Мне хотелось бы специально выделить проблемы данной пациентки и не обсуждать ее вместе с другими пациентами, о которых говорится в данной работе, затруднения которых в эдиповой ситуации не проявились столь рано, в такой тотальной форме или столь примитивно. В клиническом смысле отличие заключается в том, что проблемы мисс А. по своему характеру и типу относятся к параноидно-шизоидной позиции. Я считаю, что этиологически данное отличие заложено в неспособности создать на надежном основании хороший материнский объект до столкновения с превратностями эдипова комплекса.
Эдипальные иллюзии
Как было вкратце изложено выше, эдипальные иллюзии в эволюционном отношении представляют собой гораздо более поздний феномен, нежели то примитивное устранение самого понятия о родительских взаимоотношениях, сопровождающееся бредом, которое я описал в предыдущем разделе. Когда эти иллюзии превалируют, человеку известно о взаимоотношениях родителей, но их полное значение от него ускользает, а природа их, состоящая в различии между взаимоотношениями родителей и взаимоотношениями родителя и ребенка, не распознается.
Иллюзия ощущается как защита индивидуума от психической реальности фантазий об эдипальной ситуации. Я обнаружил, что в подобных случаях эти фантазии суть ожидания бесконечно унизительного вынужденного созерцания родительского торжества или катастрофическая версия родительского сношения. Это последнее воспринимается либо как внушающее ужас садомазохистическое или смертоносное сношение, либо как депрессивные образы разрушенной супружеской пары в разрушенном мире. Однако пока подобные иллюзии сохраняются как уловки для обхода лежащей в их основе ситуации, невозможно разрешение эдипова комплекса с помощью нормальных процессов соперничества и отказа.
Думаю, что в условиях нормального развития такие иллюзии нередки, но преходящи. Циклы формирования и разрушения иллюзий характерны для психоанализа. Однако у некоторых людей инерция организованной эдипальной иллюзии препятствует разрешению комплекса, а в ходе психоанализа — полному развитию его переносного эквивалента.
Такие иллюзии часто представляют собой осознаваемые или почти осознаваемые версии реальных жизненных ситуаций. Например, на супервизии я узнал о молодой женщине, которая занималась музыкой и придавала своим профессиональным контактам с преподавателем музыки тайный смысл подготовки к любовной связи. Когда она обратилась к психоанализу, ее представления о своем аналитике заполнились тем же самым эротическим смыслом и уверенностью, что все закончится браком.
Эти идеи осуществления желаний зачастую остаются нераскрытыми в ходе психоанализа, где они приобретают форму убежденности пациента в том, что между пациентом и психоаналитиком устанавливается тайное взаимопонимание, которое выходит за рамки формально признаваемого; на это указывал Фрейд в своей статье «О любви в переносе» (Freud, 1915а). Иллюзорные особые отношения могут приобретать не столь явно сексуальные формы, как в приведенном примере, все же имея под собой некоторое эротизированное основание.
Переносная иллюзия воспринимается пациентом в виде защиты от того, что воображается им как пагубная переносная ситуация. Как таковая она создает значительные технические проблемы. Пока она продолжает существовать, всякое общение с психоаналитиком интерпретируется пациентом в контексте данной иллюзии.
Я хотел бы на конкретном примере анализа продемонстрировать страхи, от которых защищают иллюзии подобной конструкции. Мой пациент был иностранцем, беженцем, но к началу анализа занимался научной работой на государственной службе. Он считал, что его родители живут независимой друг от друга жизнью, хотя и в одном доме. Выяснилось, что их реальные отношения дают некоторые основания для такого представления, и в то же время запечатлевшаяся в его психике картина была карикатурой. Она задавала структуру фантазий, где каждый из родителей существовал обособленно. Эти фантазии никогда не объединялись, но, будучи взаимно противоречивыми, оставались в непосредственном соседстве друг с другом — сосуществовали как бы параллельно.
Он перенес эту картину в контекст анализа совершенно буквальным образом. Познакомившись с моей женой в своей профессиональной среде, он никогда не пытался какие-либо мысли, возникшие в связи с этим знакомством, отнести к своему представлению обо мне как своем психоаналитике. Представление о своем психоаналитике и о жене своего психоаналитика сформировалось у него в совершенно самостоятельных ментальных контекстах. Два желаемых им результата анализа никак не соотносились друг с другом. Одним было постоянное партнерство со мной, в котором мы с ним оставались наедине; другим — моя смерть, совпадающая с концом анализа, после чего он мог бы жениться на моей вдове.
Тем самым создалась основа для сложной психической организации, в которой пациенту предоставлялась возможность колебаться между столь несовместимыми представлениями, не рассматривая их как действительно соответствующие реальности, но и не отказываясь от них. Когда этот механизм действовал в ходе анализа, казалось, будто вот-вот что-то должно произойти, но никогда ничего не происходило; эмоциональные переживания должны были вот-вот возникнуть, но никогда не материализовались. Последствия же для умственной деятельности данного пациента были самые серьезные. Несмотря на свою значительную интеллектуальную одаренность, он был не в состоянии сопоставлять в уме разные вещи, что мешало ему как следует учиться в детстве и четко и ясно мыслить, когда он стал взрослым, и это ограничивало его незаурядные способности. Последствиями же для его эмоциональной жизни стали всепроникающее чувство нереальности и постоянное ощущение незавершенности. Никакие его взаимоотношения и жизненные проекты не доводились до логического конца.
Когда же в ходе психоанализа у него намечалась какая-нибудь перемена, тут же рождались фантазии о чудовищном насилии. Первоначально они населяли ночные сны. Они приобретали форму смертоносного сношения первичной пары, что находило в снах разнообразное выражение, а когда они уже больше не могли контейнироваться в пределах снов, то прорывались как кратковременные ночные галлюцинации: перед ним представала пара, в которой партнеры убивали друг друга.
В противоположность этому наш психоанализ долгое время являл собой океан спокойствия. Спокойствие было целью пациента, а не исполнение задачи (анализа), и спокойная отстраненность идеализировалась. В течение длительного времени он думал, что это и есть цель психоанализа и что к ней стремится его психоаналитик. Таким образом, он считал, что в его задачу входит поддержание спокойствия в нас обоих, и потому всегда готов был соглашаться. Сны у него были необычайно содержательны, но служили ему для освобождения от мыслей, которые он сбрасывал мне, и вместо того, чтобы реагировать на них, он реагировал на мою интерпретацию, а тем самым и на себя через посредника. Из его снов мне стало ясно, что он убежден, будто в случае сведения вместе в его психике двух родительских объектов произойдет взрыв и дезинтеграция. Когда же на сеансах наши взаимоотношения действительно стали восприниматься несколько иначе, так что мы смогли установить лучший контакт и вместе с тем достигать большего несогласия, это привело к боязни неминуемой катастрофы.
Одной из форм этой боязни был страх неожиданной смерти. У клиента, в частности, начинались приступы панического страха, едва лишь он подумает, что сердце у него вот-вот перестанет биться. Его боязливое ожидание насильственного столкновения приобрело конкретную форму: у него возник новый страх — боязнь водить машину. До этого я много слышал от него на сеансах о «системах противотоков» — и в описании снов, и в рассказах о повседневной жизни. (В ту пору система встречно направленных транспортных потоков была еще в новинку на наших автострадах и постоянно обсуждалась в новостях.) Восприняв его слова как образ, я решил, что мой пациент тщательно разделяет два различных и взаимно противоположных потока мышления. Я задавался вопросом, а не свидетельствует ли их появление при психоаналитическом лечении о том, что в его психике происходит сближение вещей. Затем у моего пациента развилась возникающая во время вождения паническая уверенность, что если бы не разделяющий дорогу осевой барьер, транспортные потоки непременно пришли бы в катастрофическое лобовое столкновение. Этот страх достигал порой таких масштабов, что мой пациент переставал ездить на машине. Это предвещало перемены в отношениях переноса, в котором действительно возник некоторый конфликт и противостояние. Впервые стал заметен страх пациента обнаружить в самом себе то насилие, которое прежде проявлялось только лишь в формах проекций как насилие родительского коитуса. Лучше всего этот страх был передан сном, который пациент мне пересказал после перерыва на один из уикендов, которые в ту пору он переносил с большим трудом и тревогой.
Некая пара, отправляясь в театр, собирается оставить его в комнате наедине с опасным, буйным сумасшедшим. Человек этот всегда находился под замком и был ограничен в движениях — ему надлежало быть в смирительной рубашке. Пациент ужасно боится, что человек этот все в комнате разобьет и разрушит. Сам же он не в состоянии его убедить. Человек заговорил, хотя сначала казалось, что он немой. Помощь является в лице старшего уполномоченного посредника из министерства (где пациент работал). Уполномоченный может переговорить с этим Человеком, однако если этот Человек поймет, что Уполномоченный имеет отношение к закону, то это вызовет у него гораздо большую ярость. (В реальной жизни уполномоченный занимался в тюрьме террористами.)
У пациента в связи с этим сном возникло много ассоциаций, и они позволили выяснить, что в его жизни была ситуация, предполагающая измену женщины и ревность на сексуальной почве, отраженная в этом сне. Также выяснилось, что пара собиралась в «Театр абсурда». Это, в свою очередь, ассоциировалось с полемикой, в которой пациент однажды участвовал, на тему того, допустимо ли в театральной постановке, разыгрываемой в церковном храме, употреблять непристойное слово, обозначающее половой акт («fuck»). Я полагал очевидным, что человек, который представлял тот аспект самости пациента, пребывавший в немоте и под замком, пришел в ярость от ревности. Это был новый элемент у моего пациента в анализе. Обсуждение того, допустима ли мысль о «трахающейся паре» («fucking couple») в «храме» переноса, по-прежнему присутствовало в его психоанализ