Он не смотрел на «далекое кресло» в следующие несколько сессий. Он ограничил пространство, которое озирал глазами, маленьким пятнышком пола под собой. Каждый раз, когда он собирался заговорить, он закрывал рот рукой и останавливал себя. Он ушел в себя, а затем затосковал. Когда я заговорила с ним о мощной силе внутри него, которая не дает ему говорить и шевелиться, и о его чувстве безнадежности, что он никогда не сможет достичь того, чего жаждет, он был очень растроган.
Последняя сессия недели была другой. Леон вошел, не глядя на меня, даже когда я открывала ему двери, — и в игровой комнате он совершенно исключил меня из своего поля зрения. Я интерпретировала, что он не хочет меня видеть, потому что в конце недели я — его уходящий аналитик. Как будто волны шока проходили через его тело, Леон весь затрясся. Затем он с силой брыкнул в моем направлении и сделал неприличный жест пальцами. Он отщепил свои чувства и стал отстраненным. Он холодно сказал: «Я жду не дождусь каникул». Я согласилась, что он хочет освободиться от меня, поскольку теперь я для него ненавистная помеха. «Да», — ответил он с жестокой улыбкой. Я что-то сказала о его жестоком удовлетворении, и он сразу встревожился и бросился в туалет; когда вернулся, он стал вслушиваться в мой голос, чтобы оценить, в каком я настроении. Когда я снова взглянула на него, я испытала шок. Совершенно бессознательно он выставил вперед свой пиджак, словно чрево беременной женщины, и его лицо изменилось и стало лицом его матери. Он сидел и выглядел все больше и больше страдающим и нелюбимым. Я думаю, что он инкорпорировался и полностью идентифицировался с аналитиком/матерью, которую он жестоко назвал «ненавистной помехой». Когда я сказала, что он, похоже, чувствует у себя внутри страдания своей нелюбимой беременной матери, лицо Леона исказилось от огорчения. Какое-то мгновение оно выражало настоящее горе. Затем вид у него стал сердитый и тревожный. Где-то в доме раздался шум. У него против его желания вырвалось слово «мужчина»: «М-A-N», — сказал он. Это было признание присутствия отца, когда мать была беременна его братом.
Когда сессия заканчивалась, он одновременно отчаянно пытался притянуть меня к себе своими обычными методами и, кроме того, все время угрожающе трижды постукивал, вновь и вновь отмечая присутствие этих ненавистных угрожающих троих. Уходя, он ткнул в стену как будто для того, чтобы почувствовать ее твердость и ощутить преграждающее свойство младенца или, возможно, отца, который загораживает от него мать.
Завершение этой серии событий наступило в понедельник. Леон выглядел иначе, впервые как мальчик, приближающийся к пубертату, в нарядных брюках, таких, какие выбрал бы двенадцатилетний подросток. Сначала он был разговорчивей и активней, чем обычно, но по ходу сессии он все больше ощущал конфликт: его ноги выбегали вперед и прятались обратно под скамейку — он не мог решить, продолжать ли ему двигаться вперед или отойти назад.
В последнюю неделю он стал наблюдателем со своей высокой позиции между подушками. Сессии сделались обездвиженными, и не было никаких значимых элементов, диадных или эдипальных. Наступающие каникулы он идеализировал. Он сказал, что рад убраться прочь, потому что здесь «пусто» и «скучно».
Его эдипов комплекс на первом месте не содержал сексуального желания в адрес матери и сексуального соперничества с отцом. Исходно у Леона была не родительская пара, а угрожающая троица: мать, беременная новым младенцем, и отец. Не было никакого соперничества; вместо этого, как он показал на сессиях, когда играл в карты, была капитуляция. Леон не соревновался ни со своим сиблингом, ни со своим отцом — он отступил. Наступление эдипальной ситуации было настолько невыносимо для него, что он изгнал сексуальность, свою собственную и своих родителей. Когда он начал анализ, его внутренние сексуальные объекты были отброшены на пол и на дверь, и он выглядел бесполым. На полу была не то вагина, не то рот, фрагментированный в виде мелких точек, который всасывал его в себя или вызывал головокружение, который он определял как «не такой приятный». На двери был более целостный отцовский пенис, поразительно инвазивный, превращенный в узор, в паттерн, чем он и был для Леона, — его основная идентификация была с отцом.
На самых ранних стадиях эдипова комплекса у младенца появляются фантазии, что мать содержит в себе пенис отца или отца целиком и что отец объединяется с грудями и вагиной матери, и все это происходит в состоянии постоянного удовлетворения желаний. Для Леона чувство исключенности и фрустрации должно было колоссально усилиться из-за того, что новый младенец, реально находящийся внутри матери, наслаждался всем тем, что, согласно его фантазиям, дарует материнское нутро.
На первом месте для Леона была проблема отдельности. Беременность матери, когда ему было 4 месяца, совпала с неправильным, с точки зрения его развития, временем, когда ему все еще нужны были исключительные отношения для принятия проекций после катастрофического начала его жизни. Он все еще был на параноидно-шизоидной позиции, на грани депрессивной позиции, старые отношения с частичными объектами накладывались на только что появившиеся отношения с целостными объектами. Ощущение «уходящего» аналитика прошло по нему волнами шока. Он почувствовал себя выброшенным и немедленно совершил нападение (неприличный жест пальцами) на беременную мать. Вся его нежность в отношениях 1:1, которых он так желал со своей матерью, исчезла и сменилась жестокой ненавистью. Беременную, Леон ее не любил, и когда он ощущал ее страдания, то чувствовал, что горе, большее, чем он способен вынести, делает его сердитым и тревожным. Его Эго не справлялось: его дергала и крутила череда неуправляемых эмоций. Когда недалеко от начала его анализа была отменена одна сессия, ему даже пришлось разбить свои очки и не явиться. Теперь, когда его Эго стало несколько крепче, он смог позволить отдельным элементам своего эдипова комплекса вернуться, увидеть мать, нового младенца и отца — все то, что влияло на его собственную идентичность. Вместо бесполости, вместо того чтобы смотреть на мир через очки матери или отца из-за того, что он находился в состоянии проективной идентификации то с одним, то с другим из них, в нем впервые появилось настоящее мальчишество, хоть он и не смог поддерживать его долго. Он скоро снова оказался в конфликте: идти вперед или отступать. С приближением перерыва он разметал все свои эдипальные переживания, и они были невидимыми, когда он вставлял себя в порядке всемогущей фантазии в объекты или между объектов, с которыми он оставался и которые были его подушками безопасности.
Подушки Леона — это десексуализованные родители, которых он удерживает врозь друг от друга, но близко к себе, — комфортные остатки, из которых пугающие компоненты были изгнаны на пол и на дверь. Поскольку эти изгнанные объекты были так мелко фрагментированы или сведены просто в узоры, то природу происшедшего сексуального расщепления трудно увидеть. У других пациентов, похожих на Леона, для которых точку фиксации представляют самые ранние стадии эдипова комплекса, это более возможно. Мелани Кляйн пишет: «Это [комбинированная родительская фигура] — одно из фантазийных образований, характерных для самых ранних стадий эдипова комплекса, и если оно сохраняет свою силу, оно отрицательно влияет как на объектные отношения, так и на сексуальное развитие» (Klein, 1952, p. 55).
С моей точки зрения, крайне важной чертой этой констелляции является то, что проективная идентификация, которая нацелена на то, чтобы разделить и атаковать сексуальных родителей, раскалывает на части некую комбинацию. Поскольку эмоциональный уровень ранний, объекты, которые раскалываются, в любом случае уже искажены невозвращенными проекциями. Но в результате того, что они расколоты, и в результате дальнейших проекций уничтожаются их гетеросексуальные прокреативные свойства, и пациент взамен получает патологические сексуальные объекты — искаженные, неполные и поврежденные. Часто отец рассматривается не как отец или муж, а как садистическая фаллическая мужская фигура, а мать становится слабой открытой мазахистической женской фигурой, причем оба ощущаются как открытые для гомосексуальных альянсов, направленных против противоположного пола. Эти фантазии настолько всемогущи, что пациент верит, что он достиг разделения полов, у него, например, появляются сновидения и упоминания о женщинах, но всегда в окружении других женщин или девочек, а мужчины, в свою очередь, всегда в окружении мужчин или мальчиков.
Например, один из пациентов воспринимал меня, своего аналитика, который приглашал его в кабинет из приемной, как женственную, чересчур чувствительную и слишком старающуюся быть эмпатичной и милой с ним. Как только он оказывался на кушетке, он чувствовал, что я изменилась. Я становилась мужчиной, возвышенным, отстраненным и снисходительным, и он немедленно проецировал себя в эту фигуру, становясь в точности как она.
Один пациент, которого я анализировала много лет назад, принес мне свои расколотые образы в сновидении.
Он был в чужой стране. Отдельно один от другого стояли два дома, и при каждом был теннисный корт. Он знал, что внутри одного дома находится женщина в корсете и чулках, которой хочется секса, хотя не видел ее; поверхность теннисного корта этого дома была тронута трещинами. Поверхность теннисного корта другого дома была цела. Там двое мужчин лицом к лицу играли в теннис без сетки.
Этот пациент расщепил раннюю эдипальную пару и поддерживал раздельные отношения с каждым из ее участников. Его сновидение является иллюстрацией того, какое глубокое влияние это оказало и на его сексуальную жизнь, и на объектные отношения. Для него мать была явно слегка тронутой и соблазняющей женщиной, которая хочет от него секса, и это составляло одну половину его доминирующего восприятия меня в переносе в течение долгого времени. В начале анализа он сам был сильно эротизирован, чувствуя, что он почти полностью идентифицируется с безумной, сексуально неразборчивой женской фигурой — неразборчивый секс с неразборчивыми женщинами был одной из его проблем. В подростковом возрасте этот пациент чувствовал, что он находится в женском теле с грудями — транссексуальное ощущение, настолько близкое к бреду, что он не мог раздеться в школьной раздевалке или плавать без жилета, скрывавшего его грудную клетку. Соблазняющая женщина в его сновидении была и им сам