— Ими уже занимаются, — раздалось за его спиной. — И Галлахерами, и выжившими.
В слабоосвещенной комнате я не сразу отыскал человека, которому принадлежит голос. Звучал он чуть хрипловато и трескуче, словно в плохо настроенном радио. Хайро и Вилли расступились, и между ними показался невысокий силуэт в серебристом скафандре.
— Здравствуй, Алекс, — сказал человек.
Он приблизился, чуть наклонился, посмотрев мне в глаза, и за забралом шлема я увидел лицо, известное всему миру.
— Я Майк Хаген, но ты можешь называть меня Медведь.
Интерлюдия 1. Уильям
Почти тридцать лет назад Уильяму Брисуэле светил только один путь: в Картель.
Вся его семья так или иначе была завязана на дела этой преступной организации. Отец, дяди, кузены, старшие братья — все что-то делали для Картеля. Да и женский пол не отставал — кто-то работал на сортировке, кто-то на фасовке, кто-то просто готовил еду для тех, кто вкалывал на подпольных цехах. В родной Гватемале, до того, как она, да и остальная Центральная Америка и север Южной превратились в негражданские зоны, больше особо заняться было нечем.
О начале Третьей мировой Вилли Брисуэла узнал из сети. По правде говоря, ни ему, ни его друзьям не было дела ни до войны, ни до того, кто в ней победит. Гватемалу разногласия стран Большой десятки волновали меньше, чем дела колонии на Луне.
Но война сама пришла к ним, в их города и на их улицы. Под шумок ядерных взрывов в Северном Китае и на Ближнем Востоке кто-то заодно решил прижечь священным огнем термоядерной бомбы плантации мака и коки в Центральной и Южной Америке.
После этого дела Картеля пошли как-то не очень. Начались внутренние дрязги, борьба за уцелевшее, восстановление производства и логистических путей, а семье Вилли пришлось искать другую работу.
Сделать это в послевоенном мире было непросто. Из-за повышенного фона и радиоактивных дождей бизнес и производство мигрировали в нетронутые войной земли, а людям приходилось большую часть жизни проводить под землей.
Главной причиной безработицы стал послевоенный технологический буст. Секретные военные технологии попали в руки корпораций и, соответственно, — на рынок. Большую часть работы стали выполнять роботы.
Да, везде требовались рабочие для восстановления разрушенных городов, ферм и плантаций, производственных цепочек. Но ниши, где требовались лишь руки, заняли роботы, а рабочие места, где нужны были знания, Вилли не светили ни при каких обстоятельствах в обозримом будущем. Мир быстро и кардинально менялся, контроль над планетой перешел в руки ООН, ставшей единым правительством, а таких, как Вилли, дорога вела либо в криминал, либо в военные.
В родном городе Вилли, где Картель ослабил хватку, объявились эмиссары Триады. Двадцатилетний Брисуэла попытался завербоваться туда, но отказался от этой идеи, услышав, какой именно тест ему придется пройти ради места рядового бойца. Убивать уважаемого господина, который лично ему ничего плохого не сделал, он не хотел. Господин был продажным чиновником и человеком Картеля, но в то же время именно он помогал нуждающимся бесплатной едой и лекарствами.
Естественно, свой отказ эмиссару Триады Вилли не озвучивал, иначе не дожил бы до утра. Он покидал нехитрые пожитки в дорожную сумку, расцеловал мать, обнял отца и исчез. Родители тоже не вчера родились и скрылись в ночи, направившись в родную деревушку в джунглях Гватемалы — там, где Триаде их было не достать.
Вилли добрался до границы и попался. Он был уверен, что опасности нет, после войны границы между странами стерлись, но, как оказалось, имя Уильяма Брисуэлы с некоторых пор засветилось в нехорошей базе данных гражданского населения Гватемальского дистрикта.
Веселый и явно часто выпивающий майор погрозил всякими карами, врезал пару раз по роже, без особого, впрочем, энтузиазма, а потом прямо спросил:
— Хочешь отмажу?
— Я на мели, — честно ответил Вилли.
— Это я и так вижу. Но мне не деньги твои требуются, а подпись. Пойдешь добровольцем в миротворческие силы? ООН спустила разнарядку, а наш народ, как понимаешь, не горит желанием служить.
— Где служить?
— А мне откуда знать? Мне о таком не докладывают. Но я тебе вот что скажу, парень: открой новости, посмотри, где на планете сейчас самая задница, и получишь ответ. Когда я в последний раз проверял, таких точек было штук сорок: Нигерия, Китай, Южная Сибирь, Ближний Восток, Северная Корея, Западный Зимбабве… Ну ты понял.
— Что взамен? Сколько платят?
— Взамен я вычищу тебя из всех баз данных. Каждый миротворец начинает жизнь с чистого листа, так заведено. Платят лучше, чем в Картеле, если ты, конечно, не дон Исмаэль Кальдерон.
— Где расписаться? — широко улыбнувшись, спросил Вилли.
— Заодно и зубы тебе починят, — поморщился майор. — Бесплатно…
Несколько лет Брисуэлу мотало по тем местам, где местное население не хотело становиться частью единого мирового сообщества и желало сохранить независимость.
Очень часто такие территории были осколками какой-то канувшей в лету страны, объявившими независимость в смутные годы и обзаведшимися собственным гимном, флагом и валютой. С подобными сначала вели переговоры дипломатическим путем, но когда слова заканчивались, в дело вступали плазменные и импульсные стволы. Аборигенов принуждали к миру. Часто для этого приходилось полностью снести верхушку, но еще чаще даже обезглавленное население упорно цеплялось за традиции, свободу, национальную идентичность и многое то, что само по себе было хорошо, но конкретно в этот период истории мешало.
Кому мешало? На этот вопрос Вилли часто пытался найти ответ в компании бутылки и нескольких сослуживцев. Сам Брисуэла, носитель крови потомков испанских конкистадоров, африканских рабов и индейцев майя, помотавшись по миру, хорошо знал, что у каждого народа своя история, а потому у него сложились собственные традиции, характер, культура. И, конечно, язык, письменность, мифы и легенды, боги или святые…
— Важно сохранить все это! — горячился военный пилот Леонид Фишелевич. — Иначе, если весь мир будет говорить на одном языке и есть одну и ту же еду, человечество многое потеряет. Причем безвозвратно, если, конечно, не изобретут машину времени для историков.
Вилли тоже нравилось, что люди разные, что народы разные. Человечество — как коллекция драгоценных камней. Лично для него такая коллекция интереснее и ценнее, чем набор пусть даже идеальных, но однородных алмазов или даже тааффеитов, которые встречаются в миллион раз реже.
Однако кто-то наверху решил: все, что людей разъединяет, должно исчезнуть. Нации, принужденные к миру, должны были принять один из десяти основных языков. Не то чтобы это было обязательным, по крайней мере никто никого не заставлял, но когда в мире исчезли границы, началось великое переселение, и все перемешались. Людям пришлось учить основные языки, чтобы их понимали.
— Помню, служил с одним индейцем племени кечуа, — рассказывал Хайро Моралес, сослуживец Брисуэлы, недавно переведенный к ним в корпус. — Человек знал пять языков! Шпарил на испанском, португальском, английском, китайском и немецком за милую душу. А родной так и не выучил — незачем.
В общем, служба шла своим чередом. Иногда было сложно, иногда Вилли терял товарищей, но в целом превосходство миротворцев в технике, экипировке и обеспечении было подавляющим, и операции стали рутинными.
Душа Брисуэлы всколыхнулась, когда он потерял в бою Кейси. С этой девушкой у Вилли намечалось что-то серьезное, дело шло к свадьбе, но подземный дрон-камикадзе отправил половину взвода к небесам. Кейси еще дышала, когда Вилли, взвалив ее на плечи, рванул на базу у Чехел Раз, но донес он уже мертвое тело. Сам не заметил, как пробежал двадцать пять километров по каменистой пустыне до базы.
В ту же неделю Вилли убедился, что если судьба отправляет в нокаут, она на этом не останавливается. Пришла весточка от одного из кузенов — деревня, где прятались родители Вилли, сожжена дотла какими-то уродами. Кузен писал, что таких вольных бригад отморозков в джунглях расплодилось, как прыщей на жопе пубертатного подростка. Их отлавливают и скопом отправляют в специальные негражданские зоны, причем вместе с родными, если таковые заявляют о себе.
С того времени что-то в душе и сердце Вилли омертвело. Он продолжал службу, не веря в то, что делает что-то правильное, но и уходить ему было некуда. И не к кому. В армии у него хотя бы были приятели. К тому же, отслужив положенный срок, можно было получить гражданство. Систему гражданских категорий, о которую было сломано множество копий в Мировом парламенте, все-таки ввели.
На очередном задании в местечке, позже названным Калийским дном, Вилли получил легкое ранение. Пустяки, на самом деле, справился бы «Домашний доктор», но командир оставил его на базе и сказал отлежаться.
Вилли повалялся полдня, а потом заскучал и двинул в ближайший городок с гражданским населением низшей категории, где за его однодневное жалование в недавно запущенных фениксах можно было поиметь всех местных шлюх. Впрочем, Вилли к этому не стремился, а вот идея провести этот знойный день в кантине, попивая прохладное пиво, показалась ему хорошей.
Дела в первом попавшемся заведении под названием «Хромая собака» шли ни шатко ни валко, даже кондиционер не работал, но Вилли там остался. Приглянулась ему улыбчивая официантка. Сделав ей заказ, он раскурил сигару и откинулся в кресле из дешевого пластика.
Потягивая дерьмовое пойло, он засмотрелся на то, как чумазые мальчишки гоняют босыми ногами свернутые в шар мусорные пакеты, а потому не сразу заметил, что за столом теперь не один.
Подняв голову, увидел седого крепкого мужчину, чьи глаза были скрыты солнцезащитными очками, а лицо — тенью дурацкой широкополой шляпы.
— Здравствуй, Уильям.
Человек снял шляпу, и четко обозначились глубокие и многочисленные морщины, расчертившие лицо. Следом он снял очки, и Вилли едва сдержался, чтобы не отпрянуть. Глаза были страшные, но в то же время добрые, и черт его знает, как такое возможно.