Не было ясно, насколько пациентка осознавала конфликт, и определенно у нее имелись большие трудности с тем, чтобы выдерживать такой конфликт или амбивалентность, но не было сомнений в том, что аналитик был поставлен перед дилеммой. С одной стороны, присутствовало понуждение согласиться с точкой зрения пациентки — это казалось разумным, добрым и поддерживающим способом реакции для пациентки (или аналитика) и не содержало в себе очевидного вреда. Более того, казалось неэмпатичным и травмирующим предаваться сомнениям, что, возможно, рассматривалось бы как принятие стороны ее партнера, который относился к ней так плохо.
Однако я не имел сомнений, что такое давление отчасти было соблазнительным приглашением вступить с пациенткой в тайный сговор, что поддерживало бы фантазию о нас двоих, образующих интимную пару для исключения ее партнера, который выполнял функцию вместилища для всех нежелательных элементов.
И все же следует выдерживать дискомфорт неопределенности, возможности того, что любая поддержка или близость могут быть эротизированы и использованы подобным образом; иначе можно оказаться слишком подозрительным и отдаленным. Таким образом, конфликт пациента в значительной степени спроецирован в аналитика, который в результате сталкивается с тем, что кажется технической проблемой, но укоренено в «моральной» проблеме родителя — родителя, который в данном случае, похоже, приглашен присоединиться к отношениям тайного сговора, исключающим конфликт и сомнение и атакующим реальность.
Как и у первого описанного мной пациента, в данном случае можно было проследить, как ситуация разыгрывалась не только в переносе, но и внутри собственной психики пациентки. В обычной жизни, как и на сессии, она тратила много времени, убеждая себя в том, какая она хорошая, что на самом деле не совсем успешно парировало ее сомнения и подозрения, как и меня не вполне убеждало то расщепление, которое она демонстрировала. Хотя было очевидно, что пациентка имеет некоторое представление о собственной агрессии и провокационности, перспектива встретиться с правдой была связана с фантазией насильственного и жестокого отделения от объекта, в котором она нуждалась и от которого зависела, но который в сущности был не способен выдерживать ничего плохого.
У этой пациентки, в отличие от пациента, описанного ранее, первичные объекты в фантазии были дифференцированы друг от друга. Более того, существовало знание о них, объединяющихся в сношении, хотя она считала это знание рискованным и легко приводящим к катастрофе в случае возникновения каких-либо трудностей. Она была гораздо более способна соединять разрозненное в своей психике, хотя природа и степень ее тревоги, как только она сталкивалась с некоторыми внутренними трудностями, были таковы, что она прибегала к разнообразным и тонким уклонениям и отрицаниям — как внутренним, так и внешним. Одним из способов, которым она временами была способна использовать анализ, была интернализация отношений с объектом, который был способен выносить это, что приносило пациентке огромное облегчение. Поражало то, насколько ее собственное мышление становилось тогда более гибким и разносторонним. Она могла позволить собственным мыслям связываться более свободным и подвижным образом, без страха, что это сношение внутри ее психики приведет к покинутости. Это в значительной степени расширяло ее способность к пониманию, и в результате объекты, населяющие ее мир, становились более «трехмерными».
Третий случай имеет некоторое сходство с тем, о котором я только что говорил, хотя и содержит многочисленные важные отличия. Модель родительских отношений данной пациентки представляла собой насильственное, вторгающееся и потенциально катастрофическое взаимодействие, хотя и наполненное возбуждением. Она демонстрировала разнообразные техники ограждения себя от такого рода взаимодействия как внутри аналитического процесса, так и в своей внешней жизни. Любые попытки, которые я предпринимал, чтобы достичь ее, могли быть истолкованы как вторгающаяся и опасная угроза, от которой необходимо было уклониться. Эта конфигурация также существовала и в ее собственной психике, и пациентка часто испытывала потребность избегать выявления существующих связей, ограждая себя от тревоги и боли. В анализе она была способна разрешать эту проблему преимущественно посредством интенсивного проецирования потенциально опасных мыслей и понимания в меня; после чего она могла использовать знакомые и эффективные методы защиты себя от угрозы, которая теперь носила внешний характер.
Пациентка обратилась к лечению с рядом симптомов, включая довольно тяжелые проблемы сексуального характера, связанные с ощущением паники, которое сопровождало любую угрозу близости. В ее симптомах наступило значительное улучшение, но угроза интимного контакта, который она не могла контролировать, оставалась для нее проблемой. В анализе ее тревога выражала себя долгими паузами, осторожностью, с которой она раскрывала то, что было у нее на уме, и тем, как она была склонна отклонять интерпретации. В то же самое время у меня не было никаких сомнений, что она имела подвижный и активный ум и была глубоко вовлечена в анализ, который был для нее очень важен, хотя и редко признавался таковым.
Как раз накануне сессии, которую я хочу описать, пациентка впервые припомнила инцидент из своего детства — нечто, как она мне сказала, чему она не была непосредственным свидетелем, но о чем ей рассказали. Ей было пять лет, и она уже посещала школу, когда грузовик, везущий бойлер, потерял управление, пробил высокий и толстый забор перед их домом и остановился как раз перед гостиной, в которой в то самое время сидели ее мама и бабушка. К тому времени, когда она вернулась из школы, кран уже оттащил грузовик. После паузы она сказала, что ей пришло на ум, что если бы не толстый забор, то грузовик мог разрушить весь дом.
Это было примером образа, повторяющегося в материале пациентки и отражающего тревогу, которая выражалась в проблемах в отношении любой формы интимности. Существовал объект, вторгающийся насильственным и бесконтрольным образом (в том случае угрожающий матери и бабушке). Это иллюстрировало ее потребность в оградительном барьере, в том случае — толстом заборе, который предупредил катастрофу. Иногда она ощущала, что я не понимаю этого и пытаюсь подстрекать ее стать более незащищенной. Она часто убеждала себя, что в конце концов ей жизненно необходимо иметь такого рода ограждение, и вызывала в воображении образы того, что могло бы случиться с ее объектами (или с нею самой) в противном случае.
Появление данного материала именно в это время отражало тот факт, что пациентка ощущала себя немного безопаснее и позволила себе быть более открытой. Она начала новые сексуальные отношения и была способна говорить об этом на сессиях, но за этой ее большей досягаемостью последовали уход в молчание и усиление сопротивления.
Вскоре после этого она явилась на сессию, опоздав на десять минут, слегка задыхаясь. Она сказала, что извиняется за опоздание: у нее были дела, которыми нужно было заняться прежде, чем покинуть квартиру, и ей следовало отвести на них больше времени. Потом она замолчала. Я почувствовал себя несколько фрустрированным и печально подумал, что после стольких лет анализа она объяснила свое опоздание столь поверхностно и отстраненно. Когда она начала говорить опять, я внезапно вспомнил нечто, мною забытое, а именно что это был именно тот день, когда ее родители, совершая редкий визит в страну, должны были остановиться в квартире моей пациентки на несколько дней. Ее замечание по поводу дел, которыми нужно было заняться, содержало косвенную ссылку на это, а также на тот факт, что они прибудут раньше, чем она вернется со своей преподавательской работы.
Пациентка была чрезвычайно озабочена тем, что родители могут узнать о ее личной жизни, особенно о сексуальной жизни, а также об анализе (который она трактовала как нечто подобное с учетом мнения ее родителей). Для нее всегда было невозможно обсуждать с родителями какие-либо свои отношения; она описывала тщательно разработанные меры предосторожности, которые была намерена предпринять, чтобы скрыть всякие свидетельства ее сексуальности, такие как припрятывание пояса с подвязками и ночной рубашки с рюшами, полученных в подарок, в закрывающийся шкаф или на чердаке над ее квартирой. Пациентка была такой же скрытной в отношении своего анализа, и когда родители были у нее в гостях, а она не могла объяснить свое отсутствие, то, не колеблясь, пропускала сессии. В этот раз она тщательно разработала компромисс — посещать некоторые сессии, объясняя родителям свое отсутствие работой, и пропускать другие. Я считаю, что здесь имела место фантазия, что оба родителя, каждый по-своему, чрезвычайно любопытны и активно вторгаются в ее жизнь, особенно сексуальную.
Эти темы никогда открыто не упоминались внутри семьи, хотя пациентка сообщала, что в семье существовала в высшей степени напряженная атмосфера и каждый член имел подозрения и фантазии относительно того, что происходило. Конечно, это отражалось в анализе, где было сложно находить способы говорить о каких-либо интимных вопросах. Наоборот, на меня оказывалось давление, чтобы я выдерживал ситуации, в которых производные этих ранних конфигураций появлялись в психике пациентки и моей собственной, но их нельзя было никак затронуть напрямую или открыто.
Помолчав, пациентка сказала, что вечером предыдущего дня звонила родителям, чтобы убедиться, что все в порядке, и подтвердить договоренности в связи с их прибытием. Она разговаривала с отцом, который был озабочен вопросами ночлега во время их пребывания, в особенности вероятностью того, что будет делить двуспальную кровать с ее матерью. Пациентка успокоила его (она сообщила мне это несколько снисходительным тоном) и сказала, что ему не следует волноваться — у него будет своя кровать, на которой он будет спать один, а на двуспальной кровати будет спать она. Отец ответил: «Что? У тебя есть двуспальная кровать? Для чего? Я не знал, что у тебя есть двуспальная кровать!» Моя пациентка терпеливо объяснила ему, что у нее две односпальные кровати в основной спальной комнате и маленькая двуспальная кровать в дополнительной спальной. Она подумала, что ее мать к тому моменту одернула отца, и он больше ничего не сказал. Потом она надолго замолчала. Я подумал: очевидно, она ожидает, что я займусь изложенным ею материалом, и не намерена говорить еще что-либо по этому поводу сама.