й (костей и монстра).
Анализ бессознательного значения больного горла привел к уменьшению тревог с соответствующим изменением в способах защиты. Настроение Ричарда и его ассоциации на этом сеансе ясно выражали эту перемену. Мир вдруг стал прекрасным для него: он стал восхищаться сельским пейзажем, моим платьем, моей обувью и сказал, что я прекрасно выгляжу. С огромной любовью и восхищением он говорил и о своей матери. Таким образом, с уменьшением страхов внутренних преследователей внешний мир казался ему лучше и внушал большее доверие, а его способность наслаждаться им увеличилась. В то же самое время было заметно, что его депрессия уступила место гипоманиакальному настроению, при котором он отрицал свои страхи преследования. Фактически именно уменьшение тревоги позволило возникнуть маниакальной защите от депрессии. Конечно, Ричард не пребывал в гипоманиакальном настроении длительное время, и в ходе дальнейшего анализа депрессия и тревога появлялись вновь и вновь. До сих пор я в основном ссылалась на отношение Ричарда к матери как к внешнему объекту. Тем не менее в его анализе еще ранее стало очевидным, что роль, которую она играла в качестве внешнего объекта, находилась в постоянной взаимосвязи с ее ролью в качестве внутреннего объекта. Чтобы было понятнее, этот пункт иллюстрируют рис. 5 и 6, они ярко демонстрируют роль интернализированных родителей в психической жизни Ричарда.
На этом сеансе Ричард поднял со стола нарисованные накануне рис. 5 и 6 и охотно стал давать ассоциации к ним.
Теперь, когда его депрессия и ипохондрические тревоги уменьшились, он мог смело встретиться с тревогами, лежащими в основе его депрессии. Он указал мне на то, что рис. 5 выглядит как птица, причем «очень ужасная» птица. Голубой цвет сверху — это корона, небольшой участок пурпурного — это глаз, а клюв «широко раскрыт». Этот клюв, как можно увидеть на рисунке, был образован красной и пурпурной секциями справа, т. е. цветами, всегда обозначавшими его самого и брата.
Я проинтерпретировала ему, что голубая корона указывает на то, что птицей была его мать — Королева, идеальная мать прежнего материала, — теперь оказавшаяся жадной и деструктивной. Факт того, что ее клюв был образован красной и пурпурной секциями, выражал проекцию Ричарда на мать собственных (а также брата) орально-садистических импульсов.
Из этого материала стало ясно, что у Ричарда произошел важный прогресс в направлении способности смотреть в лицо своей психической реальности, поскольку он сумел выразить проекцию своих орально-садистических и каннибалистических импульсов на мать. Более того, как показано на рис. 5, он позволил «хорошему» и «плохому» аспектам матери сойтись ближе. Прототипами этих двух аспектов, обычно находящихся далеко друг от друга, были хорошая, любимая грудь и плохая, ненавидимая грудь. Фактически на этом рисунке можно увидеть защиты путем расщепления и изоляции, поскольку левая сторона рисунка полностью голубая. Тем не менее на правой стороне рис. 5 мать появляется одновременно в качестве «ужасной» птицы (открытый клюв) и в качестве королевы (голубая корона). С уменьшением отрицания своей психической реальности Ричард смог смелее смотреть в лицо внешней реальности, поскольку это дало ему возможность признать факт того, что мать на самом деле фрустрировала его и поэтому возбудила в нем ненависть.
Вслед за моими интерпретациями рис. 5 Ричард настойчиво повторил, что птица выглядит «ужасной», и дал некоторые ассоциации к рис. 6. Как он сказал, этот рисунок тоже похож на птицу, но без головы; а черное внизу рисунка — это «большое дело», вывалившееся из нее. Он сказал, что все «очень ужасно».
В своей интерпретации рис. 6 я напомнила, что накануне он сказал мне, будто две империи были одинаковыми. Я предположила, что рис. 6 представлял его самого и что, интернализируя «ужасную птицу» (рис. 5), он почувствовал, что стал таким, как она. Открытый клюв обозначал жадный рот матери, но также выражал и его собственные желания сожрать ее, поскольку цвета, которыми был нарисован клюв, обозначали его самого и брата (жадных младенцев). В своей психике он сожрал мать как деструктивный и пожирающий объект. Принимая пищу за завтраком, он интернализировал хорошую мать, он считал, что она защищала его от интернализированного плохого отца, «костей в его животе». Интернализировав «ужасную» птицу-мать, он счел, что она стала связана с монстром-отцом, и в его психике эта ужасная комбинированная родительская фигура атаковала его изнутри, поедая, а также снаружи, кастрируя[156].
Таким образом, Ричард считал себя искалеченным и кастрированным плохими внутренними и внешними родителями, которые мстили ему за его атаки на них, и он выразил эти страхи в рис. 6, поскольку здесь птица оказывается без головы. В результате орально-садистических импульсов по отношению к родителям в процессе их интернализации в его психике они превратились соответственно в жадных и деструктивных врагов. Более того, поскольку он считал, что, пожирая родителей, он превратил их в монстра и птицу, он переживал не только страх этих интернализированных преследователей, но и вину, тем более из-за того, что боялся, будто подверг хорошую внутреннюю мать атакам внутреннего монстра. Его вина относилась и к анальным атакам на внешних и внутренних родителей, которые он выразил «ужасным большим делом», вывалившимся из птицы[157].
На предыдущем сеансе, когда Ричард выполнял эти рисунки, он находился под таким сильным влиянием тревоги, что даже не мог ассоциировать; затем некоторое снижение тревоги дало ему возможность дать ассоциации.
В этой связи определенный интерес представляет следующий рисунок (рис. 7), выражающий интернализацию его объектов даже отчетливее, чем рис. 5 и 6. Когда Ричард закончил выполнять этот схематичный рисунок, он обвел его и закрасил фон красным цветом. Я обнаружила, что это репрезентировало его «внутреннюю часть», контейнирующую отца, мать, брата и его самого в отношениях друг с другом. В своих ассоциациях к данному рисунку он выразил удовлетворение увеличением голубых секций, т. е. матери. Он также выразил надежду, что брат будет его союзником. Ревность к брату часто делала его подозрительным, и он боялся брата как соперника. Однако в этот момент он говорил о союзе с братом. Более того, он указал, что одна из черных секций полностью окружена матерью, братом и им самим. Это указывало на то, что он вступил в союз с любимой внутренней матерью против опасного внутреннего отца[158].
В свете материала, представленного в данном параграфе, выявляется, что роль, которую хорошая мать, столь часто идеализируемая, играла в эмоциональной жизни Ричарда, относилась как к внутренней, так и к внешней матери. Например, когда он выражал надежду, что голубая мать на Западе расширит свою территорию (см. рис. 2), эта надежда касалась как его внутреннего, так и внешнего мира. Вера в хорошую внутреннюю мать была для него огромнейшей поддержкой.
Всякий раз, когда эта вера усиливалась, устанавливались надежда, уверенность и все большее чувство безопасности. Когда это чувство уверенности пошатнулось — по причине ли болезни, или по иным причинам, — усилилась депрессия и ипохондрические тревоги[159]. Более того, когда у Ричарда возрастали страхи преследователей, плохой матери и плохого отца, он также считал, что не может защитить любимые внутренние объекты от опасности разрушения и смерти; а их смерть неизбежно означала конец его собственной жизни. Здесь мы затрагиваем фундаментальную тревогу депрессивного индивида, которая, согласно моему опыту, исходит из инфантильной депрессивной позиции.
Одна важная деталь из анализа иллюстрирует страх Ричарда относительно смерти внешних и внутренних объектов. Как я уже говорила ранее, его почти личное отношение к игровой комнате являлось одной из характерных черт в ситуации переноса. После моей поездки в Лондон, сильно возбудившей у Ричарда страх воздушных налетов и смерти, в течение нескольких аналитических сессий он не мог вынести выключение электрического камина до того, пока мы не покидали дом. На одном из сеансов, описанном мною в связи с анализом рис. 3 и 4, эта навязчивость пропала. На этих сеансах вместе с усилением генитальных желаний и уменьшением тревоги и депрессии все возрастающую роль в его ассоциациях играла фантазия о том, что он сможет создавать «хороших» младенцев для меня и матери и выражать свою любовь младенцам. Его навязчивая настойчивость оставлять камин включенным как можно дольше была мерилом его депрессии[160].
Резюме истории случая мальчика
Неудача Ричарда в надежном установлении генитальной позиции в основном была обусловлена неспособностью справиться с тревогой на ранних стадиях развития. Огромная роль, которую плохая грудь играла в эмоциональной жизни Ричарда, была связана с неудовлетворительным периодом кормления и сильными орально-, уретрально- и анально-садистическими импульсами и фантазиями, стимулированными им. Страхи Ричарда относительно плохой груди были в определенной степени нейтрализованы идеализацией хорошей груди, и, таким образом, какая-то часть любви к матери могла быть сохранена. Плохие качества груди и его орально-садистические импульсы по отношению к ней были в основном перенесены на пенис отца. Вдобавок к этому он переживал сильные орально-садистические импульсы по отношению к пенису отца, исходившие из ревности и ненависти на ранней позитивной эдиповой ситуации. Таким образом, в его фантазии гениталии отца превратились в опасный кусающий и ядовитый объект. Страх пениса как внешнего и внутреннего преследователя был настолько силен, что не могло развиться доверие к хорошим и продуктивным качествам пениса. Таким образом, ранняя феминная позиция Ричарда была в корне нарушена страхами преследования. Эти трудности, переживаемые в инвертированной эдиповой ситуации, взаимодействовали со страхом кастрации, стимулируемым генитальными желаниями по отношению к матери. Ненависть к отцу, сопровождавшая эти желания и проявлявшаяся в импульсе откусить пенис отца, привела к страху быть кастрированным таким же способом, а потому увеличила вытеснение генитальных желаний.