Index Librorum Prohibitorum. Пожилой Гоббс не оставляет своих трудов и в 1673 году публикует переводы «Илиады» и «Одиссеи». Слава его как великого, но опасного и слишком откровенного мыслителя гремит в то время по всей Европе. Умирает он глубоким стариком, в 1679 году, и перед смертью в стихотворной автобиографии описывает свою почти столетнюю борьбу со страхом.
2. Учение Гоббса
Проанализируем теперь детально «Левиафана» Гоббса, начиная с его названия и с картинки на обложке.
«Левиафан» — это морское чудовище из библейской книги Иова. Иов, как вы знаете, это праведник, над которым ставят эксперимент Бог и Сатана: Бог насылает на него всевозможные бедствия, чтобы увидеть, не усомнится ли он в своей вере. Иов, хотя и протестует против незаслуженной кары, остается Богу верен. В одной из речей, обращенных Богом к Иову, он убеждает Иова в своей мощи образами Бегемота, земного чудовища, и Левиафана, чудовища морского. «Он кипятит пучину как котел, и море превращает в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю. Бездна кажется сединою. Нет на Земле подобного ему — он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости»[2]. «Нету между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас»[3], — говорит Бог Иову.
В книге Иова по отношению к Богу ставится тот же вопрос, что в книге Гоббса по отношению к государству, — вопрос о том, почему надо подчиняться Богу и в чем смысл его власти. Ответ заключается в несоизмеримой мощи Бога и в возвышенном страхе, который он наводит на людей своими порождениями. У Гоббса тоже истоком подчинения является страх, страх смерти. Человек больше всего боится естественного состояния, где его легко могут убить. Поэтому он сам (а не Бог) воздвигает новую сверхмощную силу, «Левиафана», которая тоже пугает всех страхом смерти, но именно поэтому в действительности взаимные убийства становятся гораздо менее вероятны. Мощь государства остается (в основном) в возможности, и именно поэтому она так велика.
Левиафан — это страшный монстр, воплощение зла. Но насылает его Бог. Аналогично Гоббс описывает довольно несимпатичный, холодный, имморальный организм, который, будучи злым, именно поэтому крайне полезен человеку. Позже либералы будут тоже считать власть необходимым злом, но они не примут всерьез это зло, считая его относительным неудобством. Чтобы такое пренебрежительное отношение к злу государства было возможно, надо, чтобы сначала, у Гоббса, это зло было продумано во всем своем абсолютном масштабе.
«Нету на земле подобного ему»: Ничто не сравнится с властью (мощью) Левиафана — гласит формула из Книги Иова, вынесенная Гоббсом на обложку. Поэтому не нужно и сравнивать. В этом преимущество государства по отношению с естественным состоянием, где люди, чтобы познать мир, постоянно сравнивают себя друг с другом. Мощь государства гиперболична, возвышенна, она раздувается воображением до беспредельности. Левиафан несравнимо выше «сынов гордости» — всевозможных заносчивых аристократов и псевдопророков. Эта несравнимая мощь, будучи последней и единственной инстанцией истины («нету между нами посредника»), поэтому дает возможность сравнивать и познавать все остальное.
Левиафан Гоббса имеет, как мы видим на картинке с обложки, человеческое лицо. Это гигант, составленный из маленьких человечков и держащий в руках меч и епископский жезл (то есть соединяющий светскую и религиозную власть). Государство не просто собирает вместе разрозненных индивидов, но оно извне добавляет к их сумме голову, путем репрезентации или олицетворения. Как мы упоминали выше, чтобы создать из множества единство, к нему надо еще кое — что добавить. Репрезентация делает государство антропоморфным, делает его субъектом. Гоббсовский суверен безошибочно руководит государством, если он тщательно следует своему личному интересу — интерес его самосохранения и власти это и есть интерес государства.
Внизу обложки нарисован ряд геральдических символов. Они обозначают все то, что Гоббс считает корнем зла и что его «Левиафан» призван попирать. В левой колонке находятся символы, означающие власть парламента, которая, по Гоббсу, приводит к гражданской войне (хаотической анархии парламентского режима в ходе английской революции посвящена книга Гоббса «Бегемот»), Символы из правой колонки относятся к власти папы и католической церкви. Это для Гоббса не менее опасный источник двоевластия, а значит, анархии и гражданской войны.
Теперь перейдем к тексту трактата.
Прежде всего надо держать в голове его структуру.
— Посвящение
— Вступление
— О человеке
— О государстве
— О Христианском государстве
— О Царстве тьмы.
Из этого оглавления еще не очевидно главное, а именно геометрическая структура рассуждения, принятая Гоббсом в «Левиафане». Она геометрична в том смысле, что соответствует методу геометрического трактата Евклида «Начала» — последовательной дедукции. Каждая новая глава строится на понятиях, определенных в предыдущей: ни одного понятия без определения. Адам, как подчеркивает Гоббс[4], знал очень мало слов. Подобно ему, Гоббс начинает с нескольких самых простых терминов и самоочевидных положений, чтобы потом вывести из них дедуктивно все богатство человеческого знания.
Самые важные принципы теории Гоббса можно найти уже в посвящении и вступлении.
В посвящении «Левиафана» лорду Фрэнсису Годольфину, желая отвести обвинения в партийных пристрастиях, Гоббс уточняет: «[я] говорю не о людях у власти, а (абстрактно) о седалище власти (подобно тем простодушным и беспристрастным существам в римском Капитолии, которые своим шумом спасли тех, кто находился в нем, не потому, что это были именно данные лица, а лишь потому, что они были там)…»[5].
Гоббс сравнивает своего абсолютного властителя с гусями, которые спасли Рим, не потому что это были какие — то особые, талантливые или высокородные гуси, а потому что они оказались в нужное время в нужном месте. Подобно тому, теория Гоббса легитимирует само наличие сильной государственной власти, и ему неважно, Кромвель это или Карл II (Кромвель, видимо, предпочтительнее, потому что он уже занимает нужную позицию). Государство — это машина, и государь в ней — не более чем незаменимый винтик (позднее мы найдем, как ни странно, переклички с этой точкой зрения у Гегеля, а гуси Гоббса вполне сочетаются с гегелевским требованием «природного» фактора на вершине государственной власти).
К развитию технической аналогии Гоббс и переходит сразу во Введении-. «Левиафан» — это автомат, созданный человеческим искусством по образцу и подобию человеческого тела. Это одновременно и механический, и органический феномен, а точнее, реконструкция органического «политического тела», корпорации (в средневековом духе!) при помощи новых, механико — техничес — ких средств. Вообще, техника у Гоббса не просто довесок к природе, а способ завершить природу и позволить ей существовать по — настоящему (так, ниже мы увидим, что естественные законы, кроме первого и второго, работают только в государстве, а не в естественном состоянии). И в этом он следует высокой метафизической традиции, а именно Аристотелю, для которого искусство (техне) есть не дополнение, но завершение и актуализация природы.
Далее Гоббс объясняет свой метод, а точнее, его эпистемологические основания. Откуда приобретается знание о человеке и государстве? Во — первых, чтобы его приобрести, нужно читать не книги, а людей. Но людей, в свою очередь, невозможно читать без того, чтобы «читать самого себя». Итак, отвергается схоластическое книжное знание, но отвергается не в пользу эмпирического наблюдения природы, а в пользу создания новой системы знания, которая рождается с нуля и исходит из элементарной интроспекции. Интроспекция должна принести нам, по аналогии, и знание о других людях. А правителю и учителю правителя — знание о человеческом роде. Казалось бы, все ясно. Заметим, впрочем, что вряд ли таким путем удастся добыть знания об отношениях людей друг к другу… Зато об этих отношениях Гоббс нам ясно говорит, в этом же абзаце, что они заключаются во взаимном сравнении. Если я вычитываю в себе знание о том, что происходит в душе друг друга, то другой, скорее всего, занимается тем же самым, и эта зеркальная картина рискует обернуться гонкой соперничества и недоверия… Но об этом ниже.
Пока Гоббс честно пытается провести нас путем интроспекции по восходящей и начинает с теории познания. Познание начинается с ощущений, продолжается в представлениях, в их ассоциации. А затем возникает речь, которая впервые только и позволяет проводить абстрактные рассуждения, относящиеся ко всему человеческому роду. Стоп! Речь — это, очевидно, социальный феномен. Она служит для общения людей[6] и требует точных определений. На основе речи возникает рассуждение, в котором неизбежны ошибки, поэтому «при возникновении спора по поводу какого — то мнения спорящие стороны должны добровольно согласиться между собой считать правильным мнение какого — либо арбитра или судьи».
Гоббс полностью верен здесь тому направлению средневековой схоластической философии, которое называется «номинализмом» и учит, что реальны только единичные предметы, а общие сущности появляются только в речи[7]. «Универсалии», то есть родовые сущности, это имена без реального референта.
Итак, читая в себе, мы пришли к довольно непрочным цепочкам представлений из личного опыта. Как только возникла нужда в абстракции, мы вышли на уровень, где нам необходимо слушать других людей и вступать с ними в соглашение. На этом уровне, который вообще — то предшествует государству, мы сразу приходим к необходимости договора и верховной власти. Дедукция оказалась сложнее, чем нам обещали.