское, Пяткино, Норкино, лощилинский «Луч социализма». Вместе это большая сила. Полеводство и животноводство от объединения только выиграют. Но ведь говорят, что в наш сад вольют чужих!
Шура с удивлением посмотрела на свою напарницу:
— Как это так «чужих», Наталья? Не с луны же они к нам свалятся! Такие же колхозники, как и мы с тобой!..
— Такие, да не такие! — с той же жесткостью сказала Наташа. — Наша вся бригада — как одна семья: Матрена Лукинична, Ваня Зотов, ты, я, Макариха… ну, и другие. Для нас наш сад — все. И вдруг, представь, сюда явится посторонний человек. Да еще начнет распоряжаться!.. Для меня эта яблонька — словно родная сестренка, я с ней росла вместе, а для него… фруктовое дерево… порода «бельфлер»…
— Это у тебя ревность какая-то странная!
— Как хочешь, так и называй! Я от тебя своих чувств не скрываю!
Наташа подняла лопату и с ожесточением взялась за работу.
Матрену Лукиничну, садовода, дед Шулыга в правлении колхоза не застал, дома тоже ее не оказалось.
Часа четыре он просидел в правлении, в уголке, слушал разговоры людей, сам иногда вставлял замечания, давал советы и ввязывался в споры, накурился самосадом до головной боли и, так и не дождавшись Матрены Лукиничны, побрел в чайную перекусить. В чайной он заказал чаю и закуски и просидел, слушая патефон и думая о своем, еще часа два, потом расплатился и пошел домой в Пяткино. Уже темнело. Дед прошел километра три, как вдруг вспыхнувшая в его мозгу мысль, тревожная и ослепительно яркая, словно зигзаг молнии на ночном небе, заставила его остановиться.
«А что, если эти борские девчонки сегодня ночью, по молодому делу, уснут в саду, не уследят за кострами и спалят деревья?!»
Мороз продрал деда Шулыгу по коже.
«Матрены-то нет в селе, присмотреть некому. Прибегут из клуба, наморившись, тары-бары да растабары, пригреются у костра, ну и… уснут. А с огнем — шутки плохи. Ишь ветер какой!.. Как пойдет полыхать!.. Вернусь! — решил дед Шулыга. — Придется до утра посидеть в саду. Растормошу их, не дам спать. Бабка, конечно, будет лаяться. Ну да ничего, отобьюсь как-нибудь!»
И дед повернул назад, к Борскому. Он добрался до сада, когда было уже совсем темно.
Весь сад был окутан дымом. Едкий запах тлеющего навоза щекотал ноздри.
Дед Шулыга брел ощупью, проверяя дорогу палкой. Освоившись с дымной тьмой, он зашагал смелее, но сейчас же налетел на противопожарную кадушку с водой и чуть было не нырнул в нее. Дед охнул и выругался и вдруг услышал окрик:
— Стой!.. Кто идет?
— Человек идет! — кряхтя, неопределенно ответил дед Шулыга.
Из тьмы вышла женщина и наставила на него ружье.
— Руки вверх!
По голосу дед узнал девушку, с которой днем поругался в саду.
— Брось ружьем баловаться, девка! — сказал он мирно. — Это я.
— Идите вперед по тропке. Вон, видите, огонек. Там разберемся, кто вы такой!
Деду ничего не оставалось делать, как только подчиниться. По тропке он вышел на небольшой пригорок, где в стороне от деревьев, дымясь, тлел большой костер. С заветренной стороны его, держа в руках фонарь «летучая мышь», стояла маленькая Шура Рябинина и, приложив ладонь к глазам, напряженно всматривалась в темноту. Она была одета в старую шубку с меховым воротником; лицо ее, освещенное слабым светом фонаря, казалось задумчивым и нежным.
— Это вы, дедушка Шулыга? — удивленно сказала она тоненьким голоском, в котором еще чувствовался пережитый страх.
— Ну, я, я, — проворчал дед и повернулся к Наташе Кущиной: — Ружье-то опусти! Что ты меня под прицелом держишь?
Наташа опустила двустволку и сказала строго:
— А зачем вы ночью по саду ходите, гражданин Шулыга? Ведь я могла выстрелить в вас!
— Не имеешь права сразу стрелять! — сказал дед, опускаясь на землю подле костра. — Первым делом ты должна дать нарушителю словесное предупреждение: «Ах ты такой-сякой, так-то тебя и так-то, убирайся из сада сей секунд!»
— А если не послушается?
— Не послушался — не прогневайся! Лепи ему дробью в мягкую часть — пусть почешется. Да сейчас-то, весной, какие нарушители?!
— Мы думали, медведь в сад залез! — смеясь, сказала Шура Рябинина, садясь рядом с дедом. — Слышим, хрустит, кряхтит. Ну, чистый медведь!
Дед Шулыга одобрительно посмотрел на рослую Наташу и сказал:
— А ты, значит, на медведя с двустволкой кинулась?
Наташа промолчала. Продолжая смеяться, Шура Рябинина спросила:
— Как же вы в сад-то попали, дедушка?
Дед ощупал тлеющую внутри кучу большой черной рукой и, подумав, ответил с хитрецой:
— А я, девки, загостился у вас в Борском. Гляжу — стемнело. Ну, я пошел домой, да, выходит, сбился с дороги!
— Интересная история! — насмешливо сказала Наташа Кущина. — Как в комедии «Горе от ума»: «Шел в комнату, попал в другую!»
Дед пропустил колкость мимо ушей.
— Придется мне, видать, с вами ночку скоротать! — продолжал он. — Куда же сейчас-то идти? Старуха, конечно, браниться будет: загулял, скажет, ее дед… Ну, да семь бед — один ответ!.. Так что принимайте в компанию!
Наташа и Шура переглянулись.
— Вы лучше, гражданин Шулыга, прямо скажите, что пришли нас проверять. Так? — спросила Наташа.
— Дело-то ваше молодое, — туманно ответил дед. — У костра сон кого хочешь может сморить. А огонь — он ведь стихия. За ним — глаз да глаз! Недаром говорят, что Москва от одной свечки сгорела.
Наташа искоса взглянула на деда Шулыгу и сказала с несвойственной ей мягкостью:
— Борские на боевом посту не спят!
Шура аппетитно, по-ребячьи зевнула и попросила:
— Вы бы, дедушка Шулыга, сказку нам какую рассказали, а то ведь, если по правде, то очень спа-а-а-ть хочется!
— Сказки у меня все старые, для вас неинтересные… Разве эту?.. Жил-был царь. И задумал он жениться… Нет, постой… лучше эту. Жил-был черт. И задумал он жениться. Или вот — про купца… Жил-был, значит, купец…
— А чтобы жил-был колхозник — такой нету сказки? — перебила деда Наташа.
— Такой нет!
Наступило молчание.
— И до чего же сейчас красиво у нас в саду! — сказала Наташа Кущина, поднимаясь. — Как на сцене. «Вишневый сад», пьесу, помнишь, Шура?
— Помню!
— Только наш сад лучше того. Тот был запущенный, некультурный.
— Все равно я чуть не заплакала, когда Лопахин стал сад рубить! — сказала Шура.
Дед Шулыга насторожился:
— Это где же и какой такой подлец сад рубил?
— Купец один, из книжки.
— Купцов-то я знаю, — сказал дед Шулыга, — они такие, я у них работал в старое время в садах — у купцов, у арендаторов. Им бы только урожай снять, продать, а там — хоть трава не расти. И вот, скажи на милость, всю жизнь имел мечту поработать в большом саду, для народа. И все не получалось! Потому что у нас, в Пяткине, профиль — картошка. Конечно, на усадебном участке имеется у меня антоновки три дерева. Но разве это для меня масштаб?
Шура Рябинина выразительно посмотрела на подругу. Та молчала.
— А вот теперь в нашу бригаду вступайте, дедушка Шулыга, вот и исполнится ваша мечта.
— А примете?
— С превеликим удовольствием. Только далеко вам будет ходить из Пяткина на работу, не по годам вашим.
— Можно перенести избенку в Борское! Колхоз-то, думаю, поможет?!
— Колхоз, конечно, поможет. А захотите ли вы сами родную деревню оставить?
— Я ведь не в Африку поеду, а в свое, советское, село, — сказал дед Шулыга и обратился к Наташе, молча стоявшей под яблоней: — А ты что, вроде куксишься, артистка? Не примешь?
Наташа посмотрела на настороженные лица деда и Шуры, широко улыбнулась и сказала просто:
— Переезжайте, дедушка. Сработаемся!
— Я уж тогда увидел, что мы с тобой сработаемся, гладкая, когда ты на меня ружье наставила!
— А я по вашей инструкции действовала. Наставила и дала словесное предупреждение: «Руки вверх!» — И, обратившись к Шуре, Наташа властно сказала:
— Ну-ка, Шуренок, вставай, пойдем, в самом деле, костры проверять.
Наташа и Шура ушли. И дед Шулыга остался один у костра. Он долго смотрел на дым, уносимый ветром, на черное небо, думая о том, что с бабкой придется, пожалуй, повоевать из-за переезда в Борское. Потом мысли его смешались, и он задремал. Очнулся дед оттого, что кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза и увидел бабку. Это было так неожиданно и странно, что дед замотал головой — решил, что причудилось. Но бабка была живая, настоящая.
— Приятных вам сновидений, Матвей Никитич! — сказала она голосом, не предвещавшим деду ничего доброго.
— Не сердись, Марковна! Нельзя было иначе…
— Молчи! Ты хоть не спал бы, коли пришел огонь сторожить, идол! Не ровен час Матрена бы тебя увидела сонного. Девки-то ей все ведь рассказали!
— Матрена в саду?!